Геката. Умереть, чтобы жить (СИ)

- Кладбищенские знакомства до добра не доводят...

Девушка залезла на пошарканное сиденье старого пикапа и захлопнула дверцу. Ремень безопасности был очень вредным и поддавался через раз, поэтому она провозилась с ним не меньше минуты, пока отец не забрался в салон и не заговорил:

- Надо бы бояться случайных встреч, ведь...

- Пап,- девушка не выдержала, и, развернувшись, вступила с мужчиной в зрительный поединок, в упор, смотря в его серые, старческие глаза,- Я сама смогу за себя постоять!

На мгновение им обоим показалось, что между ними возникло сильное напряжение, способное, давать ток, не в одну тысячу ват. Салон наполнился таким сжатым воздухом, что его можно было черпать ложкой.

Девушка не сдавалась, хоть ее силы были уже на исходе. Этот день изрядно помотал ее, но решительность поставить отца в рамки, за пределы которых она бы не хотела его пускать, была просто несокрушимой. Вскоре отец опечаленно опустил глаза на руль, уже предчувствуя свое фиаско в нравоучениях.

Спустя несколько секунд мотор пикапа громко зарычал, и салон заполнился звуком двигателя и запахом бензина.

- Готова ехать?- спросил отец, даже не смотря в ее сторону.

Девушка легко кивнула, стараясь не смотреть на отца, да и на могилу матери, она так и не посмотрела.

Мужчина включил передачу, и машина медленно поехала по дорожному гравию, который хрустел под колесами. Как только дорога стала более ровной, он прибавил газу, и машина вышла на оживленную трассу. Мимо неслись деревья, а перед его глазами года, которые он потерял.

За все эти годы одиночества, он не смог винить ни кого, кроме самого себя. Он чувствовал груз этих тяжелых лет, но еще острее чувствовал свою вину перед дочерью. И как же он хотел хоть раз приехать в Барнаул, но не мог. Не мог посмотреть дочери в глаза. Боль и скорбь буквально разъедала его, разрывая по частям. Ему потребовалось много лет на реабилитацию, а когда его выписали из клиники, пришлось научиться жить заново. Выживать, работать и стараться забыть о том, что случилось.

А ведь когда-то он был самым счастливым человеком. У него была счастливая семья, жена, что дарила тепло и добро, и маленькая дочка с глазами полными любви.

В какой момент небеса посчитали, что я этого не достоин?- думал мужчина все эти годы, но ответа так и не находил.

2

Желание добраться до своего дома было угнетающим. Девушка разглядывала проплывающие мимо окон билборды, пыльные и старые, наверняка давно потерявшие надобность, и думала только о своей кровати в самой верхней комнате отцовского дома, которую чаще называли чуланом. И не то что бы под крышей ей слишком нравилось, даже наоборот это убежище вселяло жуткий дискомфорт, но она готова была вытерпеть что угодно, лишь бы как можно меньше встречаться с отцом.

Мужчина  заерзал на водительском сиденье, словно вспомнил что-то очень любопытное, но не решался сказать, а через несколько минут хмуро улыбнулся:

- Знаешь, я часто бываю на ее могиле...

Девушка зажмурилась, делая вид, что ей не особо интересно, хотя была довольно озадаченна. Она-то думала, что отец возненавидел свою жену за то, что та оставила его. Возненавидел саму жизнь, но каким-то странным образом все еще находит силы, что бы жить дальше.

Тем временем отец бросил на дочь озорной взгляд, но заметив ее отстраненность, притупил улыбку, но продолжил:

- Иногда мне очень хочется остаться.

Девушка хмыкнула, стараясь показать всем видом, что старик спятил, хотя ее преследовало точно такое же чувство, но она всячески ему противилась.

- Так что ж не остаешься?- разозлившись на себя, заявляет девушка и бросает в отца острые взгляды.

Старик на минуту замолчал, разочаровавшись в своих попытках наладить общение с дочерью, но вскоре проговорил:

- Не надо так со мной, Эмилия...

- Эми!- перебила она его,- Можно просто, Эми?

- Эмилия очень красивое имя,- воспрепятствовал отец, но тут же передумал, ощущая гневный взгляд дочери,- Да, пожалуй ты права, имечко еще то...

Девушка не ответила. Уперла глаза к узкому горному хребту, что вырисовывался вдалеке, пока вновь не началась лесная чаща.

Следующий час они ехали молча. Мужчина не знал, что еще может сказать дочери, определенно осознавая, что она вряд ли хочет жить со своим стариком, но деваться ей было не куда. И он радовался этому в определенной степени. Он верил, что вскоре ее злоба закончиться, и они смогут найти путь друг к другу.

Вскоре показался придорожный знак из темного дерева, на котором были написаны буквы белой краской “Аше”.

Поселок Аше разместился на берегу одноименной реки, что впадала в черное море, а с другой стороны ограничивался огромными горами и холмами. Из приятного здесь был только климат и море, звук которого можно было слышать вечером из открытого окна, когда приезжие засыпали, и машин становилась в разы меньше.

Размахнувшись по побережью, Аше имел десятки улиц, чуть больше домов и население в восемьсот двадцать человек, все из которых знали друг друга в лицо.

Проезжая мимо самой старой улицы городка, Эмили буквально слышала, как прохожие взмахивали руками, приветствуя отца, и кричали ему в след, что-то на древнем абхазском, родном языке этих мест. Кафетерии зажигали веселые огоньки, что бы хоть как то оживить заброшенное захолустье, а магазины выставляли товар на уличные лавки, потому что полуденный зной отступал.

Пикап затормозил, прежде чем Эмили пришла в себя. Не дожидаясь отца, она поспешно выбралась из машины, зашла в дом и быстро поднялась по лестнице.

В душной комнате было темно, когда она пересекла порог своего нового жилища. И хоть отец запретил ей жить на чердаке, среди пыли и антиквариата, девушка все равно отказалась от комнаты с ним по соседству.

- Неужели ты будешь жить как чуланная крыса?- вновь ворвался папин голос в ее голову, и та плотно сжала виски пальцами, думая, что это поможет избавиться от мигрени.

Заперев за собой старую скрипучую дверь, Эмили зажгла тусклый свет и бегло осмотрелась.

Тут и, правда было неуютно и даже омерзительно. С потолка свисали полупрозрачные шедевры пауков, словно заплатки на потолке, на которых повисли погибшие мухи.  Старая кровать со ржавым кованым изголовьем наводила порой ужас и даже чувство полного бессилия над этой жизнью, но тем она была дороже. Эмили не хотела чувствовать себя здесь как дома и особенно привыкать к этому месту.

В углу стоял огромный, забитый до отказа хламом, шкаф, двери которого закрывались уже с большим трудом, но девушка уже в первый, же вечер распаковала свои вещи, уместив все свое скудное богатство на свободную полку.

За то у нее была отдельная ванная комната, если ее можно было назвать ванной комнатой. Скорее это было подсобка для уборщицы, в которую с трудом помещалась старенькая ванная, в оранжевых трещинах, такая же раковина и унитаз, а еще куча швабр с тряпками и щетками. На стенах старинная плитка, цвета морской волны, густо покрытая слоем засохшей влаги, с потолка сыпалась штукатурка, и виднелся черный пугающий потолок.

Около окна небольшой стол с единственным шкафом и два пуфа со старыми ободранными ножками,  не менее древними сиденьями бордового цвета. Узкий подоконник она почти сразу забросала подушками, которые нашла в старых комодах дома. Там было очень здорово сидеть вечерами. Пожалуй, это место было самым душевным во всей этой комнате, во всем этом доме, во всем этом городе.

С другой стороны от большого окна открытый стеллаж с кучей книг. Разноцветные переплеты и обложки заставляли Эмили взглянуть на все по новому, словно открывая перед ней совершенно другой мир, и она была не против окунуться во все, что предлагалось ей очередным сюжетом, лишь бы не вспоминать где она находиться.

Проведя указательным пальцем по целой колонне старинных книг, она наткнулась на ту, что читала уже миллион раз:

Гете Иоганн Вольфганг “Фауст”.

Палец остановился сам на корешке книги, и девушка плотно зажмурила глаза, словно для того, что бы уловить саму суть написанного в ней, хотя знала ее, наверняка лучше самого Иоганна Гете.