Расколотый мир (ЛП)

Я получаю около пяти минут тишины, когда медики отступают перед ордой кричавших, приветствующих и протягивающих мне руки моих солдат. Они не знают, нужно ли почувствовать облегчение от того, что я жива, или быть в ярости из-за того, что я так сильно ранена. Если бы у меня были силы, я бы порвала бы их в клочья за то, что позволили увести их командира прямо у них из-под носа, но я едва могу даже просто следить за разговором вокруг меня.

Вы узнаете друг друга довольно быстро здесь, на краю. Как говорил мне мой старый капитан: «Или учишься быстро или никак». На мгновение я скучаю по нему, по его практичности, я скучаю по тому, кому бы я смело доверилась, кто сказал бы мне, что делать. В качестве офицеров, нам поручено отслеживать наших солдат — следить за их как психологическим состоянием, так и физическим, чтобы быть уверенными, что мы поймаем их до того, как ударит ярость… Только наша бдительность держит эту базу в рабочем состоянии.

Это работает в обоих направлениях: как я знаю своих ребят, так и они тоже знают меня, и они могут сказать, что я не в порядке. Они могут сказать, что я едва держусь на плаву.

Мори та, кто понимает, что я разваливаюсь, и она начинает выдворять остальных из палаты. Чуть позже появляется Алекси, его ядрено неоновые волосы выдергивают меня из оцепенения. Он заканчивает выдворение из палаты, а затем закрывает дверь перед носом толпы.

— Спасибо, лейтенант, — голос звучит слабо, и я не скрываю этого, потому только Алекси все равно это поймет.

— Нет проблем, сэр. Хотя, это приказ командира. Вас не должны беспокоить, пока она не проведет допрос.

Это заставляет меня замолчать — Алекси редко такой формальный. Особый мирок военных Эйвона имеет несчетный набор правил, и одно заключается в том, что не все те формальности, наблюдаемые на заселенных планетах, применяются здесь. Другое имеет отношение к дресс-коду, хотя даже Алекси переходит в этом границы. Его волос — ярко-розовых на этой неделе — будет достаточно, чтобы заставить даже самого небрежного командира оглянуться дважды.

Так что если Алекси разговаривает как дежурный полковник — со мной, из всех людей — то что-то не так.

— Мне следовало не объявляться? — Я стараюсь, чтобы это прозвучало как шутка, но волна страха накатывает у меня в животе, и я надеюсь, что она не сквозит в моем голосе. Могла ли командир Тауэрс каким-то образом выяснить, что у меня в руках был брат Орлы Кормак, и я позволила ему ускользнуть?

Но Алекси просто улыбается.

— Вы знаете командира. Хочет убедиться, что никто не испортит ваши воспоминания, что мы первыми не получим официальную историю.

— Кто-то снова дал ей учебники по психологии, — сглатываю я. — Тогда где же мозгоправы?

Алекси пожимает плечами.

— Она настояла на том, чтобы сделать это сама. Наверное, это деликатная ситуация.

Я стараюсь не показать, что меня внезапно охватывает тревога, что я не ожидала, что меня допросит сам командир. Это никоим образом не стандартная процедура, а Тауэрс не та, кто нарушает протокол.

Алекси со скрипом опускается на шаткий раскладной стул рядом с моей койкой, откидываясь назад достаточно, чтобы воспроизвести зловеще пластиковый скрип.

— Капитан, вы нас очень напугали. Вы в порядке? — Алекси был одним из немногих солдат, кто видел, как я покидала бар «Молли» с Кормаком. Лицо его спокойное, взгляд откровенный. Я знаю, о чем он спрашивает.

— Я в порядке, — отвечаю я, встречая этот взгляд. — Несколько царапин и синяков, больше ничего.

Он разочаровано сжимает губы.

— Я должен был это предвидеть. Я просто подумал, что вам понравился парень… но я должен был понять, что он одна из болотных крыс.

Для Алекси оскорбление — это часть шутки. Тем не менее, я смотрю прочь, разглаживая морщинку на одеяле, лежащем на моих коленях.

— Ты не знал. Как и я.

— Увидев его снова, я не ожидаю услышать его взгляд на вещи. — Глаза Алекси направлены на рентгеновский снимок моих ребер, висящий рядом с кроватью.

Я должна притупить желание поправить его, сказать ему, что парень в баре не тот, кто избил меня. Но какая разница? Если Кормак умный, он больше не покажется здесь.

Алекси наклоняется ближе.

— Вы выглядите… нерешительной. Вы уверены, что в порядке? Никаких отключек, никаких… снов? — Он, понижает голос, как будто он не осмеливается подойти слишком близко к этой идее. Не смеет себе представить, что это испытание будет тем, что, наконец, превратит нерушимого капитана Ли Чейз в буйную сумасшедшую с пустыми глазами.

— Никаких. — Я еле-еле улыбаюсь. — Алекси, ты же знаешь, мне никогда не снятся сны. — Мне никогда не снятся никакие сны. С тех пор как мне исполнилось восемь. Со времен Вероны.

— Эй, даже вы — человек. — Молчание. — Я думаю.

— Спасибо за беспокойство, лейтенант.

Он открывает рот, но прежде чем успевает сформулировать какие-либо слова, рация, закрепленная на его ремне, прорывается к жизни, заставляя нас обоих подскочить. Хриплый, грубый голос — я узнаю его как голос капитана Билтмора — вызывает его в офис службы безопасности.

Алекси поднимает голову, смотря на меня с извинением.

— Они заставили всех нас отчитываться перед другими офицерами, пока вас… не было. Временно. Как только вы поправитесь, мы вернемся к вам.

Я не хочу скрывать свою улыбку. Алекси, один из немногих, кому я достаточно доверяю, чтобы так улыбаться.

— Не волнуйся, я проглочу свою ревность на день или два.

Рация снова трещит, но Алекси с гримасой нажимает на кнопку отключения звука.

— Сделайте это побыстрее, капитан.

Я ухмыляюсь, когда он встает. Билтмор — редкостная сволочь, и все на базе знают об этом. Неудивительно, что Алекси хочет, чтобы я встала на ноги.

Алекси наклоняется, чтобы положить ладонь на мое плечо.

— Ли, — говорит он тихо, его ухмылка угасает, превращаясь во что-то спокойное, личное и серьезное. — Если я тебе когда-нибудь понадоблюсь, ты же знаешь, где меня найти, верно?

Горло пересыхает, и я могу только кивнуть.

Алекси кивает в ответ, а затем выскальзывает из палаты, засунув руки в карманы, сгорбившись в привычную сутулость.

Я медленно выдыхаю, позволяя глазам успокоиться на потолке. Алекси не дотрагивался до меня, за исключением спарринга и рукопожатий, с тех пор, как мы вместе служили на Патроне больше года назад. Он был тем, кто учил меня, чтобы я никогда ни при каких обстоятельствах не становилась близкой с кем-либо, служащим рядом со мной. Наша переброска была произведена сразу после того, как меня повысили, и каждый раз, когда Алекси назначали какую-нибудь обязанность, которую хотел кто-то другой, это было потому, что я выбирала любимчиков, а не потому, что я делала свою работу.

Алекси запросил о переводе, а потом я переехала на Эйвон со своим старым капитаном и остальным взводом. Здесь никто не знает, что мы когда-то были больше, чем просто бывшие сослуживцы — теперь же он один из моих самых старых друзей. Он мой, но только так, как все мои ребята.

Пока еще. Зная, что он там — горло сжимается. Хотела бы я поговорить с ним. Хотела бы я поговорить с ним, с кем угодно, о фианнском парне и о его разговорах о мире, таком отличном от того, что мы всегда знали о мятежниках. Но даже Алекси не поймет, почему я не взяла его в плен, чтобы представить перед судом за его преступления.

Черт, я даже сама этого не понимаю.

На спинке стула висит больничный халат, но я не очень хочу смотреть в лицо командира Тауэрс в халате, которое не застегивается сзади. Тем не менее, я толчком и со стоном заставляю себя занять сидячее положение и тянусь к шнуркам моих ботинок. Это происходит до тех пор, пока я не бросаю один в угол и не добираюсь до другого, где что-то свободно сдвигается внутри подкладки, и я вспоминаю о том, что нашла наполовину затоптанным в грязи на острове Кормака. Со всем, что случилось — лагерь мятежников, Макбрайд, мой побег — я забыла об этом.

Я тяну ботинок и переворачиваю его. На одеяло выпадает маленький прямоугольный кусочек пластика. Он, безусловно, искусственный, покрытый сеткой фольги с одной стороны. Пальцы тянутся к нему и переворачивают. На другой стороне есть панель сканирования.