Воссоединенные

— В настоящее время, в каждой провинции поставили подобные заграждения, — объясняет нам Лоцман. — Общество пыталось сдержать распространение чумы, но их затея не увенчалась успехом. Столь многие заболели, что Общество больше не может поддерживать ситуацию, даже в самых необходимых случаях. Сегодня, например, не состоялся банкет Обручения. Некоторые из вас будут помнить об этом.

Я подхожу к окну и наблюдаю оживленную деятельность.

Восстание уже здесь и не скрывается. Они пролетают над нашими головами; в своей черной форме они выделяются из толпы. Многие ли прилетели на воздушных кораблях? А сколько из них просто сменили одежду? Насколько глубоко Восстание проникло в Центр?

Почему я так мало знаю о том, что происходит? Это вина Общества, за то, что заставили меня забыть, или Восстания, за то, что не предоставили мне достаточно информации?

— Когда болезнь была только разработана, — продолжает Лоцман, — некоторые из нас уже предвидели то, что может случиться. Мы смогли дать иммунитет некоторым из вас. Для остальных у нас есть лекарство.

Теперь голос Лоцмана звучит эмоциональней, с большим убеждением. Он становится громче, он играет на нашей растерянности, заполняет пустоты в сердцах. — Мы сохраним все то хорошее, что было в Обществе, все лучшие стороны нашего образа жизни. Мы не потеряем то, что вы так долго строили, но избавимся от всех болезней в Обществе.

— Это Восстание, — говорит он, — отличается от других, что были в нашей истории. Оно начнется и закончится, сохранив вашу кровь, не пролив ни капли ее.

Я начинаю незаметно отступать к двери. Мне нужно попытаться отыскать Кая. Сегодня он не пришел к озеру, может быть, по причине этих событий. Он не смог выбраться. Но, возможно, он все еще где-то здесь, в Центре.

— Мы сожалеем лишь о том, что не смогли вмешаться раньше, до того, как была потеряна хоть однажизнь, — говорит Лоцман. — До сих пор, Общество было сильнее нас. Но теперь мы можем спасти каждогоиз вас.

На экране, некто в черной форме открывает кейс. Он наполнен небольшими красными пробирками.

Как те пробирки в пещере, снова думаю я, только они светились голубым цветом.

— Это лекарство. И, сейчас, наконец-то, его хватит для каждого человека.

Человек на экране копошится в кейсе и, достав пробирку, снимает с нее колпачок и вытаскивает иглу. С мягкой решительностью опытного врача он вставляет иглу в трубку. Я задерживаю дыхание.

—Эта болезнь может выглядеть мирной, — объясняет Лоцман, — но уверяю вас — она смертельна. Без медицинского ухода органы быстро прекращают свою работу. Организм обезвоживается, и больной умирает. Болезнь может подкосить вас, но мы можем вернуть вас к жизни. Но если вы попытаетесь бежать — мы не гарантируем исцеления.

Порт гаснет. Но не замолкает.

Наверное, есть много причин, почему они выбрали этого человека на роль Лоцмана. И, должно быть, одной из них является его голос.

Потому что, когда Лоцман начинает петь, я останавливаюсь, чтобы послушать.

Это гимн Общества — та песня, которую я знаю всю жизнь, песня, которая не покидала меня в ущельях, песня, которую я не забуду никогда.

Слова льются медленно, печально.

Общество умирает, оно мертво.

По моим щекам текут слезы. Назло себе, я понимаю, что оплакиваю Общество, его кончину. Гибель того, что действительно охраняло некоторых из нас в течение очень долгого времени.

***

Восстание приказало мне ждать.

Но моему терпению пришел конец.

Я нащупываю дорогу по длинному подземному коридору, крошу попадающийся в руки зеленый мох, и удивляюсь тому, как густо и быстро пробиваются растения под землей. Каким-то образом, я прекрасно чувствую, куда должна идти, хотя страх преследует меня, не дает руке держаться за камни и заставляет чуять дорогу нутром.

Я не смогла найти Кая, поэтому пришла узнать, что известно архивистам. Возможно, они склоняются на ту или иную сторону — Общество или Восстание, — но мне кажется, что они, прежде всего, на стороне своих интересов.

Сегодня никто не прячется за своими полками, не погружен с головой в сделки. Архивисты и торговцы собрались в большой зале и оживленно переговариваются, разбившись на группы. И, конечно, самая большая группа образовалась вокруг главы архивистов. Наверное, мне придется долго ждать, прежде чем удастся с ней поговорить.

К моему удивлению, заметив меня, она сразу отделяется от собеседников, чтобы поговорить со мной.

— Значит, чума существует? — задаю вопрос.

— Эта информация не бесплатна, — улыбается она. — Мне следует попросить что-нибудь взамен.

— Я лишилась своих бумаг, — говорю я.

Выражение ее лица меняется, показывая неподдельное сожаление. — О, нет, — восклицает она. — Как?

— Их украли, — объясняю я.

Ее лицо смягчается. Она протягивает мне кусок белой скрученной бумажки, вынутой из нелегального порта архивистов. Оглядывая комнату, я обнаруживаю, что многие держат точно такие же бумажки.

— Ты не единственная, кто захотел узнать, существует ли чума, — говорит она. — Ответ — да.

— Нет, — выдыхаю я.

— Мы ожидали нашествия чумы задолго до того, как заграждения окружили зону безмятежья, — продолжает она. — Общество достаточно долго сдерживало болезнь, но теперь она распространяется. И быстро.

— Кто сообщил вам? — спрашиваю я. — Восстание?

Она смеется. — Слухи ходят и в Восстании, и в Обществе. Но архивисты научились быть осторожными с обоими.

Она показывает на бумагу в моей руке. — Для таких времен мы придумали специальный код. Мы использовали его долгое время, чтобы предупреждать друг друга о болезни. Это строки из очень старого стихотворения.

Я опускаю глаза и читаю.

Я крепче стискиваю бумагу. — Кто этот медик? — спрашиваю я, думая о Ксандере.

— Никто, — отвечает она. — Не имеет значения. Главное слово здесь — чума. В медиках нет ничего особенного. Она вскидывает голову. — А что? Кем, ты думала, он мог быть?

— Лидером Общества, — говорю я, страхуясь. Даже после всех моих контактов с главой архивистов, я не решаюсь рассказывать ей о Ксандере или Кае.

Она снова смеется. — Не существуетникакого Лидера Общества. Всем заправляют комитеты чиновников из различных департаментов. Уверена, ты уже и сама обо всем догадалась.

Она права. Я догадывалась. Но странно слышать подтверждение своих подозрений. — Что тогда насчет чумы? — спрашиваю я. — В архивах должны быть какие-то сведения о ней.

— О, да, — подтверждает женщина. — Чума упоминается везде: в литературе, истории, даже в поэзии, как ты заметила. Но везде говорится об одном и том же. Люди умирают до тех пор, пока кто-нибудь не находит лекарство.

— Если каким-то чудом обнаружатся мои бумаги, вы скажете мне?— спрашиваю я. — Если кто-то принесет их на обмен?

Я уже знаю ответ, но его все равно тяжело слышать. — Нет, — говорит она, — Наша работа состоит только в том, чтобы подтверждать подлинность товаров и следить за ходом сделок. Мы никого  не заставляем давать отчет о принесенных товарах.

Конечно, я знала это. Иначе мне, в свою очередь, пришлось бы объясняться, где я достала свои бумаги. В некотором смысле, я ведь тоже их украла.

— Я могла бы написать несколько стихотворений, — говорю я. — Я думала о них до..

Глава архивистов перебивает меня. — У нас нет такого рынка, — сухо говорит она. — Мы работаем со старыми предметами установленной стоимости, и с некоторыми новыми вещами, чья стоимость общеизвестна.