Больше, чем что-либо на свете (СИ)

Пьяному до слёз и соплей тысячному было уже всё равно, что с ним сделают за этот рассказ. Он только что подал в отставку и «праздновал» сие событие в кабаке.

Темань решилась выпустить об этом небольшую заметку в рубрике «Мнение»: печатать на основании слов пьяного офицера основательную статью было как-то несерьёзно. Но, как известно, хмель нередко даёт дорогу правде, и вскоре она в этом убедилась. В редакцию пришли два господина в чёрном и вежливо попросили в следующем номере напечатать опровержение и извиниться перед читателями за введение их в заблуждение непроверенными сведениями. Похоже, Свигнева отчаянно старалась заставить всех себя бояться, как боялись её матушки, но у неё это получалось пока не очень хорошо. Её немного опасались, но лишь потому что не знали, чего от неё ожидать: до сих пор она держалась в тени Дамрад. Но, как Темань помнила из рассказа Кагерда, та в юности тоже была никому не известной нелюбимой дочерью своей родительницы. Однако в последующие несколько дней в других новостных листках появились похожие заметки, а «Зеркало событий» пошло дальше всех и разместило довольно большую разоблачительную статью – разумеется, клеймящую недальновидных военачальников, а Дамрад всячески превозносящую и изображающую её жертвой их непростительной ошибки. Эта изворотливость и спасла «Зеркало» от неприятных последствий.

– Вот хитрецы, а?! – хмыкнула Темань, читая эту нашумевшую статью за обеденной чашкой отвара с Хаград. – Ловко выкрутились!

– Полагаю, своей цели достигли и они, и мы, – рассудительно молвила заместительница, отхлёбывая отвар вприкуску с любимым всей редакцией ореховым печеньем, запасы коего приходилось пополнять весьма часто. – Если отбросить риторику, все эти уловки и громкие слова, взглянув на изложенные сведения трезво и пораскинув своими мозгами, всё предельно ясно. Разумному – достаточно.

Тому, кто умел «пораскинуть своими мозгами», было понятно, что Дамрад пала жертвой не столько ошибки своих военачальников, сколько собственной самоуверенности. Но кто осмелился бы написать так? Свигнева – не Дамрад, но она старалась, как могла, поддерживать её образ, а созданный её матушкой огромный механизм для удушения вольнодумства в зародыше всё ещё работал. Получив нагоняй от госпожи Ингмагирд за ту заметку – но не за сам факт её публикации, а за то, что подана она была не так искусно, как похожая статья в «Зеркале», Темань ехала домой. Отягощённые душевной усталостью плечи поникли и ссутулились, а где-то по сумрачным закоулкам плыла мысль, что сегодня ей было некогда думать о Северге и своей боли, хотя в последнее время все только и говорили, только и писали, что об этой неудачной войне. На работе Темань каждый день «варилась» в этом, а война и Северга были для неё всегда прочно связаны. Как тут избежишь боли? Но днём, в суете, иголочка под сердцем притуплялась, а вечером снова впивалась остриём, и глаза щекотала солёно-едкая, пронзительная близость слёз. Впрочем, вечером её спасало родное, золотоволосое лекарство по имени Онирис, только дочурка и вносила смысл в возвращение домой – без неё Темань дневала и ночевала бы на работе, только бы не окунаться опять в раздирающее душу эхо своего неисцелимого недуга. Думая о крошке, которая ждала её дома и всегда радостно встречала, она согревалась душой и сердцем, и горько опущенные уголки её губ невольно поднимались в грустновато-ласковой улыбке.

До встречи с дочкой оставалось всего несколько шагов. Дом открыл ей ворота ограды, и Темань ступила на плитки дорожки, которая вела к крыльцу, когда вдруг за спиной послышалось:

– Сударыня...

Голос коснулся её слуха и души мягко – знакомое касание, от которого внутри ёкнуло: не сон ли? Нет, не сон. За прутьями ограды, как и тогда, в городском саду, стоял Тирлейф в мундире. Война оставила на нём свои отметины: отсутствие правого глаза скрывала чёрная повязка, а левую щёку от уголка рта до уха пересекал грубый шрам.

– Ну, хоть тебя эта война не унесла, – сорвалось с губ Темани.

Несколько мгновений она смотрела на него с затянутой тёплыми слезами улыбкой. Тихая радость занялась ласковой зарёй на беспросветно тёмном небе, заполняя Темань. Боль утрат никуда не делась, но на мгновение стала слабее.

– Здравствуй, дружок. – Она приблизилась к ограде, через прутья дотронулась до здоровой щеки Тирлейфа; шершавая ткань повязки попала ей под большой палец.

– Прости, госпожа, я опять нарушаю условия договора, – сказал тот. – Но мне поручено передать тебе письмо от одной госпожи, которую ты знаешь.

Те же пухло-чувственные губы, та же лазоревая синь уцелевшего глаза, но лицо – уже не детское, покорёженное войной. Исковеркана ли душа? Только время покажет. Темань сама открыла ворота и впустила Тирлейфа. Хотелось крепко его обнять, вцепиться, согреть тем теплом, что осталось на дне её души, но она отчего-то не решилась, ограничившись тем, что приветливо взяла юношу под руку и провела в дом.

Кагерд и Онирис, как всегда, вышли ей навстречу. Малышка, завидев огромного незнакомца с чёрной повязкой и шрамом, до Темани не добежала – замерла на полпути, а потом робко спряталась позади Кагерда. Последний тоже на мгновение застыл с дрогнувшими губами и влажным блеском в глазах. Тирлейф, сняв треуголку, улыбнулся:

– Здравствуй, батюшка.

Отец и сын крепко обнялись, из-под зажмуренных век Кагерда просочилась и скатилась по щеке слеза. Темань подхватила оробевшую Онирис на руки; та испуганно уставилась на Тирлейфа во все глаза, но не плакала. Когда тот наконец перевёл на неё взгляд, малышка спрятала личико, уткнувшись Темани в шею и вцепившись в неё ручками. Тирлейф был сдержан, скованный договором, но пожирал девочку взором. Темань сама передала дочку ему – не могла иначе, повинуясь порыву сердца.

– Возьми её, – сказала она. – Забудь о той бумажке, которую ты подписал.

Онирис, вытаращив в ужасе глаза, пискнула и захныкала, но оправившийся от волнения Кагерд успокоительно зашептал ей:

– Не бойся, детка, всё хорошо... Мы с тобой. Видишь? Матушка здесь и я тоже. А это твой батюшка Тирлейф.

Настала очередь Тирлейфа волноваться, таять и дрожать губами. Оставив сдержанность, он жарко расцеловал личико Онирис, а та отворачивалась: видно, её пугала чёрная повязка.

– Крошка моя... Кровинка, – шептал он между поцелуями. – Не бойся, родная, я тебя не обижу... Я очень тебя люблю. Я был на войне очень далеко отсюда, но ты всегда была в моём сердце. Я думал о тебе каждый день... Каждый.

«Дорогая г-жа Темань!

Пишу тебе из-под Зимграда, столицы Воронецкой земли, что лежит в Яви. Мне посчастливилось встретить этого юношу, Тирлейфа, и я не могла не воспользоваться случаем и не передать тебе весточку – если тебе, конечно, ещё есть дело до меня. Я жива и здорова, у меня всё благополучно. Война Владычицей проиграна, но я считаю это справедливым исходом для всех. Около трёх тысяч наших соотечественников приняли решение остаться в Яви, в их числе – моя наставница г-жа Олириэн и я. У нас очень много работы по восстановлению разрушений, и мы приложим все возможные усилия, чтобы загладить тот ущерб, который эта война нанесла жителям Яви. Остатки войск Дамрад отступают по направлению к второму, древнему проходу, что лежит за Мёртвыми топями, и к тому времени, когда моё письмо дойдёт до тебя, он, скорее всего, будет тоже закрыт, и всякое сообщение между Навью и Явью прекратится. Это означает, что мы будем отрезаны от родины навсегда, и я уже более никогда не увижу тебя, дорогая Темань. Если бы я могла, я бы вырвала тебя из своего сердца, но это невозможно. Оно останется верным тебе до конца моих дней.

Кстати, Рамут тоже здесь. Я видела, как она самоотверженно спасала жителей разрушенного Зимграда из-под завалов и лечила их, безукоризненно исполняя свой долг врача.

Кланяюсь тебе. Всей душой желаю тебе счастья, покоя и благополучия. Ты всегда останешься в моих мыслях. Леглит».