Атлантия

– Мне просто интересно: каково это – жить под одной крышей с человеком, перед которым все преклоняются, – говорит Бьен, и теперь я определенно слышу в ее голосе злобные нотки.

– Бьен, перестань, – просит Элинор. – Это жестоко.

– Мы не жили вместе с мамой, после того как ее избрали Верховной Жрицей, – объясняю я, хотя Бьен и без того об этом знает. Всем в Атлантии прекрасно известно, что глава церкви должен жить отдельно.

– А тебя это огорчало? – спрашивает она. – Наверное, было обидно, когда мама предпочла вам свою работу?

Я не понимаю, почему Бьен невзлюбила меня. Хотя, вообще-то, меня всегда дразнили из-за того, что я не такая, как все.

– Нам и в голову не приходило обижаться на маму, – отвечаю я.

– Ну и правильно, – наконец подает голос Элинор. Кажется, она порядком разозлилась на Бьен.

А та гнет свое:

– Ну ладно, не буду больше расспрашивать тебя о жизни вашей мамы. Гораздо интереснее узнать, как она умерла. Ты в курсе, кто ее убил?

Руки у меня непроизвольно сжимаются в кулаки, я готова сбить Бьен с ног, прижать к полу и силой заставить заткнуться. Я знаю, что могу это сделать, я сильнее физически, да и вообще сильнее, но… Одновременно я вдруг чувствую странное облегчение оттого, что Бьен произнесла это вслух: выходит, не только мы с Бэй допускали возможность убийства.

И все же мне приходится выждать пару секунд, чтобы восстановить контроль над своим голосом. Рядом со мной Элинор гневно выговаривает Бьен за ее бессердечие и кощунственные слова.

– Нет, не в курсе, – наконец говорю я. – Я не уверена, что маму вообще убили. У нее просто остановилось сердце.

– Хочешь, скажу, кто, по-моему, все это подстроил? – спрашивает Бьен.

Я не собираюсь кивать в ответ. Не доставлю ей такого удовольствия. Но если честно, я очень хочу знать, что об этом говорят и думают люди.

– Майра, вот кто! – выпаливает она.

На ее лице мелькает выражение какого-то извращенного удовольствия. Бьен нравится причинять мне боль. Интересно, она и с другими так же поступает? Я вроде как ничего подобного не замечала, но мы ведь с ней только недавно познакомились. Возможно, Бьен нравится мучить именно меня, но не исключено, что она просто по натуре садистка.

– Люди уверены, что Океанию убила ее собственная сестра, – говорит Бьен.

– Не все так думают, – возражает ей Элинор.

Тут кто-то окликает Бьен, и она с чувством выполненного долга – дело ведь сделано! – машет нам рукой и присоединяется к другой компании. Я слышу, что там ее встречают дружным смехом.

– Не обращай внимания, – говорит Элинор. – Эта вертихвостка любит воду мутить. Ей не следовало говорить такое о твоей тете. Ходят слухи, что брат Бьен был сирениусом и немало над ней поиздевался, прежде чем его забрал на воспитание Совет. Поэтому Бьен и становится такой невыносимой, когда речь заходит о сиренах: она считает, что их всех надо уничтожить.

– Ты тоже так считаешь?

– Нет, что ты, – заверяет меня Элинор. – Разумеется, нет.

«Но ты считаешь, что нас надо держать под замком?» – хочу спросить я, но, естественно, не спрашиваю. А вместо этого говорю:

– Теперь понятно, почему Бьен ненавидит мою тетю. Но вот почему она ненавидит меня? И мою маму?

– Не знаю.

– А ты сама что думаешь насчет маминой смерти? Кто, по-твоему, ее убил?

Элинор качает головой:

– Я вообще сомневаюсь, что ее кто-то убил. Думаю, все было так, как нам сказали. Ее огромное, щедрое сердце просто-напросто остановилось. Возможно, Океанию забрали наверх боги. Если так, то это третье чудо.

Я люблю маму и рада слышать, что другие тоже ее любят, но насчет чуда это уже слишком. Она самый обычный человек, просто ушла слишком рано.

– Ну ладно, по крайней мере, эти деньги переправят людям Наверху, – с чувством произносит Элинор. – Хотя мне неприятно думать, что ты потратила монету на Бьен.

На самом деле это не так. Бросив монету в пруд, я эгоистично загадала желание для себя: попросила, чтобы исполнилось то, о чем я мечтала с самого детства, – увидеть мир Наверху.

Возможно, мне следовало пожелать что-нибудь другое. Например, чтобы мне открылась правда.

Могла ли Майра убить нашу маму?

Лично я не верю, что родная сестра способна на такое.

Но ведь я не верила, что Бэй сможет оставить меня, а она оставила. Я своими глазами видела, как сестра уходила.

Плакать, когда нельзя издать ни звука, – это пытка: ты затыкаешь рот подушкой, давишься ею, душишь себя, лишь бы никто не услышал звук твоего настоящего голоса. Никто не знает, какая это боль, даже близкие, которые искренне тебя любят и беспокоятся о твоей безопасности.

Я очень скучаю по Бэй, и я очень зла на нее. Если бы сестра сейчас оказалась здесь, рядом со мной, я бы наорала на нее. И плевать, что кто-то может меня услышать.

«Как ты могла оставить меня?»

У меня саднит горло, словно я уже охрипла от крика, хотя, конечно же, я ни разу в жизни не повышала голос.

Когда мы с Бэй в последний раз ругались? Не могу вспомнить. До смерти мамы мы с ней постоянно конфликтовали, потому что были сестрами, которые делили маленький мир (комнату, храм, город) и которые были одновременно очень похожими и абсолютно разными.

Но из-за своего голоса я никогда по-настоящему с ней не ругалась. Я не могла даже высказать Бэй, насколько зла на нее, поскольку вынуждена была постоянно сдерживать эмоции. Внезапно мне приходит в голову: а ведь если так, то сестра не знает и того, как сильно я ее люблю. А ведь я правда очень люблю ее.

Сколько я себя помню, всегда была уверена в двух вещах: в том, что люблю свою сестру, и в том, что однажды должна увидеть мир Наверху.

Искренне ли я верю в то, что смогу сделать это? Купить баллон с запасом воздуха, которого хватит, чтобы вырваться Наверх? Проплыть между плавучих мин? Глупо даже надеяться, что мой план сработает. Я прекрасно понимаю, что в любой момент все может сорваться.

Безвыходность угнетает меня.

В отчаянии я оглядываюсь по сторонам, ищу хоть что-нибудь, что даст мне надежду, и снова вижу ракушку. Я хватаю ее и прижимаю к уху. Ничего – только мое собственное дыхание.

А потом я слышу кое-что еще.

Сестра поет колыбельную из нашего детства, ту, которую мы слышали от мамы, когда были еще совсем маленькими:

Она все поет и поет. Песня успокаивает, убаюкивает: она грустная и нежная, она – настоящая. Я закрываю глаза и слушаю.

Глава 7

Я сижу под деревом Эфрама, тем самым, за которым еще совсем недавно присматривала. Я тоскую по старой работе, по вздрагивающим листьям и сердитым богам. Интересно, по какой причине Майра выбрала для встречи именно это место и долго ли придется ее ждать? Я сама не могу понять, почему пришла сюда. Потому что мама упомянула имя Майры в своих записях? «Спросить Майру». Или потому, что Бэй доверила тете деньги и ракушку, попросив передать их мне?

А может, я пришла сюда, потому что хочу поговорить с другой сиреной? Только с Майрой я могу общаться на равных, ведь она обладает такой же силой, как и я сама.

У меня больше не осталось в Атлантии родных, кроме тети. По земле разбросаны серебряные листья. Я наклоняюсь, поднимаю один и морщусь, когда вижу, как неумело кто-то пытался припаять его к ветке. Что бы там ни говорил Невио, им не удалось найти мне замену. Я имею в виду – достойную замену.