В оковах страсти

Эрик перенес меня через несколько ступенек.

— Оставайся здесь и не двигайся, — прошептал он.

И тут же исчез в темноте. К чему эта внезапная бдительность? Я примостилась на ступеньке и кулаком закрыла рот, чтобы не разразиться криком — беда была совсем близко, я просто чувствовала ее присутствие.

Передо мной был темный проулок, мрачная и холодная стена дома. Раздались шаги. Тина отводного канала отвратительно чавкала, и запах человеческих испражнений ударял в нос. Осторожно ступая, кто-то пробирался под лестницей, я притаилась, чуть дыша, и сжалась в комок. Заскрипело дерево — еще один шаг… Глухой удар…

— Эрик! — Я не могла больше выдержать это, сбежала по лестнице, споткнулась о кусок дерна, пока искала, за что ухватиться, моя нога все глубже и глубже увязала в вонючей жиже. — Эрик?

— Тихо, любимая… — Две руки из темноты тянулись ко мне. — Принеси свечу, быстро! Я должен увидеть, кого я здесь нашел!

Я поспешила вверх по лестнице в нашу комнату. Как и каждым вечером, начищенный подсвечник с новой свечой стоял на скамье. При свече мир не казался столь враждебным и, чуть успокоившись, я спустилась вниз, на улицу, к Эрику, ожидавшему меня под лестницей. Рядом с ним лежал кто-то, тихо поскуливая.

— Он подкарауливал нас, — сказал Эрик. — Наверняка проторчал здесь целый день, потому что торба для овса пуста, а моя лошадь неспокойна. Ах ты, мелкий воришка, ты…

Эрик схватил поверженного и вцепился ему в шею. Свет падал на выпачканное грязью и землей лицо.

— Герман! — Я закачалась, увидев его здесь. По спине моей пробежал холодок, его круглое лицо при освещении напоминало посмертную маску. Я крепко вцепилась в перила.

— О божество мое Тор, что нужно здесь этому деревенскому олуху? — пробурчал Эрик.

— Подними лампу, хочу поднять его наверх, пока не заметила хозяйка.

Сказав это, Эрик подхватил слугу лекаря Нафтали на руки и понес по лестнице. Там мы сняли с него грязную, вонючую одежду, завернули его в одеяло. Стуча зубами, он сидела на полу и держался за живот.

— Он совсем голодный, Эрик.

Я опустилась перед Германом на колени и стала насухо вытирать его сырые волосы. От него исходили запахи клоаки и скотного двора.

— Пожалуйста, принеси ему что-нибудь, — попросила я.

Взгляд Эрика ничего не выражал. Он молча отправился выполнять мою просьбу, захватив с собой грязную одежду. Не прошло и получаса, как он вернулся.

Сидя на скамейке, Герман с жадностью поглощал еду. Она падала на одеяло, тогда он подхватывал ее грязными руками и вновь запихивал себе в рот. Мы с Эриком, примостившись на скамье, наблюдали за ним.

— Ты это предчувствовала, правда? — прошептал он вдруг. — Ты предчувствовала, что что-то произойдет? — Он рукой провел по моей спине. — Я заметил твой страх последних дней, дорогая.

Мой страх…

— О-о-х, теперь мне лучше, — простонал наш гость, отодвинув от себя миску.

Ничуть не стесняясь, он вытер пальцы об одеяло.

— Ну, если уж теперь ты сыт, не можешь ли открыться мне, что ты здесь делаешь? — Голос Эрика звучал вовсе не дружески. Чтобы унять его, я положила ему на колено руку. — Я вовсе не намерен был приглашать тебя.

— Никто не приглашал меня, господин, — прервал его Герман, — и все же я пришел к вам, потому…

Рыдания стали душить его, мешая говорить, и он отвернулся, чтобы скрыть слезы. И я не осмелилась встать, чтобы утешить Германа…

— Не будь бабой! Говори, в чем дело! — приказал ему Эрик.

— Мастер… — Его голос стал тише. Сердце мое бешено забилось, голова закружилась. — Они взяли его под стражу и повезли в Кёльн, о госпожа, они заковали его в цепи!

— Почему они схватили его, говори, почему? Почему, Герман?

Герман упал передо мной на колени. Его грязная рука обхватила мое колено, и я едва понимала то, что он говорил.

— После того как вам удалось бежать, аббат вынудил вашего отца посадить еврея в тюрьму, потому… потому что они обвинили его во всем. Послали сообщение архиепископу, на следующий день приехал один из его наместников и забрал мастера с собой… в цепях.

Герман встал, закрыл лицо руками.

— Что они намерены с ним сделать? — Эрик присел на корточки перед плачущим Германом, взял его за руку. Я вспомнила, какую неприязнь испытывал Герман к Эрику.

— Они говорят, что хотят устроить над ним судебный процесс — из-за его колдовства и лжесвидетельства.

Время от времени тишину прерывали его рыдания и беспомощное сопение.

— Он все знал, — беззвучно пробормотала я.

Эрик сел возле меня.

— Еврей, который в Кёльне обвиняется в лжесвидетельстве, будет приговорен к смерти, — хрипло сказал он. — Говорят, что архиепископ очень строг.

Я смотрела в одну точку. В голове проносилась сцена за сценой. Огненный дракон, огонь, умирающие, смерть и порча. Огонь. Черный кафтан Нафтали, как трепещущий флаг, не выходил у меня из головы, холодные подагрические руки, на которых можно было посчитать каждую косточку в отдельности, черные глаза, которые знали истину, — он все знал с самого начала. Все. Я закрыла лицо руками. Нет, это не сон…

— Проклятье! Но можно же что-то сделать! — Эрик вскочил и нервно заходил по комнате. — Что-нибудь… Что-нибудь… О Тор, я не могу оставаться здесь, ничего не делая.

— Леви Ауреус говорит, что еврейская тюрьма находится в доме казначея, — прошептал Герман.

— Откуда ты знаешь Золотого еврея?

Герман съежился от произнесенных со злостью слов.

— Откуда ты его знаешь, ты что, оглох?

— Он… он управляет деньгами мастера. Несколько раз я бывал с ним в Кёльне, где мастер занимался своими делами. И мы жили в доме Леви Ауреуса. Леви Ауреус сказал мне, где я могу найти вас.

— Ты украл у нашей лошади корм, жалкий бродяга. И ты…

— Прекрати, Эрик. Прекрати. — В голове моей стучало так, что хотелось закрыть глаза. — Мавр тоже здесь?

— Тассиа добровольно сдался, чтобы остаться с мастером. А я смог бежать. Я скрывался в лесу. Ночью я пробрался в лабораторию и достал из тайника медицинский саквояж Нафтали. Все остальное было разрушено и сожжено дотла, не осталось камня на камне, они забрали с собой даже сундук с фолиантами. — Он вздохнул, сидя у моих ног. — На следующее утро в подземелье проникли графиня и ее горничная, и они совали свой нос во все углы… Из их разговоров я и узнал, куда увезли мастера. И я тут же собрался в дорогу. — Потом Герман взглянул на Эрика. — Я не вор, господин. А овес я брал, потому что был голоден, но я оставил лошади половину. Я не вор, как вы.

Рука схватилась за рукоятку кинжала, металл засверкал в свете свечи. Я не смогла произнести ни слова, онемев от страха за дерзкое высказывание Германа. Чуть помедлив, Эрик покинул комнату. Он не вернулся. Я заламывала руки, плакала, обзывала Германа дураком и болваном и тут же просила его разыскать Эрика.

— Элеонора, просыпайся, любимая.

Эрик сидел на корточках рядом со мной в своей черной мантии и в накинутом на голову капюшоне, скрывавшем его волосы. Пахло сеном. Остаток ночи он провел, наверное, возле своей лошади.

— Я хочу еще раз сходить к этому еврею.

— Возьми меня с собой, Эрик.

— Исключено. Если тебя кто-нибудь узнает…

Я вскинулась.

— Но…

— Ты останешься здесь. Я хочу, чтобы ты осталась здесь. — Лицо его выглядело усталым, наверняка ночью он не смыкал глаз. Когда я захотела прикоснуться к нему, он отклонился. — Я бесчестный вор, оставь мне хотя бы право защитить свою добычу.

Правой рукой он схватился за рукоять меча так, что побелели костяшки.

— Элеонора, моя жизнь без тебя не имеет смысла.

Он поспешно поднялся.

— Ты, олух; пойдешь со мной. — Он кивнул слуге Нафтали, спавшему в углу.

Страх, словно лихорадка, охватил меня, когда дверь открылась и он бросил мне прощальный взгляд.

— Возвращайся, — прошептала я.

И только позже я поняла, что он не хотел подвергать меня риску: с другой, внешней стороны двери я услышала звук закрываемой задвижки — я была взаперти, как в ловушке! Я ринулась к двери я била по ней ногами, кричала, шумела, поносила его и весь белый свет, но дверь так и осталась закрытой. И лишь с другой стороны были слышны рыдания дочери Анны, которой под страхом смерти запретили открывать эту дверь.