Похищение Афины

Мэри наконец отыскала зал, в котором были выставлены античные ценности. Ей хотелось быть одной при встрече с этими произведениями искусства — она чувствовала духовную близость к мраморам, так много значившим в ее жизни, — но несколько молодых художников находились тут же, жадно рисуя прекрасные скульптуры.

Статуи были расставлены поодаль друг от друга на двух помостах, в отдаленном подобии их прежнему положению на Парфеноне. Фриз был частично реконструирован, хоть плиты располагались не в том порядке, в каком помнила их Мэри. Метопы были укреплены на стенах и опирались на большие деревянные пьедесталы.

Мэри подошла к статуе Диониса, прикоснулась рукой к ее холодному серому мрамору.

— Кто знает, где каждому из нас доведется кончить жизненный путь, — вслух произнесла она.

— Простите, что вы сказали?

Один из молодых художников подумал, что она обращается к нему. Юноша стоял перед безголовым женским торсом, чьи изящные линии были красиво задрапированы одеждами. Мэри бросила взгляд на страницу в его альбоме.

— Могу я поинтересоваться тем, что вы делаете? — спросила она.

— Видите ли, я пытаюсь понять технику Фидия. Но результаты пока неважны. Мне не удается уловить его способность выразить в камне изящество женского тела, скрытого одеждами. Мне никак не выразить этого углем.

— Не огорчайтесь, — сказала Мэри. — Вы еще так молоды. Художнику нужно время, чтобы набраться опыта. Уверена, что и сам Фидий нуждался в нем тоже. Я полагаю, что эти статуи были созданы им в наиболее плодотворную эпоху, после того как он создал многие прекрасные скульптуры.

— Благодарю вас, мадам. Я подумаю о ваших ободряющих словах, когда вернусь в студию для работы над этим наброском статуи Афины.

— О, но это вовсе не Афина. Нет сомнений, что это посланница богов Ирида, объявляющая о рождении Афины из головы отца. Таков был сюжет восточного фасада Парфенона, где, собственно, и стояла эта статуя.

— Мадам, вы видели это своими глазами?

— О да. Я видела все статуи в Парфеноне. И должна сказать, что они выглядят одинокими и не вполне уместными в этом темном, плохо освещенном зале, вдали от щедрого греческого солнца. Но конечно, великолепие свое они сохранили. Думаю, ничто не может лишить их его.

— Мы счастливы возможностью видеть их, — ответил молодой художник. — Пусть лорд Элджин и весьма порицаем, но благодаря его трудам эти сокровища оказались здесь. Лорд Байрон своими стихами оказал ему плохую услугу.

— Да, это так, но причина не только в этом, — сказала она и внутренне усмехнулась тому, что оказалась защитницей Элджина; но ее роль в истории мраморов была значительна, и сейчас она защищала и себя тоже, хоть молодой человек этого и не подозревал. — Возможно, Сократ был прав, сказав о поэтах, что эти сочинители могут растрогать лишь женщин, детей да рабов. В любом случае нам не следует целиком полагаться на слова нашего поэта, оглушенного опиумом и пьянством.

— Может, это и звучит эгоистично, но я, например, счастлив видеть эти шедевры.

В его словах звучали волнение и почтительность юности, и Мэри загрустила по тем дням, когда сама испытывала такие чувства.

— Лорда Элджина критикуют, но уверяю вас, если б он не спас эти сокровища, они были бы выломаны турецкими солдатами, оккупировавшими Акрополь, или разобраны и распроданы по кусочкам ради грошовой наживы. Так же они могли пойти на сооружение новых безобразных построек. Я видела это разрушение собственными глазами.

Авторитет Мэри рос в глазах этого юноши с каждой минутой.

— Мне слышится шотландский акцент в вашем голосе, — сказал он. — Вы знакомы с лордом Элджином?

— Нет, я всего лишь интересуюсь историей и понемногу путешествую. И мне хотелось бы кое-что сказать вам. Если бы лорд Элджин не спас мраморы, они стали бы добычей Наполеона и лорд Байрон адресовал бы свои стансы французам!

— Меня зовут Джон Фицуильям, мадам. Был счастлив нашему знакомству, миссис…

Молодой человек поклонился, ожидая услышать имя своей собеседницы.

— Мне тоже было приятно беседовать с вами. Мое искреннее желание — увидеть успех ваших работ.

С этими словами она ушла.

«Лучше остаться безымянной в его памяти», — подумала Мэри.

После пережитого позора она с радостью углубилась в безмятежное и тихое существование. Возможно, Перикл и был прав, советуя женщинам Афин проводить жизнь в безвестности. Конечно, ее собственная роль в стараниях Элджина получить эти сокровища была огромна, но она никогда не стремилась на них заработать или снискать славу покровителя искусств, которой тщетно домогался Элджин. Но зато и никто из поэтов не слагал о ней презрительных стихов.

Мраморы не были единственным критерием славного прошлого, они стали критерием ее собственной жизни. Она чувствовала себя неотъемлемой частью их истории, хоть об этом мало кому было известно. В будущем, когда не станет ни ее самой, ни тех, кто знал ее при жизни, кому придет в голову размышлять о судьбе Мэри Нисбет? Это просто невероятно. Возможно, она просто исчезнет из памяти людской. Как случилось и с любовницей Перикла, Аспасией, которая не последовала совету, данному им женщинам Афин [71].

Эта мысль вызвала у нее смешок. Что толку размышлять о тех, кого давно нет на свете? Или о том, что о ней будут думать, когда ее не станет? Можно ли страдать больше, чем довелось ей страдать при жизни?

Внезапно тишина в зале показалась ей гнетущей. За окном стоял непривычно теплый для сентября день, и Мэри захотелось скорей выйти на воздух. Прыжок в прошлое состоялся. Довольно. Как говорила ее старая нянька? «Жизнь, она и после смерти продолжается». Мэри бросила последний взгляд на мраморы, символ того общества, на котором был выстроен ее собственный мир. Одна из скульптур будто склонилась к ней, желая что-то сказать. Был ли это бог Дионис? Или персонификация какого-то речного божества? Она точно не помнила его имени.

Мэри поправила шляпку и вышла из музея. На улице ее поджидал кеб.

Судьбы героев этой книги

Мэри Нисбет, графиня Элджин, в 1808 году вышла замуж за Роберта Фергюсона. Унаследовав огромные поместья, они превратили Рейт-хаус в один из самых модных домов, принимая ученых, художников, аристократов, знаменитостей. Дети Мэри выросли, презирая мать, но после четырнадцати лет разлуки она установила отношения с лордом Брюсом, страдавшим от эпилепсии и других болезней. Он скончался в 1840 году. Дочери Мэри не виделись с матерью в течение тридцати лет, но примирились в 1835-м. Роберт стал известным ученым и реформатором, открытый им минерал назван в его честь фергюсонитом. Он тоже скончался в 1840 году в возрасте семидесяти одного года. Мэри до конца дней хранила бодрость. 30 июня 1855 года она устроила пышный бал, а через девять дней после него умерла. Ей было семьдесят семь лет от роду. Клеймо позора, который несла Мэри, заставило ее детей не делать надписи на могильном камне матери, и она покоилась в безымянной могиле, пока в 1916 году один из потомков не высек на могильной плите ее имя.

В 1810 году лорд Элджин женился на Элизабет Освальд, женщине вдвое моложе его, которая родила ему еще восьмерых детей. Денежные долги тяготили его, и они с Элизабет вынуждены были бежать от кредиторов во Францию. О его детях от Мэри несла заботы его мать. Элджин умер в Париже в 1841 году, оставив семью, обремененную долгами, которые они не могли оплатить на протяжении тридцати четырех лет. Несмотря на плохое здоровье, Элджин прожил до семидесяти пяти лет.

Эмма Гамильтон никогда не оправилась после смерти лорда Нельсона. Законная супруга адмирала унаследовала его состояние, и Эмма лишилась последних средств, пытаясь сохранить дом, в котором проживала с лордом Нельсоном. Деньги, оставшиеся после смерти Уильяма Гамильтона, были унаследованы его родственниками с мужской стороны. Эмма, привыкшая широко жить, наделала долгов и тоже бежала во Францию от кредиторов. Она умерла в Кале от цирроза печени в 1815 году.