Вкус любви

— Мы могли бы оставить его здесь. Мы с Бэб ухаживали бы за ним.

— Это было бы нечестно по отношению к другим детям.

— Они тоже не останутся без внимания.

— Вы знаете, я не это имел в виду.

— Его можно направить в больницу Орандж-Хиллз.

— Небольшой сельский лазарет с полудюжиной коек и приходящим три раза в неделю врачом.

— Какое это имеет значение? — чуть не задохнулась Джина. «Какое это могло иметь значение теперь?» — подумала она.

— Имеет. Понимаете… — Майлз поколебался, потом продолжил: — Понимаете, Джина, так же, как и вы, я не могу со всем этим смириться. Поэтому я отправляю Кена в Англию на лечение.

— Куда? — изумилась Джина.

— В Англию. Там очень хорошие врачи, и кто знает… — Он пожал плечами.

— Вы мне ничего не говорили.

— Я не хотел говорить вам, поскольку у него почти нет шансов.

— Я могу принять это, — медленно проговорила она. — Я готова принять любое объяснение, которое дает надежду.

— Но я не готов.

— И все же вы отправляете его. Он поедет один?

— Сейчас это всего лишь несколько часов на самолете.

— Но одному… Конечно же, Бенкрофт мог бы… — Джина помолчала. — Не Бенкрофт, а вы.

Он не ответил.

— Прошу прощения, — сказала она. — Я наговорила много лишнего.

— Меня это не удивляет, — Майлз Фаерлэнд смотрел на девушку, вспоминая о том, как она там, под большим деревом, цинично решила использовать его, чтобы заполучить другого мужчину.

Джина же думала только о Кене.

— Что вы ему скажете? — спросила она.

— Оставьте это мне.

— Просто не хотелось бы, чтобы он уезжал отсюда несчастным.

— Постараюсь этого избежать.

Джина пыталась найти слова, чтобы поблагодарить Майлза.

Он подтолкнул ее к двери:

— Отдел высохшей лягушки и обгрызенного яблока этажом ниже.

— А леденец? — Она и смеялась, и плакала, ощутив внезапное облегчение.

— Что ж, если его помыть, то он еще на что-нибудь сгодится.

«Все еще ребенок»… Джина знала, что именно это он думал о ней, как и в тот первый день, когда она слизывала глазурь с торта. И все же он был добр с ней, гораздо добрее, чем она могла рассчитывать.

Его доброта проявилась и при отъезде Кена. Что бы там ни сказал Майлз мальчику, Кен Эндерс покинул приют с легким сердцем. В дверях он сказал:

— До свиданья, мисс Джина, еще увидимся!

— Обязательно, Кен, — улыбнулась Джина, и новая серая машина с Майлзом за рулем отправилась в сторону Сиднея.

Отъезд Кена прервал тренировки к турниру Бенкрофта. Но на следующее утро Тони рано поднял Джину и Майлза.

Все уже начали привыкать к новому шефу, но иногда еще пробовали его «на зуб». Деревца бирючи давали семена в виде шариков, служивших отличными пулями для рогаток, из которых новый шеф позволял мальчишкам стрелять только в установленную им в овраге мишень. Так вот, «проверяя» нового зава, мальчишки не подчинились его приказу, что поставило Джину в весьма затруднительное положение.

Она несла от Роса молоко — в приюте были свои коровы, — и ее намокшие на газоне туфли поехали на раскиданных по линолеуму семенах. Она шлепнулась на пол. Бидон с молоком опрокинулся и, промочив ее до нитки, наделся ей на голову. Она, должно быть, выглядела глупее глупого, но Майлз не смеялся, когда освобождал ее от бидона, и мальчики заметили это.

— Все в мой кабинет. Потом здесь уберетесь.

— После чего, сэр?

Майлз помог Джине подняться на ноги и проводил ее в ванную комнату, коротко бросив:

— Много времени это не займет. Подождите меня здесь.

Наказание показало ребятам, что второй раз лучше не шалить.

Джина, прислушиваясь к напряженной тишине, совсем пала духом. Фаерлэнд выглядел таким решительным! Когда он вошел, она, запинаясь, проговорила:

— Я н-н-не виновата, я по-поскользнулась, и б-б-бидон вырвался из рук…

Вместо ответа он сунул ее голову под струю воды.

— Не поймешь, где вы, а где молоко, — услышала она его голос.

— Оно уже смылось?

— Только сливки. Надо бы все делать по правилам. Это не ваш шампунь?

— Я не вижу… Обязательно топить меня? Что я такого сделала? — ответила она, отплевываясь от воды.

— Да ничего вы не сделали, просто вам нужно почистить перышки. Шампунь вроде подходит под цвет ваших волос, называется «Камелия». Годится?

— Да.

Он тщательно промыл ей волосы и прополоскал их, а потом, несмотря на ее протесты, начал их вытирать.

— Это я во всем виноват, — услышала она.

— Вы? Но почему?

— Эти юные злодеи испытывали мое терпение, и я позволил им зайти слишком далеко.

— Надеюсь, — задыхаясь, произнесла Джина, получая удовольствие от массажа головы, — вы не слишком сурово с ними обошлись.

— Надеюсь, что достаточно сурово. Если нет, значит моя правая рука утратила свою силу. Ну а теперь с помощью расчески вы станете самой собой. У вас есть ленточка или резинка?

— Я не ношу ленточек или резинок.

— Но сегодня она вам не помешала бы.

— Вот как? — Она взглянула на него сквозь мокрые пряди. — Сегодня?

Он кивнул в сторону холла:

— У нас гости.

— Одна из больших шишек Бенкрофта?

— Очень большая. — Он перевязал ей волосы голубой лентой, которую нашел в шкафчике. — Ваша прическа безнадежно испорчена, но ленточка смягчит впечатление.

— А это так необходимо?

— Боюсь, что да. Впрочем, судите сами. — Он повернул ее к зеркалу.

В холле она увидела маленького мальчика.

— Это Невил, — представил его Майлз. — Он займет место Кена.

— Привет, Невил, — ее собственный голос показался ей нарочито веселым. Она взглянула сначала на Майлза, потом на ребенка, но не получила от них поддержки.

— Привет, — ответил Невил, лишь на секунду приподняв ресницы и тут же опустив их.

— Мы рады приветствовать тебя у нас, Невил. А ты рад, что приехал сюда?

— Нет, — ответил Невил совершенно бесстрастно, безо всякого возмущения тем, что его взяли и привезли в какое-то новое место. Никакого детского негодования. Никакого ощущения, что с ним поступили несправедливо.

— А у нас тут есть пони, — сказала Джина, желая завоевать его симпатию. — И ручей, в котором мы плаваем. Тебе же захочется искупаться, верно?

— Нет, — ответил Невил.

Джине стало неуютно.

— Ну, Невил, тебе не могут не нравиться пони и плаванье. — Она сама почувствовала фальшь в своих словах и предугадала ответ Невила.

— Нет, — повторил тот.

— У нас есть площадка для крикета и футбольное поле, а в воскресенье можно отправиться на одну из апельсиновых плантаций. Там апельсины больше и слаще, чем в магазинах.

Она ждала, что хоть это заинтересует мальчика, но Невил сказал:

— Я люблю яблоки.

Воцарилось довольно неприятное молчание. Джина всегда вела себя с ребенком, как ребенок, но сейчас почувствовала себя взрослой, причем взрослой, которая не понимает ребенка. Она торопливо продолжила:

— Мы устраиваем вечеринки для каждого именинника. А раз в месяц — пикник. У нас… — Она смолкла.

Паренек смотрел на нее, не моргая. Судя же по взгляду Майлза, он отнюдь не одобрял ее поведения.

— Хотите, чтобы я показала Невилу его постель? — спросила она шефа и протянула руку Невилу, но тот никак не отреагировал на ее жест.

Вместо ответа Майлз сам взял сжатую в кулачок ручонку мальчика и сказал:

— Лучше это сделаю я. Пошли, Невил?

— Да, сэр.

Она все еще стояла в холле, когда Майлз вернулся, подошел к ней, безучастно глядящей в окно, и посмотрел на нее добрым взглядом.

— Простите, Джина, — тихо извинился он. — Мне следовало предупредить вас.

Неожиданное сочувствие вызвало у нее слезы, и она попыталась незаметно стереть их.

— Я люблю детей, — пробормотала она.

— Знаю, что любите. Но не этого мальчика?

— И его люблю — у меня нет причин не любить его.

— И вас тревожит, что впервые в вашей недолгой карьере вы не полюбили ребенка. — Он сделал вид, что не заметил ее слез и тихо продолжил: — Мы не всегда можем настроить наши сердца, Джина. Не вдруг, по крайней мере… Я был неправ и сожалею об этом. Конечно, все дело в Кене.