Меня зовут Бренда Джейн

– Извините, – тихо сказал он. – Я не хотел ни обижать вас, ни расстраивать. – Сняв фото, он осторожно поставил его на пол, прислонив к стене, и протянул руку ко второму: – Я думал, что, проснувшись утром, вы будете чувствовать уют, если перед глазами будет что-то привезенное из дома. – С такой же осторожностью он поставил рядом второе фото, потом взял ткань, в которой Бренда узнала покрывало со своей кровати, и положил рядом с ней.

– Нет! Подождите, – закричала она, не понимая, что с ней происходит, почему она приняла его внимание к ней за что-то обидное.

– Завтра же отвезу их обратно, – сказал он. – Слишком бесцеремонный поступок с моей стороны. Следовало сначала спросить у вас разрешения.

Бренда легла на кровать и прикрыла рукой глаза.

– Оставьте фотографии, – сказала она. – Вы правы: мне будет приятно видеть их здесь.

От волнения голос ее сел. Ее обуревали чувства, в которых не было никакой логики.

Хэмиш наклонился над ней, опершись на руки по обе стороны от ее головы.

– Да нет же, не волнуйтесь, я отвезу их назад. Мне не трудно, я сожалею о своем поступке. – Взгляд его бродил по ее волосам, по губам. – Я хочу, чтобы вам было уютно здесь, Бренда Джейн. Знаю, дом совсем не такой, к какому вы привыкли, в нем нет новых, красивых дорогих вещей. Почти круглый год в комнатах темновато. Боясь, что вам здесь покажется уныло, я не мог придумать ничего лучшего, чем ваши работы, чтобы оживить обстановку. – Он глядел ей прямо в глаза. – Я буду хорошо заботиться о вас, пока вы с нами. – Он сказал это тихо, улыбаясь так, как Бренда (по ее мнению) совсем не заслуживала.

Этот человек проникал в самую глубь ее сердца сквозь сковавший его панцирь, и оно вдруг стало болеть и тосковать о чем-то. Слезы накапливались у нее в глазах, и она в душе проклинала себя и Хэмиша, прижимая к щеке уголок мягкого покрывала.

– Это я должна извиниться, – прошептала Бренда. – Набросилась на вас, не успев подумать. Со мной так бывает. Ради Бога, повесьте фото назад.

Он смотрел на нее скептически, размышляя, можно ли ей верить.

– Пожалуйста, – повторила Бренда. – Пусть они висят там, где я буду их видеть. И… простите меня, Хэмиш. Дом у вас очень уютный. Чистый, удобный. У меня в квартире не бывает такой чистоты.

Хэмиш улыбнулся медленной улыбкой, вглядываясь в ее лицо, и радость колыхнулась у нее в душе.

– Ладно, – сказал он. – Повешу их на место.

Немного погодя миссис Би поднялась в спальню, чтобы помочь девушке раздеться для короткого отдыха перед ужином. Улегшись, Бренда наблюдала, как пожилая женщина развешивает ее вещи в шкафу и раскладывает по ящикам комода.

– Пастор говорит, вы хотите доказать своему врачу, что он ошибается, – сказала экономка, вешая блузу. – Мне искренне хочется, чтобы вы оказались правы. Когда я вспоминаю о том, как вы раньше носились по всему свету, и обо всех ваших великолепных любовниках…

– Они не были любовниками, – поспешно перебила ее Бренда, – и вообще на самом деле все было совсем не так, как выглядело со стороны.

Миссис Би застыла на месте, уставившись на нее.

– Я знаю, что люди думали обо мне, – продолжала Бренда, – но они заблуждались. У меня не было интимных отношений ни с кем. Я же знаю мужчин, им нельзя доверять. Заслужить их любовь слишком трудно. А мне и одной всегда было неплохо.

В ответ экономка только ласково потрепала ее по руке, качая головой. В ее глазах светилось сочувствие. Но, видимо, она не понимала, почему девушка не могла позволить себе близких отношений с мужчиной.

Миссис Би ушла.

Бренда ничуть не жалела, что доверилась ей. Удобно лежа на массивной старинной кровати, она рассматривала знакомые фотографии на противоположной стене. И как это Хэмиш догадался, что они принесут ей чувство покоя и уюта…

Хэмиш. Ей до сих пор не верилось, что он священник. Уже при первом его посещении она отметила, что в нем нет никакой чопорности или зажатости. Он излучал спокойную уверенность, даже безмятежность, которая иногда ее злила, а уж если говорить о внешности – она могла бы растопить сердце Снежной королевы.

Никогда она не слыхала, чтобы у священника было такое имя: Хэмиш Чандлер. Или что у него могут быть такие волосы, медно-каштановые, порой падающие на лоб. Так и хочется их потрогать. А голубые глаза, сверкающие юмором и радостью жизни? Нет уж, слишком он красив для священнослужителя. К тому же сдержал слово и не пытается демонстративно за нее молиться.

За месяц их знакомства Хэмиш ни разу в ее присутствии не сложил молитвенно руки, не произнес религиозных банальностей. Не читал ей морали о необходимости уверовать в Господа. Она все ждала этого, но не дождалась.

Он видел ее плачущей, хотя этого не видел никто. С того самого дня, когда ее, семилетнюю, застал в слезах отец и ушел прочь, недовольный тем, что она «распустила нюни». И она поняла, что если хочет заслужить любовь отца, то должна быть такой же сильной, черствой и самодостаточной, как он. Разумеется, пару раз она рыдала так, что сердце чуть не разорвалось на части, но без свидетелей.

Хэмиш Чандлер видел шрамы на ее лице – те самые, из-за которых ей даже зеркало не давали в руки. Теперь она уже знала, как они ее изуродовали. Она еще помнила лица врачей и медсестер, когда она не могла шевельнуть ничем, кроме левой руки. Видела, как ее друзья и коллеги Сесил и Рон, стоя у больничной койки, отводили глаза, а потом быстро ушли, пожелав ей скорого выздоровления. Думали, она не поняла, как испугало их ее опухшее от травм лицо. После этого и запретила пускать к себе посетителей.

Прежде собственная внешность ее вполне устраивала, хотя для знакомых спортсменов роман с нею был еще и способом приблизиться к ее влиятельному родителю. Но она была достаточно умна для того, чтобы не подпускать их слишком близко к себе. Кстати, ни один из них не поверил бы, что дочь Патрика Долливера все еще девственница.

Исключением мог бы стать ее муж… Если бы он у нее был.

А теперь она лежит в доме человека – даже в его кровати – из-за которого, кажется, готова отступить от своих правил.

* * *

Хэмиша раздосадовало то, что Бренда пожелала ужинать наверху, в спальне, но, поскольку для нее это был первый вечер в чужом доме, он позволил миссис Би отнести ей поднос с ужином. Благо еще сохранился тот, на котором подавали еду его жене, Мэрилин.

Он напомнил себе, что нужно вытащить из сарая трап, по которому можно будет въезжать на крыльцо в инвалидном кресле. Вот уже два года, как он валяется в сарае.

Когда дети улеглись спать, Хэмиш осторожно постучался в дверь спальни. А получив разрешение войти, сел на стул, чтобы поболтать с девушкой, так же как делал это в больнице. Вот теперь она будет спать на кровати, на которой он спал все эти годы, с тех пор как стал пастором Колстедского прихода.

– Нам нужно обсудить ваш режим, – сказал Хэмиш.

– Больничная машина будет забирать меня каждый день в полвторого, и увозить на лечение, – сказала Бренда.

– Гмм. Дело в том, что я, как правило, ухожу из дому в восемь утра, – сказал священник, – но могу приходить около десяти и носить вас вниз. И, если вам не трудно, мне бы хотелось видеть вас за столом вместе со всеми.

На следующий день, вечером, он поднялся наверх, чтобы забрать у нее поднос и заодно напомнить о своей просьбе, но увидел, что она крепко спит. Лицо ее было на редкость, почти ангельски, спокойно. Она полусидела, опираясь на гору подушек, и лампа, горящая на стене, красиво освещала волны ее темных волос. В руке она сжимала салфетку, еда осталась почти нетронутой.

Очень осторожно Хэмиш приподнял девушку, вытащил из-под спины лишние подушки и удобно ее уложил. Подтянув ей одеяло к подбородку, он долго стоял, прислушиваясь к ровному, спокойному дыханию, и разглядывал нежный овал лица, небольшой, почти уже заживший шрам на щеке и тонкую, изящную шею. Неожиданно им овладело желание прижать девушку к своей груди. Испугавшись, Хэмиш поправил одеяло и отошел к окну. Глядя на дорогу, ведущую к дому, и на ближайшее поле, он думал о том, как давно не желал женщину. В последний раз он занимался любовью со своей женой Мэрилин. Еще до того, как она окончательно слегла.