Подари мне горы!

В его глазах заплясали веселые искорки-гномики, и он сказал:

— Я запру на дубовые засовы все двери.

— Я разобью окно и все равно проникну в особняк.

— И через окно будешь втаскивать сына?

Дженнифер заскрежетала зубами, осознав, что спонтанно придуманный ею способ возвращения в «Монтрозский угол» никуда не годился. Но это не усмирило ее, и она тем же твердым, категоричным тоном произнесла:

— Итак, ты вышвыриваешь женщину с ребенком из дома, в котором они оба родились. И как же после этого к тебе будут относиться почтенные граждане Монтроза? Ты задумывался над этим?

— Как к прокаженному, — ответил Бардалф и равнодушно пожал плечами. — Однако это не помешает мне по-прежнему спать спокойно.

Да, это ему не помешает. Она знала, что его никогда не волновало и не пугало мнение других людей. В отчаянии Дженнифер решила прибегнуть к еще одной тактике. Пожалуй, это будет ее последняя попытка вызвать хотя бы крупицу сострадания в каменном сердце Бардалфа.

— Энди страдает астмой, — приглушенным голосом сказала она. — Приступы удушья у него могут быть вызваны и эмоциональными перегрузками. Неужели ты хочешь, чтобы на твоей совести висело еще и здоровье ребенка?

— Новое проявление болезни у твоего сына было бы неприятно для всех нас, — согласился с ней он. — И что же ты предлагаешь? Я купил этот дом и хочу жить в нем. А ты не хочешь выезжать из него. Налицо столкновение интересов. Каков же выход из сложившейся ситуации?

Эти слова удивили Дженнифер. Она уже совсем было разуверилась в его гибкости, в способности перейти от позиции твердолобого упрямства к тактике спокойных, сдержанных переговоров.

— Сообщи Питу, что ты сделал ошибку, приобретя у него особняк, — предложила она. — Уговори его выкупить дом обратно.

— Дохлый номер. — Бардалф покачал головой. — Он уже наверняка потратил мои деньги на выплаты долгов. Иначе его опять изобьют.

— Опять? Что ты имеешь в виду? — Краска мгновенно покинула лицо сводной сестры Пита, и она спросила обеспокоенным голосом: — Где он сейчас? Что с ним случилось?

— Странно, тебя волнует судьба Пита, тогда как он всегда относился к тебе с полным безразличием, — заметил Бардалф. — Насколько я помню, из вас двоих он был любимым ребенком. После окончания школы его послали учиться в университет, а тебе не дали возможности даже закончить школу. Ему было наплевать, что вы с ним всегда находились в неравном положении, что о нем постоянно заботились, а о тебе забывали. Ты в его жизни вообще никак не фигурировала. Он никогда не принимал тебя в расчет…

— Между Питом и мной было одно существенное различие, — неожиданно резким тоном прервала его Дженнифер.

— О, разумеется, — не дал ей закончить мысль Бардалф. — Этому подонку дозволялось все, а об тебя вытирали ноги, как о половик у двери.

— Дело в том, что я… я была… — О’кей, пусть она была половой тряпкой. Хотя ему и не следовало бы акцентировать на этом внимание и тем самым лишний раз травмировать ее. — Да, я находилась в бесправном положении. В «Монтрозском углу» у меня не было кровных родственников, и ты знаешь об этом. Но мне повезло хотя бы в том смысле, что я смогла здесь вырасти — меня кормили и одевали…

— И постоянно, изо дня в день запугивали, — перебил он ее. — Они издевались над тобой за то, что твоя мать вытворяла с этой важной персоной по имени Юджин Кеттл. Твои надзиратели — тетушка Берта и Юджин — превратили тебя в послушную, безликую, пугливую мышку, которая боялась лишний раз открыть рот, чтобы вдруг не проронить лишнее слово…

— Прекрати критиковать мою семью! — прикрикнула на него Дженнифер. — Это не твоего ума дело, как мы жили! Меня не интересует, что ты обо мне думаешь… Лучше расскажи мне о Пите. — Может быть, подумала вдруг она, есть смысл попробовать договориться обо всем с самим хозяином особняка, который достался ему по наследству? — Что с ним случилось?

У Бардалфа было такое ощущение, будто он снова и снова хватал Дженнифер за шиворот и хорошенько встряхивал ее. Но она все еще, казалось, терпела отношение к себе как к ребенку, а не как к взрослому человеку. И тем не менее броня, в которую ее заковали с детства, уже начала давать первые трещины. В замороженной душе забитой девочки появились явные признаки оттепели. Спящая красавица просыпалась, а вместе с ней просыпалось и ее чувство собственного достоинства.

Оживало в Дженнифер и еще одно чувство — страсть. Возможно, Юджин и Берта приучали девочку-подростка ненавидеть это чувство, но теперь все признаки ее страстной, темпераментной натуры, несомненно, были налицо, и мысль об этом очень сильно возбуждала Бардалфа.

Что-то изнутри подталкивало его прижаться губами к ее розовым, пухленьким губкам, а недоступность этой женщины только еще больше разжигала в нем желание поцеловать ее. Он не мог объяснить самому себе, чем было вызвано такое желание.

Бардалф уже много лет вел холостяцкий образ жизни, и за эти годы немало представительниц прекрасного пола пытались совлечь привлекательного мужчину с избранного им пути. Для этого они пускали в ход все возможные и невозможные трюки и уловки, но их потуги оказывались тщетными.

Однако Дженнифер, не прибегая ни к каким ухищрениям, интриговала его сильнее, чем до нее пытались сделать это все другие женщины. Она смогла проникнуть в такие глубины его души, которые для ее предшественниц оказались неведомыми или недоступными. Причем сама Дженнифер даже не подозревала, что обладает такими выдающимися проникающими способностями.

Собираясь с ответом на ее вопрос относительно судьбы Пита, он успел охладить свой пыл и взять себя в руки. Когда возникала необходимость, Бардалф умел управлять собой. А сейчас он как раз лицом к лицу столкнулся с такой необходимостью: надо было подальше отойти от любовных сетей, непреднамеренно расставленных розовогубой Дженнифер, пока она не затянула его в них окончательно.

— Я встретил Пита в китайском квартале Нью-Йорка, — начал рассказывать он, — как раз в тот момент, когда его избили до полусмерти какие-то гангстеры, которым он не заплатил какие-то грязные деньги. Вырвав несчастного из рук бандитов, я кое-как дотащил его до особняка, заклеил пластырем нанесенные ему раны и разместил бедолагу в одной из нескольких комнат (они составляли целую анфиладу), которые снимал вместе с двумя стриптизершами.

— Что? — Дженнифер вытаращила свои и без того большие небесно-голубые глаза и с ужасом уставилась на Бардалфа. — Ты… жил… со стриптизершами?!

— Но мы никогда не совокуплялись, — с усмешкой пояснил он. — Мы жили в одной анфиладе, но в разных комнатах. Просторно, как в космосе, и никаких обязательств друг перед другом. Приход, уход, затворничество на весь день или гости с утра до вечера — у каждого был свой режим, свой график… Прекрасный вариант!.. Пита я пристроил в комнате одной из девушек, у которой было русское имя Таня.

— У одной из этих… стриптизерш?

— Да. Стриптизом Таня зарабатывала себе на жизнь, — решил он просветить пуританку Дженнифер. — Она придерживалась строгих моральных принципов. Регулярно переводила деньги родителям в Торонто. Открыла приют для больных бездомных животных и в свободное время ухаживала за ними. Таня понравилась бы тебе.

— Ты смеешься надо мной! — возмутилась собеседница Бардалфа.

— Нет, даю честное слово. Этим отчасти объясняется, почему она разрешила Питу временно пожить в ее комнате. У нее доброе сердце.

— Но как же они спали? Неужели врозь? — Глаза у Дженнифер опять полезли на лоб. — Я знаю нрав, а вернее… безнравственность Пита, и…

— Объясняю. — Бардалф добродушно улыбнулся. — Обе стриптизерши работали по ночам — пританцовывая, раздевались догола в одном из роскошных ночных клубов близ Таймс-сквер. Так что Пит в ночное время спокойно спал в Таниной кровати. Днем же в ней спала сама хозяйка, а Пит мог проводить светлые часы суток на крыше особняка. Крыша плоская, — пояснил он, — и на ней даже разбит миниатюрный сад.

— Доброе у этой Тани сердце или злое, но мне непонятно, почему она впустила незнакомого человека на свою частную территорию, — продолжала недоумевать Дженнифер.