Оптимистический финал

— Сколько мне еще здесь сидеть?

— Еще немножко, пожалуйста.

— О, Ганс! Ты ведь даже не захочешь показать мне, что ты сделал. Ты заставил меня страдать в этом тесном платье. Я медленно умираю. Я не могу дышать. У меня талия двадцать четыре дюйма.

— Ну и отлично.

— Да, но у этого платья талия двадцать два, если не двадцать.

— Прости дорогая. Это единственное платье, которое у меня есть, и слишком туго оно на тебе сидит или нет, но выглядишь ты в нем прекрасно.

Дженни, сидевшая на высоком стуле в холодной обшарпанной мастерской, опять вздохнула. Если бы Ганс не был так мил, она ни минуты бы здесь не просидела. Она находилась в таком положении уже несколько часов, и ей казалось, что позвоночник вот-вот переломится. Но Дженни была без ума от Ганса, от его забавного, всегда обеспокоенного лица, больших влажных глаз и ласкового голоса. Она не видела ничего подобного прежде и думала, что действительно могла быть влюблена в него. Как жаль, что Ганс так беден. Он жил в холодном, кое-как обставленном доме, в котором не было ни капли уюта. Более ужасающей бедности Дженни не могла себе представить. Он пытался жить за счет живописи, но он не был хорошим художником и вряд ли когда-нибудь им станет. Все так говорили, даже Клайв Уилтон, хотя Клайв был хорошим другом и пытался продать картины Ганса.

Сама Дженни позировала Гансу, потому что он был ей очень симпатичен и говорил ей такие замечательные слова.

— У тебя необыкновенное лицо, Дженни, дорогая. Я знаю, конечно, что я плохой художник, но во мне всегда живет страстное желание запечатлеть прекрасные лица и сохранить их на века. Может быть, твой портрет станет шедевром, а?

— А что такого необычного в моем лице?

Дженни никогда не нравился ее внешний вид. Бледное овальное лицо с маленьким пухлым ротиком, и темными, слегка навыкате глазами, казалось неинтересным и почти грубым. Она всегда завивала и взбивала свои абсолютно прямые волосы, пока Ганс не уговорил ее расчесать локоны и убрать волосы назад. Такая прическа выглядела старомодной, но художник пришел в восторг.

— Какая изысканность. Ты похожа на свою предшественницу.

— Мою предшественницу?

— Ту леди, которая любила развратника-короля и поплатилась за это головой.

Дженни была озадачена, но слова ей понравились.

— Среди моих предков ее не было, и я обещаю тебе, что никогда не полюблю такого опасного человека, каким был Генрих.

— Но ведь тебе немного нравится опасность? Она заставляет твои глаза заблестеть.

Какое странное замечание. Хотя это и правда и сердце ее забилось быстрее. Дженни обожала комплименты. Она была готова надеть странные старомодные одежды, узкое, затянутое в талии платье с пышными рукавами из потускневшей красной парчи, убрать волосы искусственным жемчугом, и часами сидеть неподвижно ради того, чтобы услышать порой нелепые, но волнующие слова Ганса в ее адрес. Он на самом деле был немного сумасшедшим. Он часами работал над портретом, в то время как единственное, что ему удавалось, были пейзажи. Нельзя сказать, что они получались очень хорошо, но Дженни они казались довольно приятными. Ганс был очень беден и не мог позволить себе купить хорошую мебель или отремонтировать дом, который уже буквально рассыпался на части. Помощь он получал только от эксцентричной пожилой мисс Берт, которая не требовала денег, пока у не и ее кошки была крыша над головой.

Убирала и готовила мисс Берт, мягко говоря, небрежно. У нее была навязчивая идея, что она может ослепнуть, поэтому, чтобы не напрягать глаза, она поддерживала во всех комнатах полумрак и никогда не выходила на улицу в солнечную погоду. Никто не стал бы о ней беспокоиться, кроме доброго и снисходительного Ганса.

— Бедная старушка, пусть делает, как ей нравится. Она очень хорошо мне подходит. Если ей хочется иногда остаться в постели, я могу и сам управиться.

Такое положение дел подходило и Дженни. Ведь это означало, что мисс Берт не будет из любопытства заглядывать в мастерскую, и если Ганс захочет поцеловать ее, когда закончит работу, их никто не побеспокоит.

Дженни опять пошевелилась на стуле и сказала:

— Дорогой, ну разреши же мне слезть отсюда. Я сейчас упаду в обморок.

— Еще чуть-чуть. Который час?

— Уже почти пять вечера. Я должна идти открывать библиотеку.

Ганс отбросил кисть.

— Тогда я должен закончить, потому что сейчас прибывает поезд.

— Поезд? А кто приезжает?

— Клайв и его новая секретарша.

— Ты никогда не говорил мне, что он собирается взять новую секретаршу. Что с прежней?

— О, от нее не было никакого проку. Ни ума, ни внешности.

Дженни удивленно подняла брови.

— Я полагаю, она даже не умела печатать. А эта умеет? Или он забыл спросить? Почему он привез ее к себе домой?

— Чтобы работать, конечно.

— Он никогда не привозил домой ту, другую.

— Насколько я знаю, он собирается больше работать дома, чтобы быть поближе к жене. Во всяком случае, прежняя секретарша не подходила для работы дома.

— Но он заведет с ней роман, пока Луиза в больнице!

— О нет, романа не будет. Только работа.

Ганс, конечно, был слишком наивен. Или только притворялся. На его темном лице было какое-то странное выражение. Возбуждение? Предчувствие чего-то?

— Ты видел эту девушку? — ревниво спросила Дженни. — Она хорошенькая?

— Да, видел. Она действительно хорошенькая. Блондинка, голубые глаза. Она выглядит очень невинной, хотя, может быть, она совсем и не такая.

— Держу пари, что это не так. Как ее зовут?

— Маргарет Берни. Мег. Но что случилось, дорогая? Почему ты так рассердилась? Ты ревнуешь Клайва к его новой секретарше?

— Но ведь это не Клайв следил за прибытием поезда, а ты. — На лице Ганса появилось выражение вины и раскаяния.

— Прости меня. Ты права. Меня всегда так волнует появление нового лица. Ты знаешь это. Но ведь это не означает ничего, кроме моего желания запечатлеть его на холсте. Я такой плохой художник, но я сильно стараюсь. Ты должна простить меня, Дженни, а не сердиться. Неужели ты думаешь, что меня заботит смазливое личико этой девушки? Меня оно не волнует. Мне нравятся темные волосы и темные глаза. Иди сюда, моя маленькая.

— Нет, подожди минутку! Сначала я хочу выбраться из этого платья, а не то ты представишь себя Генрихом VIII.

Ганс подошел к Дженни.

— Я мог бы, — он шутя схватил ее за горло.

— Подними ширму, — приказала Дженни. — И подожди, пока я переоденусь.

Голос девушки звучал спокойно, тело ее охватила дрожь. Отчасти от возбуждения, отчасти от страха. Ганс произвел на нее впечатление, она не могла этого отрицать. Все мужчины казались Дженни скучными. Ее тянуло в этот тихий темный дом, даже когда он вызывал в ней странное необъяснимое опасение.

Пока Дженни расшнуровывала тяжелое парчовое платье, зазвонил телефон. В этом ей почудился какой-то скрытый смысл, потому что Ганс быстро вышел из комнаты, не извинившись, как будто он ждал этого звонка. Он некоторое время находился внизу, и Дженни, одетая уже в просторный свитер и юбку, беспокойно ходила взад и вперед. Она украдкой бросила взгляд на портрет. Лицо получилось странным и несовременным. Глаза были сильно навыкате, а нос очень тонкий. В жизни она выглядела совсем не такой. Бедный Ганс действительно был плохим художником. Нечего удивляться его нежеланию показать ей работу. Что еще он мог спрятать в этом месте? У него была куча вещей, которые никто не хотел покупать. На что он жил?

Дженни просмотрела пыльные холсты, прислоненные к стене. Никогда раньше она не оставалась в этой комнате одна. Теперь у нее появилась возможность осмотреться. Из любопытства Дженни отодвинула один из занавесов и увидела, что тот закрывал не окно, а дверь. Интересно, что за ней скрывалось, шкаф или другая комната? Девушка повернула ручку, но дверь оказалась заперта. Может быть, ее плотно заело от пыли и времени.

— Что ты делаешь?

Внезапно раздавшийся за спиной громкий голос Ганса заставил ее быстро повернуться. В сгущающихся сумерках она не могла отчетливо видеть его лицо, но оно показалось ей темным и зловещим. У Дженни перехватило дыхание.