Память сердца (СИ)

Несколько заплывов от бортика до бортика в холодной воде успокаивают мои нервы, я вылезаю на сушу. Голова пуста, я не желаю думать о случившемся, а о Джеральде хочется забыть совсем. Заворачиваюсь в одно из полотенец, приготовленных горничной, и возвращаюсь в дом. На одной из кушеток валяется портсигар друга. Поддаваясь странной секундной прихоти, присаживаюсь, беру в руку эту забытую им вещь и достаю из коробочки сигариллу. Отрешенно оглядываюсь в поисках зажигалки, закуриваю. Горький аромат табака, вобравший в себя теплоту вишни и шоколада заполняет разверзнувшуюся во мне пустоту. Мне нравится, что сигары и сигариллы нужно курить не в затяжку, и хотя бы от этой пагубной привычки я защитил себя, пусть и балуюсь периодически.

Тихие, почти бесшумные шаги за спиной предупреждают меня о появлении Джея. Он садится рядом и также закуривает, несколько минут мы молчим, лишь струйки дыма ведут вокруг нас свой неспешный диалог-танец.

- Марии хоть что-нибудь досталось, - первым нарушаю тягостную тишину.

- Ты сомневаешься во мне? – насмешливый взгляд из-под влажной челки.

- Ни в коем разе.

- То-то же.

И мы снова замолкаем. Начало нового дня нехотя зарождается на горизонте. Еще тонкие солнечные лучи лениво крадутся по небосклону, прогоняя прочь ночную тьму. Очень скоро полностью восторжествует яркий свет, при котором все будет правильным и единственно возможным.

- Знаешь, Роберт, - начинает Джеральд, не глядя на меня, крутя сигариллу между пальцев. - Несколько лет назад одна мудрая женщина сказала мне, что первая любовь должна быть с малой долей горчинки, чтобы, когда мы встретим настоящую любовь, насладились ею сполна, распробовали ее вкус окончательно.

Я ошарашенно смотрю на друга, узнавая в сказанном им слова своей матери.

- Не удивляйся, Роб, неужели ты думаешь, я не искал тебя после твоего внезапного молчаливого побега?

Мне нечего ответить, лишь пожимаю плечами.

- Первое место, куда я отправился, обнаружив полупустую квартиру и полное отсутствие твоих вещей, был дом твоих родителей. Элизабет напоила чаем и, наверное, повторила со мной беседу, проведенную с тобой несколькими днями раньше.

Голос Джаеральда спокоен, его задумчивый взгляд устремлен на горизонт. И только по нервному сжиманию сирагиллы чуть дрожащими пальцами я понимаю, что он вовсе не спокоен и не задумчив. Он растерян, как и я, и этот разговор нужен не одному мне.

- Элизабет рассказала мне, что видела нас в ту единственную ночь, что мы гостили у них. И они с Эдвардом приняли это, пусть и принятие бисексуальности их сына далось им не легко. Она желала тебе счастья, как и любая другая мать, но еще она видела всю обреченность нашей с тобой связи. Именно поэтому она решилась на разговор с тобой.

Застыв, я заново переживаю тот момент с матерью, имевший место много лет тому назад. Теперь смысл сказанного словно поворачивается ко мне иной стороной.

- Тогда я психанул, высказал ей кучу нелестных слов и ушел хлопнув дверью. Но разыскивать тебя почему-то перестал. Скорее всего, уже понимал, она права.

Джеральд поворачивается и пристально смотрит на меня:

– Она была права от первого до последнего слова. Это не для нас, Роб. Она была права и в том, что Клайв, узнав о нас с тобой, разрушит не только мою, но и твою жизнь, и в том, что мы закрываемся от настоящего счастья, забираем у себя огромную часть жизни, в конечном счете сведем ее к гей-клубам и тихому уединению. И в том, что рано или поздно мы столкнемся с проблемой тоски по невозможному. Я говорю об отцовстве...

Он переводит дыхание, выбрасывает истлевшую, измятую сигариллу в пепельницу.

- Роб, он бы на самом деле тебя сломал...

Пытаюсь сказать, что сам могу постоять за себя, но Джей одним взглядом заставляет меня замолчать.

- Ты не я, ты не рос с ним, не привык к его жёсткости и даже жестокости. А еще ты вырос в любящей и большой семье, ты бы до конца своих дней гнобил себя за то, что не подарил матери внуков. Об узости взглядов твоих деловых партнеров ты знаешь сам, и не были бы мы с тобой там, где мы сейчас, если бы открыто заявили миру о нас... Так что, Роберт, все, что ни делается, то к лучшему. Может быть, правильнее было бы поговорить тогда, а не сейчас. Но кто знает, возможно, оно и лучше вырывать сразу с корнем, чтобы отболело и прошло. Кто знает?..

Мне так и хочется крикнуть: “Разве не видишь, что не прошло, не зажило, что рана еще сочится?” Но поминаю, шрамы, вспоротые этой встречей на Кубе, все же затянутся. Этот разговор - тот бальзам, в котором они и нуждались. Течение времени расставило все на свои места, и мама действительно оказалась права: первая любовь должна быть с малой долей горчинки. Иначе я никогда бы не оценил Викторию по достоинству, не стал бы частью нашей любви без препятствий и условностей.

В молчании мы следим за алеющим небом, каждый размышляет о своем. Тишина теперь благословенна, такая бывает после пронесшегося ураганного ветра, натворившего множество бед. А потом, скрипнув дверями патио, появляется Виктория, немного неопрятная ото сна, но от этого еще более нежная и родная. Она присаживается за моей спиной, оплетая грудь своими по-девичьи тонкими руками:

- Купался? – ее ладошка зарывается в мои волосы.

Все еще молча киваю ей в ответ.

- Нам пора, Роберт, через пять часов самолет.

-Да, конечно, идем, - я поднимаюсь, протягиваю ей руку.

Она вскрикивает, когда я вдруг поднимаю ее на руки, крепко прижимаю к себе и кружу. Ее чистый, звонкий смех разрывает замкнутый круг теней прошлого, которые уходят вместе с ночью, уступающей место яркому и сочному дню.

- Доброе утро, красавица, - целую ее в щеку.

- И тебе доброе, - она возвращает поцелуй.

Так, с Викторией на руках, и ухожу, оставляя Джеральда на попечение Марии, появившейся в дверях.