Пир окончен

У него была маленькая машина. Он отвез Ворону в Кемберли и гордо представил ее своей семье.

Она была тронута гордостью Форбса. Своей сестре, встретившей их прямо у ворот, он сказал прямо:

– Это Верона. Она великолепна, не правда ли?

Все рассмеялись. Филиппа, спортивная девушка с прекрасными волосами и голубыми, как у брата, глазами, носившая одежду из твида, круглые фетровые шляпы и джемперы ручной вязки, с дружелюбным интересом взглянула на гостью, затем ответила Форбсу:

– Конечно. И Вероне:

– Мой брат, не умолкая, рассказывал о вас. Вы даже не подозреваете, какой чести удостоены. Мы с мамой всегда считали, что машины и радио интересуют его куда больше, чем девушки. Кажется, вы первая, кого он привез к нам.

Верона произвела должное впечатление. До того как попасть в сам дом, она еще целый час осознавала важность собственной персоны. Все нашли ее исключительно красивой. И так и сказали. Они видели ее картину и в Сассексе и восхитились талантом художницы. И так далее… Это было приятное изменение в жизни Вероны. Обычно она чувствовала себя скованно в присутствии более талантливых людей. Стефан склонялся перед красотой ее лица и фигуры, но она все же испытывала комплекс неполноценности в его присутствии.

В окружении Джеффертонов Ворона была сама собой и, несмотря на молодость, обнаружила зрелость мысли.

Миссис Джеффертон оказалась приятной маленькой женщиной, седоволосой, с загорелым после многих лет жизни в Индии, Китае и на Среднем Востоке лицом. Как и у сына, ее страстью была армия. Она никогда не забывала, что была дочерью генерала, и что ее муж тоже дослужился до генерала. Женщина преклонялась перед каждым моментом из долгих лет скитаний по различным гарнизонам. Она находила свое место в любой организации, связанной с армией, являлась первым лицом на рабочих вечерах, в воспитании детей, в присмотре за женами и детьми других офицеров. Женщина всегда наслаждалась прекрасным здоровьем, была занята и счастлива. Верона сразу поняла, что мать желает такого же простого счастья своему сыну. Вне армии ее ничего не интересовало и, насколько смогла понять Верона с первого взгляда, не очень хорошо разбиралась в остальном.

Мать восхищалась Форбсом. Все, что он делал или говорил, было правильным. Верону удивляло, как Форбс вырос неизбалованным. Его сестра присоединялась к этому поклонничеству. Но он воспринимал все беззаботно, без по-настоящему глубоких чувств. В этой беззаботности Форбс был мил им. Особенно хорошо он относился к мальчику, к Николасу. Смерть его зятя, покойного капитана Клейтона, который воевал, как и Форбс, сделала Филиппу вдовой, получающей пенсию, и миссис Джеффертон, когда они остались наедине с Вороной, поспешила рассказать о великодушии сына. Он платил за обучение своего маленького племянника, которого, естественно, ждала карьера военного. (Это было решено заранее.) Ворона покинула дом немного ошеломленная большой информацией об армейских делах и под сильным впечатлением. «Великолепно, – думала она, – такая верность традициям, такой патриотизм».

С легким уколом вины Верона вспомнила, с каким искренним отвращением относился к годам, проведенным на флоте, Стефан. Но, конечно, он не был создан для военной службы. А Форбс родился и вырос солдатом.

Верона покинула Кемберли с впечатлением, что семья Джеффертонов очень дружелюбная. Они приглашали ее как «подругу» Форбса с нескрываемым восхищением, гостеприимностью и нежностью. Впечатление Вороны от дома напоминало впечатление о семье… И то, и другое было милым и обыкновенным. Никакого особенного вкуса в обстановке или оформлении. Прелестные вещички скромного дизайна и невысокой стоимости, перемежающиеся неплохим семейным серебром, парой высоких бокалов эпохи генерала Чиппендейла и бюро времен королевы Анны, принадлежавшее «рисовавшей» бабке. Конечно, Вороне показали аккуратные, выполненные без вдохновения пейзажи бабушки, и те оказались бледными, как девушка и предполагала. Но миссис Джеффертон показала их с гордостью и пожалела, что бабушка не дожила до встречи с дорогой художницей Вороной. Но ни сама миссис Джеффертон, ни кто-либо другой из семьи не восприняли искусство гостьи всерьез. В их понятии это было лишь милым хобби. Они улыбались при мысли, что она намерена провести всю свою жизнь среди картин и кистей.

Фактически, Джеффертоны были похожи на родной дом Вероны и живущих по соседству людей.

Верона много думала о большом старомодном доме в Хэмпстеде, где прошло ее детство. Верона была преданна своей милой матери, которая долго, после напрасных усилий проводить жизнь в элегантном досуге, работала обыкновенной прислугой и в свободное время шила платья для себя и своей прекрасной дочери.

Ее отец, мистер Лэнг, был отставным управляющим банка. Его дом поизносился за годы и с тех пор таким и остался. Он был слишком большим для хозяина, но тот привык к нему, к своему саду и не хотел никуда уезжать. Мистер Лэнг являлся увлеченным садовником, обожал выращивать розы. Место выглядело мирным, удобным, и Верону никогда никуда оттуда не тянуло.

Только когда развился ее художественный талант, когда она попала под могучее влияние Стефана, появилась неудовлетворенность домом. Это был стереотип. Ворона достигла кульминации, когда обнаружила, что шторы, покрывала и даже цветочные ковры неприятны ее глазу. Она пыталась понять и оценить прекрасные цвета и формы. А Стефан, хотя он и не мог позволить себе что-нибудь купить, очень много знал об античных произведениях искусства. Однажды они стали представлять дом, в котором смогли бы жить, дом, в котором обстановка была бы простой и прелестной, где висела бы всего одна картина – шедевр.

Когда Верона находилась у Джеффертонов, ее поразила мысль, что она не нашла здесь ничего, чему научил ее Стефан. Ворона сильно расстроилась, но тут же забыла все горести, поскольку Форбс был так мил с ней во время обратной дороги в город, они так чудесно пообедали вместе и в тот же вечер танцевали в Савойе.

Когда Стефан стал настаивать на более подробном рассказе о Форбсе, Верона засопротивлялась. В основном потому, что не хотела, чтобы Стефан думал, будто она сделала «шаг назад» в своем духовном образовании.

«Дом Форбса был очаровательным», – сказала она и быстро перешла к краткому описанию последующих нескольких недель, в течение которых они часто встречались по вечерам, когда Форбс приезжал на обед… или на уик-энд.

Стефан закончил бриться и стал одеваться.

Он подошел и встал рядом с Вероной. Его бледное лицо было гладким, волосы – аккуратно причесанными. Она забеспокоилась из-за его нездорового вида и ввалившихся глаз. Стефан снова надел свои очки. Ему приходилось носить их из-за напряжения глаз. Верона вспомнила, как они волновались, когда пошли вместе к оптику.

Стефан не стал бы тратиться на окулиста, но позволил обслужить себя продавцу одного из крупных магазинов.

Он стоял, засунув руки в карманы, смотрел на Ворону и улыбался. Его лицо ничего не выражало. Казалось, Стефан вдруг стал холодным и чужим. Почти смешным.

– Итак, – произнес он, – все эти недели моя маленькая Верона проводила свое свободное время с симпатичным майором. Вот почему я так долго не видел ее. И вот почему она теперь так отвратительно рисует.

Верона вспыхнула. Стефан всегда ставил ее в неловкое положение. Форбс обращался с ней как с богиней. Но Стефан… Ее всегда сводило с ума, что в его присутствии она не могла стать хозяйкой положения… Если он когда-либо и преклонялся перед ней, то лишь на мгновение… а затем быстрый, острый ум Стефана занимала какая-то другая мысль. В этом, конечно, и заключалась половина его очарования: неуловимость. Но подобное поведение убивало Beрнону. Она больше не могла продолжать любить Стефана. Роман с Форбсом утешал ее, восстанавливал силы. Рядом с майором она чувствовала себя спокойно. Со Стефаном она знала восторг и сердечную боль… но спокойствие – никогда.

– Итак, – опять заговорил Стефан, – все закончилось предложением вступить в брак, которое ты приняла вчера вечером?