Веселое заведение

Жизнь уличной торговки ей нравилась, и она посчитала за большую удачу, когда один из местных лавочников взял ее на работу, так как почти все «чили-квин» здесь были мексиканками. Она могла бы прожить в Сан-Антонио до конца своих дней, если бы не один заезжий шулер, который, заметив, какие ловкие у нее руки, обучил ее нескольким трюкам с картами и сказал, что при удачном раскладе она за день заработает больше, чем «чили-квин» зарабатывают за месяц. Она любила деньги и была амбициозна, а потому последовала за шулером. Некоторое время они работали на пару, играя в игры, требовавшие ловкости рук, но потом партнер бросил ее и ушел к другой женщине. Впрочем, этот парень отлично обучил ее своему ремеслу: она умела плутовать при снятии колоды, передергивать, сбрасывать, незаметно передавать карту партнеру или прятать ее в руке. Более того, она могла сделать так, чтобы карта исчезла со стола и ее нашли в кармане какого-нибудь ничего не подозревающего джентльмена или извлекли из его шляпы или шейного платка. Со временем она пришла к выводу, что умеет обращаться с карточной колодой как никто, и пребывала в этом убеждении до тех пор, пока ее не схватили за руку и не избили.

Когда побои зажили, она, оставив всякую мысль о картах, вышла на панель и занялась проституцией. После стычки с любителем азартных игр, который отколотил ее палкой, мужчин она стала побаиваться; по этой причине ей ничего не оставалось, как отдаться под покровительство сутенера. Этот жуткий тип отбирал у нее все до последнего цента, а когда она попыталась этому воспротивиться, без лишних слов выбросил ее на улицу, и она отправилась в свободное плаванье. Ее утлая ладья дрейфовала по всему Техасу, а потом основательно углубилась на территорию штата Нью-Мексико. Все это время Эдди работала только в заведениях, потому что, хотя хозяйки и забирали себе половину ее заработка, там она чувствовала себя в безопасности. Когда она перебралась в Налгитас, ей здесь сразу понравилось: в городе было полно неженатых, а потому довольно щедрых старателей, ковбоев и железнодорожных рабочих. Когда мадам, на которую она работала, решила уехать из Нью-Мексико, Эдди купила ее заведение и содержала его на протяжении вот уже восьми лет.

Как много прошло времени, думала Эдди, вглядываясь в темные просторы прерии. Ей тоже пора уезжать отсюда. Почему бы, к примеру, не вернуться в Сан-Антонио? Возможно, ей еще удастся выйти замуж. Она могла бы купить небольшую лавочку, нанять расторопных девушек, а потом расширить дело. Уж она-то умела готовить чили, чили «первый сорт», с говядиной, а не с голубями или, прости господи, с собачатиной или кониной, как делали некоторые. Быть может, со временем она даже открыла бы ресторан и стала королевой всех местных «чили-квин». Это было ее заветной мечтой, для осуществления которой, впрочем, требовались деньги, а все средства Эдди были вложены в бордель. Но как найти в Налгитасе человека, который согласился бы купить публичный дом?

Поезд стал поворачивать, и Эдди неожиданно увидела неподалеку от железнодорожной насыпи лошадь вороной масти. Содрогнувшись всем телом, она прижалась к оконному стеклу и смотрела на животное, пока его силуэт не растаял в темноте. Вороные лошади вызывали у Эдди тяжелое чувство — с тех пор, как одна «чили-квин» из Сан-Антонио клятвенно ее заверила, что явление черной лошади есть знамение смерти.

Когда Эдди отвернулась от окна, Эмма все еще шила, сильно прищуривая глаза, так как висевшая под потолком вагона керосиновая лампа давала мало света.

— Вы испортите себе зрение. Станете слепая, как крот, — сказала Эдди.

Эмма набрала несколько стежков, продела иголку сквозь материю и расправила шов. Потом воткнула иголку в ткань и спрятала работу в сумочку с принадлежностями для шитья.

— Шитье меня успокаивает. Если все нитки, которые я извела за свою жизнь, вытянуть в одну линию, получится прямая длиной в сотню миль. Возможно, когда мы приедем в Налгитас, она станет длиннее еще на одну или две мили.

Между тем стало совсем темно. Эдди свернулась у окна в клубочек и задремала, а когда через несколько часов открыла глаза, Эмма выглядела так, будто за все это время не сдвинулась с места. Она, как и прежде, сидела очень прямо, сложив руки на коленях, и вглядывалась сквозь оконное стекло в темноту ночи. Эдди протянула руку, коснулась ее плеча и пробормотала:

— Я бы на вашем месте немного поспала. Переживаниями ничего в жизни не изменишь.

Эмма повернула к ней голову, согласно кивнула, после чего снова стала смотреть в окно. Эдди так и не поняла, воспользовалась ли Эмма ее советом, поскольку, когда она поутру проснулась, Эмма сидела все в той же позе и смотрела на открывавшийся из окна вид. Поезд стоял.

— Что-то сломалось, — сказала Эмма. — Мы стоим здесь, — тут она посмотрела на свои часики, приколотые к жакету, который надела, поскольку ночью в прерии было холодно, — вот уже два часа и двадцать семь минут.

— Вот дьявольщина! — пробормотала Эдди, после чего украдкой посмотрела на Эмму, чтобы выяснить, не обратила ли та внимание на вырвавшееся у нее ругательство, но женщина смотрела на железнодорожника, который шел вдоль путей, помахивая жестяным ведерком, в каких путейские обычно носили захваченный из дому обед.

— Прежде чем я сегодня вечером откроюсь, мне необходимо принять ванну и как следует поужинать. Но если поезд и дальше будет плестись, как улитка, мне не хватит времени даже на то, чтобы сполоснуть лицо, — пожаловалась Эдди. Она выпрямилась на сиденье, оправила на себе золотистое платье, а потом попыталась оттереть пятнышко сажи на рукаве, которое посадила, открывая и закрывая окно. Ее усилия ни к чему не привели: пятно стало еще больше. — Надо было мне одеться в черное. Конечно, я стала бы похожа на фермершу, но кому какое дело?

Эмма хихикнула.

— Значит, по-вашему, черная одежда уродлива? — осведомилась она, разглаживая на коленях свою черную юбку.

— Да я ничего такого в виду не имела…

— Не беспокойтесь, я не обиделась. К тому же раньше я никогда особенно нарядами не интересовалась. Но теперь, быть может, стану. Есть в Налгитасе магазин готового платья?

Эдди фыркнула:

— Нет там ни магазина готового платья, ни магазина, где продаются шляпки. Есть только универсальный магазин, где на полках один лишь ситец, в основном красный. Я лично покупаю себе вещи в Канзас-Сити. — Эдди понравилось, как она это удачно ввернула. Получилось очень по-светски. — Я делаю покупки только в Канзас-Сити. Там отличные магазины, — повторила она.

Эмма вскинула вверх руки, потянулась и сказала, что теперь ее черед отправляться на поиски пищи. Когда она шла по проходу, Эдди смотрела ей вслед, невольно сравнивая ее стройную фигуру со своей и думая о том, что ей тоже бы не помешало немного убавить сзади. Через несколько минут Эмма вернулась и принесла с собой два яблока и пригоршню грецких орехов.

Поскольку вчера у разносчика ни орехов, ни яблок не было, Эдди поинтересовалась, где Эмма все это раздобыла.

— Купила у обходчика. Они были в его ведерке для обеда. Продать пирог и сандвичи он не согласился, а за все остальное попросил доллар. Эти продукты нам надо растянуть до Налгитаса, поскольку у разносчика еда закончилась, — сказала Эмма. Она достала из сумочки с принадлежностями для шитья ножницы и с такой силой треснула их массивной ручкой по ореху, что Эдди чуть не подпрыгнула на месте. Внутри орех оказался испорченным.

— Вот дьявольщина! — сказала Эмма.

Услышав вырвавшееся из уст «доброй христианки» ругательство, Эдди ухмыльнулась, но Эмма ничего не заметила, поскольку в этот момент поезд вздрогнул, дернулся, тронулся с места и пополз по рельсам. Эдди съела яблоко, а потом, привалившись к стенке у окна, заснула снова. Она проспала всю первую половину дня, и только через четыре часа, когда солнце стало клониться к закату, Эмма растолкала ее, чтобы сообщить, что поезд приближается к Налгитасу.

Эдди выгнула спину, потянулась, а потом помахала руками в воздухе, разминая затекшие мышцы; тут ее взгляд упал на Эмму. Женщина неподвижно, как изваяние, сидела перед ней в застегнутом на все пуговицы черном костюме, с пришпиленной к вороту блузки брошью и с прикрепленными к нагрудному карману жакета часиками. Выглядела она сейчас точно так же, как в тот момент, когда Эдди впервые ее увидела, — за исключением шляпки, которая на сей раз была не черная, а розовая. Эдди медленно опустила руки и воззрилась на свою попутчицу широко открытыми глазами.