Бог LTD. часть 1

— Дима! Дима-а! Садись!

Зенцов встрепенулся. Скованно присев на стул возле дверей, он начал изучать комнатную обстановку. Обстановка оказалась эклектичной.

На трельяже с металлическими ручками в виде створок раковин стояла рамка, обсыпанная крашеным морским песком и мелкими ракушками. На фотографии Зоя Леонтьевна времен толстой косы вокруг головы и валика надо лбом сидела на спине белого льва, попиравшего гипсовой лапой шар, очевидно симовлизировавший державу власти. Из-за другой конечности торчала мужская голова с прической «политический зачес». «Привет из Крыма!» — вилось под левиным животом.

Немного правее, красивым полукругом, выстроились явно бессодержательно пустые коробочки из-под духов и пудры, отдававшие НЭПом, каким представлял его Дима. «Кармен. Тон рашель», «Лебяжий пух», — с итересом прочитал Зенцов. Долго рассматривал «Каменный цветок»: створки темно-зеленого, с золотым позументом, картонного бутона. В уходящей перспктиве стояли песочная коробочка с шелковой турецкой кистью и псевдоарабской вязью «Восточная сказка», алая — «Красная Москва» и еще какие-то неведомые Диме флаконы, бесконечными колонадами множившиеся в створках трюмо. «Бабушка, похоже, того, рашель. Вся в прошлой жизни», — нетактично подумал Зенцов. Опытным взглядом заценил компьютер на письменном столе возле окна(«Пентюх старый, переферия с бору по сесенке») и перевел взгляд на потолок.

Прямо над ним лепной амур целился из лука в женские ягодицы в противоположном углу комнаты. Ягодицы были целомудренно прикрыты развевающимися гипсовыми лентами. Зенцов сообразил, что когда-то большую «залу» разгородили на две, и сиськи оказались в другом помещении.

Позже Зенцов узнал, что бюст нимфы, или кем там она была, действительно находился за стеной, у жильцов Фокиных. Галине Фокиной все время казалось, что ее муж Толик, лежа с ней, Галиной в кровати, пялится на каменные соски, и во время ремонта она собственноручно подковырнула выпуклости, а заодно и лицо в кудряшках, мастерком.(Задница в Юлиной комнате удержалась, но треснула).

— Ну дура, ты, Галка, — спокойно сказал Толик, поддев грудь шлепанцем.

— Хамка! — бросила Зоя Леонтьевна, узрев в мусорном ведре осколок нежной улыбки. — Быдло! Таких людей в нашем доме не допускали даже на конюшню.

О том, кто может быть вхож к лошадям, Зоя Леонтьевна узнала в детстве от своего отца, когда привела поиграть девочку из двора. В процессе приватной беседы за чаем с пряниками, которую папа завел в педагогических целях — интересоваться жизнью ребенка, дворовая девочка пояснила, что Бога нет и рассказала смешной анекдот про попа. Зоя громко смеялась, что было несомненной ошибкой, и тем самым подписала себе приговор, приведенный папой в исполнение тем же вечером: болезненный шлепок, от которого долго горела ляжка и запрет на встречи с юной безбожницей на территории Варварьиных.

— Поджопника дал? — сочувственно спросила девочка, когда Зоя, подталкиваемая отцом, пошла сообщать подружке приговор трибунала. Зоя кивнула и позорно убежала домой.

Через некоторое время(Зенцов стал приезжать в Питер на выходные), снискав расположение Зои Леонтьевны, он принужден был выслушать множество подобных мемуарных историй. Так, он узнал, что у семейства Варварьиных(Варварьины — ударяла бабушка на последний слог, по примеру живописца Иванова стремясь отмежеваться от безродных Варварьиных и Ивановых) было поместье под Днепрпетровском. «Восемнадцать окон по фасаду», — торжественно уточняла бабушка. Однажды Зоя Леонтьевна даже ездила туда с маленькой Юлей.

— Везде было страшное запустение. В доме — колбасная фабрика.

Бабушка не признавала слова «производство» и всегда говорила «фабрика».

После революции в усадьбе останавливался сам батька Махно. Варварьины, несмотря на лояльность и дворянство, были выселены по приказу батьки во флигель.

— Дом махновцы, конечно, загадили, — пересказывала Зоя Леонтьевна воспоминания более старших родственников. — Застрелили мальчика, сына кухарки, — застали его в комнате глазевшим на патефон.

Как-то, расчувствавашись, бабушка вытащила Зенцову свои детские фотокарточки. С хрупкой картонки цвета сепии на Зенцова смотрела курносая девочка с вишневыми глазами.

— Это я перед самой войной.

Зенцов, делая заинтересованное лицо, тоскливо ждал конца рассказа, не зная как дождаться, когда Зоя Леонтьевна наговорится и свалит по делам или в магазин.

— В войну мы жили в оккупации в Днепропетровске. Однажды немецкий офицер остановил меня во дворе. Я страшно перепугалась, но руку выдернуть не посмела. Он привел меня в свою кваритру, достал фотографию девочки и показал мне. Потом приложил руку к моему уху, показывая какого роста у него дочь и сказал «Анхен». Дал мне конфет и махнул рукой, мол, иди.

Впрочем, к тому моменту, как Зенцов сел на стул возле дверей, от прошлой дворянской жизни остались только ширма китайской шелковой материи и безупречный вкус Зои Леонтьевны.

Однажды квартиру посетили полночные домушники. Пользуясь тем, что в перенаселенной коммуналке соседей — полна жопа огурцов, и никто не обращает внимания на хождение по коридору, ворюги снесли все пальто на кухню и, неторопливо покуривая Толиковы сигареты, срезали все норковые и песцовые воротники, бросив скальпированную одежду тут же, на полу. И лишь бархатное пальто Зои Леонтьевны, украшенное букетиком меховых цветов, лиходеи унесли целиком!

Минут через десять, во время которых Юля принесла из кухни кофе и ванильные сухари, пиявки одна за другой отпали. Побросав зверюг в банку с холодной водой, Юля привычными движениями приложила к кровточащим ранкам тампоны и утвердила их лейкопластырем. Зоя Леонтевна тут же уснула, загороженная китайской ширмой со следами былой шелковой роскоши на лице.

Юля и Зенцов подсели к письменному столу пить кофе и принялись шептаться.

— Ты вообще кто, чем занимаешься? — спросил Дима.

Юля засмеялась. И с вызовом сообщила:

— Я — феминистка!

«Еб твою мать, феминистки мне только не хватало». - подумал Зенцов и, движимый здоровым мужским эгоизмом, полез в бутылку:

— За право женщин на множественный оргазм борешься? Так вроде уж добились.

— Ты уверен?

Зенцов уязвленно оскорбился, и покосившись на ширму, поглядел прямо в зеленые Юлины глаза:

— Хочешь проверить?

Она не ответила. Но на секунду слегка запрокинула голову, чуть втянув ее в плечи, и на едва уловимое мгновенье зажмурив глаза. Когда они открылись, Зенцов успел заметить, что черные Юлины зрачки какое-то время оставались узкими. Необычность Юлиных глаз, сузившихся очевидно под действием психо-эмоционального оргазма, еще больше завели Димку.

Зенцов впервые встретил девушку, которая так просто и откровенно, не заморачиваясь на «что он обо мне подумает» предвкушала удовлетворение, входя в раж от одного лишь упоминания оргазма.

— Не могу терпеть, в животе все сжалось, — прошептала она ошалевшему Диме.

Между ног Зенцова налилась тяжесть. Поперхнувшись сухарем, он притянул Юлину голову и стал целовать сладкие кофейные губы.

За ширмой заворочалась Зоя Леонтьевна.

Юля тихонько высвободилась из объятий Зенцова:

— Пойдем погуляем?

Зенцов с разочарованным видом покосился на шелковый китайский пейзаж.

— Она всегда дома?

— Не-ет, что ты, бабушка работает. Ты еще не знаешь, какая она шустрая, — с таинственной усмешкой сказала Юля. — Просто сегодня давление поднялось. Думаю завтра все будет в порядке, — многообещающе обнадежила она.

Все последующие дни, наплюнув на семинар, Зенцов приходил на Садовую.

Во вторую встречу Юля сразу от дверей комнаты подвела Зенцова к трельяжу и приказала:

— Закрой глаза!

Потом подняла Димкину руку над коробочками духов:

— Выбирай.

Заинтригованный Зенцов взял подвернувшуюся коробочку и ощутил шероховатость парчи. Открыл глаза.

— «Восточная сказка», — объявила Юля.

«Странная какая-то, — подумал Зенцов. — Так чего душиться будем или трахаться?»