My kind of love (СИ)

ㅤ ㅤ ㅤㅤ ㅤ ㅤㅤ ㅤㅤㅤ Возьми её и поделись, и потеряй…»

ㅤ ㅤㅤ ㅤ ㅤㅤ ㅤㅤㅤ ㅤㅤ ㅤㅤ ㅤㅤ ㅤ ㅤㅤ ㅤㅤㅤ ㅤㅤㅤㅤ ㅤАллен Гинзберг

В каждом поколении есть прослойка молодых людей не желающих, подобно послушному стаду, мириться с существующим положением вещей, а так же навязанными обществом принципами и высокодуховной моралью.

Люсьен Карр кажется Аллену Гинзбергу именно таким. Глотком свежей воды посреди безжизненной пустыни, сокрушительным торнадо, ворвавшимся в размеренную, далекую от идеала жизнь молодого человека из еврейской семьи.

Аллен любит своих родителей, но рад вырваться из дома, уйти от будничной суеты, менторских наставлений отца, периодических приступов сумасшествия и попыток суицида матери, требующей постоянного внимания сына. Единственное, что помогало ей хоть немного успокоиться – это его присутствие и играющая на патефоне пластинка с симфонией Брамса. Странно, но именно ее мелодичные звуки в один прекрасный день и привели юношу в комнату Люсьена.

Его коллега, студент Колумбийского университета встретил Гинзберга лучезарной улыбкой и предложил выпить. От того, как Карр зажимал между пальцами сигарету с тлеющим столбиком пепла и размеренно всасывал дым губами, веяло легкой эротикой, и на это зрелище можно было смотреть бесконечно.

Он пламенно и возвышенно говорил о поэтах современности, новом видении, расширении горизонтов и пределов сознания, запивая свои реплики спиртным. Создавалось впечатление, что прогрессивные мысли, джаз, алкоголь, никотин, а затем еще и наркотики были единственной пищей этого экстраординарного голубоглазого гения.

Аллен с легкостью перенял эти вредные привычки, сознательно подсев на особый сорт героина именуемый «Люсьен Карр». Они частенько пропускали лекции, просиживая штаны в задымленных барах и на квартирах местной богемы, куда Карр был вхож. Они так сдружились и «Гинзи» настолько ему доверял, что однажды привел в свой дом, где оба стали невольными свидетелями очередного нервного срыва матери Аллена, закончившегося психиатрической лечебницей.

– Так будет лучше, – говорил отец, – твоей матери нужна помощь, – и Гинзберг-младший вынужден был согласиться, потому что ни о чем не мог сейчас думать, кроме Люсьена и возникших к нему чувств.

Лу одним своим взглядом, жестом, фразой заставлял испытывать разнообразную гамму эмоций, вызывая в Гинзберге невообразимый восторг, душевный трепет и половое влечение. Глядя на него такого красивого и раскрепощенного, доверчиво прильнувшего лицом к его коленям, Аллен на миг забывал, где реальность, а где вымысел.

Ему хотелось коснуться этих густых русых волос, запутаться в них, нежно скользнуть ладонью по скуле к приоткрытому рту, увидеть ответный страстный взгляд, почувствовать, как один из его пальцев мягко всасывают чужие губы, лаская кончиком влажного языка.

Может быть, все так и происходило?

Их лица совсем близко и, пытливо заглядывая в голубые, как небо глаза, Аллен тихо произносит:

– Первая мысль – лучшая мысль, – а затем накрывает губы Люсьена своими, чувствуя, как тот со стоном отвечает на поцелуй.

Юный Гинзберг очарован, он по уши влюблен в своего соседа, милого мальчика Лу, желая беспрекословно следовать за ним. Он чувствует себя Алисой, позволившей кролику увлечь себя в Страну чудес, не догадываясь, что сам Карр давно уже пребывает в этом мире, став его частью.

– Куда дальше, Лу? Ты знаешь выход из этого лабиринта? – готов спросить Аллен спустя время, глядя как их отношения стали заходить в тупик. Вместо вразумительного ответа Люсьен бросает юношу на распутье, отправившись в реальный мир за новыми впечатлениями и компанией. – Скажи, что мне делать?! Я помогу! – молвит Аллен, замечая, что с его милым Лу что-то не так.

И теперь перед глазами Гинзберга вовсе не белый и пушистый кролик, а забившийся в угол испуганный Безумный Шляпник, заблудившийся в собственных грезах и желаниях.

Панический взор чередуется кратковременной безумной улыбкой, заставляя Люсьена на секунду поверить, что вместе с его дорогим «Гинзи» у него появится возможность найти дорогу обратно и жить нормальной жизнью. Но нет, он слишком долго блуждает в собственных дебрях, приводя сюда кого попало и делая, что в голову взбредет.

Карр понимает, что все, что с ним случилось и продолжает происходить до сих пор крайне далеко зашло. Гинзберг слишком хорош и талантлив, чтобы вешать на его хрупкие плечи еще одного безумца с собственными демонами в голове. Зачем ему совращенный в раннем возрасте, сломленный и заблудший мальчик с извращенной психикой, научившийся использовать своих партнеров в корыстных целях? Люсьен просто обязан разорвать эту связь и постараться разобраться со своим прошлым в одиночку.

– Мне не нужна твоя помощь. Оставь меня в покое, – холодно бросает Карр, избегая недоуменного взгляда юноши.

– Лу, пожалуйста, – с горечью выдыхает Гинзберг, пытаясь до него дотянуться.

– Уходи, – жёстко, отрешенно, сжигая мосты и делая невыносимо больно обоим.

В комнате Карра становится холодно и пусто, словно с уходом Аллена Люсьен и сам перестал существовать. Соленая влага щиплет кромку глаз, прокладывая две колеи сожаления и безысходности. Спустя мгновение помещение заполняется звуками симфонии Брамса, больше не приносящей Лу облегчения и покоя.

========== Согрей меня ночью ==========

Комментарий к Согрей меня ночью

По сериалу “Игра престолов” Тормунд/Бриенна

https://pp.userapi.com/c841624/v841624836/177f3/1r3sNxYG6Fs.jpg

Тормунд все чаще ловит себя на мысли, что ему с большим трудом удается хранить образ дикого, но симпатичного рубаки-парня с кривой ухмылкой на губах, травящего пошлые байки у костра. Он словно заставляет себя время от времени быть веселым и беззаботным, выдавая смачные перлы своим товарищам, чтобы не было так скучно в заснеженных походах и тоскливо на душе.

Что это с ним? Стареет что ли?

Раньше жизнь одичалого его вполне устраивала, а роль бывалого, но еще не нагулявшегося похотливого кобеля с лихвой удовлетворяла. Теперь же, после встречи с Бриенной Тарт, став дозорным, ему захотелось чуток остепениться и попытаться завоевать ее cердце, сломив эту холодную и неприступную, как ледяная стена Черного замка, крепость.

Оказалось, не такую уж неприступную. Какое-то вязкое, непонятное ему чувство зашевелилось в нем еще с битвы бастардов. Потом еще разок, словно кто в груди ножиком ковырнул, когда толпа этих белых тварей чуть не утащила его под лед во время вылазки за одним из ходоков. И вот теперь это чувство миллионами острых игл прошило его нутро, когда под синим пламенем мертвого дракона, стоявшая тысячелетиями стена начала рушиться.

Это был страх. Дикий. Чудовищный. Всеобъемлющий. Лишающий кислорода и скручивающий узлом каждый нерв и мускул. Не страх за свою гребаную жизнь, а боязнь больше ЕЕ не увидеть, не попытать счастья добиться для себя хоть проблеска расположения прекрасной воительницы.

Впрочем, Тормунд не привык довольствоваться малым. Согласен, он не так и не с того начал. Бесполезно было, распустив хвост павлином, зазывно улыбаться, играть бровями и пожирать ее жадным взглядом. Дураку понятно, что Бриенна никогда к нему не снизойдет, а он не возвыситься до ее уровня, замуруй хоть всего себя в ненавистную рыцарскую броню. Но сейчас война, грядет великая битва и перед ликом смерти все будут равны.

А ему жуть как хочется выжить сейчас, в эту самую минуту, когда ледяная лавина и синее пламя уносят его товарищей в безвозвратную пропасть, а полчища смертников ринулись сметать все живое на своем пути.

Раньше Тормунду было глубоко плевать, с кем трахаться. Когда гаснет свет, все бабы примерно одинаковые. Но леди Бриенну он хотел бы любить долго и страстно, видеть в отражении ее прекрасных глаз трепет пламени свечи, мерцание факела, танец языков огня от жаркого костра.

Интересно, стала бы она льнуть к нему и запутываться пальцами в рыжих волосах, или долго упиралась, не желая сменять гнев на милость? Была бы податливой и открытой на ложе из шкур, или подчинила бы себе, оседлав его бедра?