Два такта до обрыва (СИ)

Батлер втянула в себя два миллиметра никотина. Сто сорок градусов выжигали лёгкие, вырисовывая невидимые ожоги на гландах и бронхах, оставляя за собой неприятный привкус пепла древесины и лекарств. Кашель был предполагаемым следствием тупизма.

— Тебе стоило попробовать, — улыбнулся саркастично бледный Ричард. — Лучше самой испробовать, чем прислушиваться к мнению тысячи, которые твердят тебе то, чего сами не знают, но слышали от других. Таких людей называют…

— Жалкими.

Этот вывод вызвал добрую усмешку и хриплый выдох в звезды. Это был самый чистый и прозрачный углекислый газ за последние несколько месяцев знакомства.

— Можно и так сказать.

Тишина разбавлялась звуками металлических машин и смехом опьяневших прохожих. У Карен было множество вопросов к Ричарду, но впервые за долгое время она не могла вспомнить ни одного.

Парень дрожащими пальцами достал ещё одну из многих сигарет в измятой упаковке, что пахла смертью. Зажав бумажную палочку губами, он вновь зажёг кончик ярким огоньком среди черноты ночи, вдыхая в себя привычные токсины.

— Почему ты куришь?

— Люблю дым, — бас звучал сентиментально. — Он ассоциируется у меня с жарким летом и бабушкиными пирожками. А ещё с горячим, сладким сексом.

— Я серьёзно.

— Я серьёзен.

Фырканье и бездушное «ладно, проехали» оскорбили Брауна, ведь это была правда. Пусть и не идеальная и не с великими драматическими помыслами, как во всех сопливых романах, но правда. Жаль, что Карен не верит. Жаль, что Ричарду приходится врать.

— Чтобы напоминать себе о существовании, чтобы прогнить не только в чертах характера, но и в органах. — виолончелист говорил шепотом, но сквозь мёртвую тишину вечера прозвучало слишком громко. — Чтобы меня запомнили меня таким: курящим отморозком, который цепляется только за розовую философию. Это намного лучше, чем «Он был мраморным человеком. Жаль, что идеальная, безэмоциональная кукла так рано скончалась…»

С одной стороны, это тоже правда, но скорей это ответ не на тот вопрос, что задала Карен. И Карен это прекрасно понимала.

— Идиот.

Вечер сгорел, осыпаясь белыми звездами. Угасающая волна разговора превратилась в ничто. Только луна, освещая большие глаза виолончелиста, заставила студентку кое-что понять. То, почему она всё это время беспрерывно общается с виолончелистом. То, почему она не может выкинуть его из головы. То, почему её к нему так тянет…

Гулкая тишина наполнилась восхищением звездами. Небо покрылось огромным количеством ярких крошек, что создавали ощущение глубокого пространства. Это настолько прекрасно и завораживающе, что Карен невольно расплылась в улыбке.

— Прислушайся к звёздам, — одним шепотом разрезала девушка немую тишину между ними. — Слышишь их тихий шепот друг другу? Они все живые, Ричард.

Дым из уст парня слился с чернотой неба. Ребячество, своего рода — шаг к новому открытию, но вряд ли учёные подтвердят шептание звезд. Виолончелист просто мелко улыбнулся, заглатывая ненужные утверждения со стороны науки.

— Такое чувство, будто эта поляна звезд была создана тобой, — эти слова вьелись в сознание профессора, яркими чернилами, отпечатываясь в воспоминаниях. — Каждое сердце, отданное тебе во мгновенье, когда ты проводишь смычком по толстым струнам виолончели — одна горящая звезда, — провела она пальцами по гладкой поверхности неба, стараясь прикоснуться к недосягаемым звездам. — А видишь ту, самую яркую? Это сердце Карен Балер, отданное тебе ещё в холодном марте. Я тебе обещаю, что эта звезда всегда будет гореть ярче, на фоне других, более мелких звезд.

— Безрассудное утверждение, — хмыкнул поражённый музыкант.

В подсознании Ричард знал, что небо просто болело, покрываясь белой сыпью, что люди обосновали, как звезды, но он не стал выдвигать свою теорию. Для Карен небо ассоциируется с Ричардом Брауном. И парень был рад услышать то обещание, пусть оно было и некомпетентным, ведь к утру эта самая звезда будет гореть уже для других Карен и Ричардов. Детская ревность…

— Я влюбилась в тебя, — решилась сказать девушка, ведь если она протянет до завтра, до послезавтра, а может и до следующей недели, то время для них будет сокращаться всё больше. У них не так много времени, чтобы размышлять о поступках. — С первого дня, с первого взгляда, с первой улыбки, с первых слов, с первых мгновений…

Пианистка бы ещё долго перечисляла чертоги того дня в холодном марте тёплой зимой, если бы его губы не остановили её судорожным поцелуем, заставляя сердца обоих биться, как шестнадцатые в нотном такте.

— Глупый ребенок, — прошептал парень в губы, касаясь своим обжигающим дыхнием неухоженной души студентки. — Нам запрещено любить друг друга. Судьба подписала этот закон ещё зимой, забыла?

— Как говорят: «Правила созданы, чтобы их нарушать».

На сей раз поцелуй получился открытым, смелым и искренним. Сами звёзды посватали двух идиотов, что осознают всю глупость своих чувств. Наверное, встреча друг с другом в итоге должна была в любом случае научить их любить.

Они сразу же поехали к Ричарду. В них бушевала страсть с нелепых смешков, с горячих поцелуев и кратких, но глубоких «Я люблю тебя». Браун срывал с Карен всё: рубашку, приглушенные стоны от жажды тела виолончелиста, детский смех от щекотки, его имя с опухших губ пианистки, пока неожиданно виолончелист не увеличил расстояние между ними, вглядываясь в яркие пятна на шее, ключицах, рёбрах, плечах, оставленные им.

— Что-то не так? — привстала на локтях обеспокоенная девушка, наблюдая, как парень накидывает на себя снятую ранее рубашку, ленясь застёгивать белоснежные пуговицы. — Голова болит? Может, симптомы твоей болезни прогрессируют?

— Я в порядке, — налил минералку в кристально-чистый стакан профессор, что незаметно лежал на тумбочке рядом с кроватью, на которой всё ещё лежит студентка.

— Тогда, может… — полушепотом старалась произнести студентка, отводя взгляд куда-то в сторону, боясь получить ответ. — Может, я тебе не нравлюсь? В смысле, может я тебе

нравлюсь как друг…

Ричард резко вздрогнул, давясь водой. Он судорожно закашлял, но Батлер не подавала никаких признаков внимания. Она так же продолжала смотреть куда-то в пустоту, считая слишком стыдливом кинуть в Ричарда обеспокоенный взгляд.

— Карен, — откашлявшись, парень сел на кровать рядом с пианисткой. — Я не уверен, что ты этого правда хочешь. Ты выпила, поэтому тебе просто кажется, что я — твой предмет воздыхания, но завтра ты взглянешь на меня совершенно иначе, как и на любого другого в педагогическом классе. Ты просто будешь жалеть о совершённом.

Девушка нервозно замотала головой, прислоняясь нежно ко лбу парня. Она сливалась с каждым вздохом, с каждым невольным движением, покоряя мысли виолончелиста. Её ладони нежно легки на шею профессора, заставляя выслушать Карен.