Спой мне о любви

«Дорогая, я все еще твой?» Нет, это невозможно, подумала я, это всего лишь песня. Но мне почему-то казалось, что я читаю его мысли, опережая слова и музыку.

Последние строки, радостно разнесшиеся по гостиной «Слайгчена», ошеломили меня. Я сидела, слушала, но почти ничего не понимала и только плакала от радости, как, вероятно, и все остальные телезрительницы.

Я разбудила детей, чтобы проводить старый год, и мы вместе, взявшись за руки, спели приветствие новому. На экране в сквере, где недавно стоял один Колин, собралась большая толпа, артисты взялись за руки с прохожими. Камера перебегала от одного лица к другому.

— Вот папочка! — закричал Йен указывая на экран. — Новый год уже наступил?

Я заверила его, что наступил.

— Тогда я выйду на улицу и постучу в дверь? — предложил он возбужденно. — Можно, Дебора? Это должен сделать мужчина!

— Нет, дорогой, — мягко сказала я. — Тебе нельзя выходить после гриппа.

Я не могла ему этого позволить. Первым, кто должен перешагнуть порог «Слайгчена» в Новый год, может быть только его хозяин. Внезапно мое сердце затопила волна нежности, и я обняла обоих ребятишек.

— О, дорогие мои, как хорошо, что мы весь новый год проведем вместе!

Рут отозвалась на мою любовь как цветок на солнышко, прижалась ко мне. Йен с достоинством посмотрел на меня и вежливо произнес:

— Это очень приятно и для нас тоже, Дебора.

Когда я поправляла одеяло на его части кровати Колина, он спросил:

— Папа скоро вернется? Я могу подождать, чтобы встретить его?

— Нет, дорогой. Ты увидишь его утром.

— Но я думал, уже утро. — Мальчик зевнул. — Разве нет? — И его глаза закрылись.

«Интересно, — подумала я, — Колин в свои семь лет тоже так проваливался в сон, распластавшись на спине, выставив подбородок в потолок и положив одну руку на грудь?»

«Я постараюсь быть не очень поздно», — сказал Колин. «Только не спеши ради меня, пожалуйста, — ответила я. — В любом случае я буду уже спать, так что это не важно». Может ли кто-то винить его в том, что он не особенно спешит домой и веселится сейчас с коллегами в студии?

Я сидела в гостиной и плакала, представляя, как протягиваю руки и Колин устремляется в мои объятия. Но он выбрал меня, холодную, деятельную, типичный образец идеальной домработницы, в качестве своей экономки и только… А лицо… Я уныло уставилась в зеркало. Вполне ничего себе, но совсем не такое, как в песне. Обычная англичанка с высоким лбом и полными слез глазами…

Я не смогу распахнуть объятия никому, кроме детей. Я не Елена Прекрасная, не Гвиневера [8]. У меня нет ни особого шарма, ни соблазнительных форм, но до последнего момента это не имело ни малейшего значения. Теперь же, под влиянием будоражащих чувств, я хотела быть красивой, хотела стать для любимого человека даром Небес. Но — увы! — мне это не по силам. Я отвернулась от зеркала, и тут вдруг прозвенел дверной звонок.

Час назад ради Нового года я зажгла над крыльцом лампу. И теперь она освещала темноволосую голову, широкие плечи и пальто, наброшенное на шотландский национальный костюм.

— Я не слишком быстроног, — улыбнулся Колин. — Забыл своих оленей.

Его глаза, нежные и смеющиеся, все же таили в себе тоску.

— А я уже не надеялась, — тихо сказала я.

И тут случилось чудо. Колин перестал быть маленьким мальчиком, которого хотелось обнять и утешить. Он был большим и сильным, никто не любил его больше, чем я, и теперь мне стало безразлично, насколько глупо я выгляжу. Я протянула к нему руки, и в ту же минуту Колин обнял меня.

В тот момент нам обоим без слов было ясно, как мы нужны друг другу, и все же мне хотелось сказать ему, что я понимаю его печаль о Хани, которая была написана у него на лице, пока он пел. Я хотела сказать, что, как любая боль, это пройдет. Но Колин заговорил первым, прижимаясь щекой к моей щеке:

— Что с нами случилось, Деб? Мы были так близки в тот день, когда ты впервые приехала сюда… Это я виноват? Я испугал тебя? Знаю, я вел себя как слон в посудной лавке.

— А я пытаюсь превратить свиное ухо в шелковый кошелек, — уныло пробормотала я.

— Что? — Колин с удивлением уставился на меня. — Это ты о себе так думаешь? Да знаешь ли ты, милая, что ты сразила меня в самое первое мгновение, как только я тебя увидел, когда ты сидела в самолете с крошечной девчушкой на коленях? И, невзирая на то что ты была так влюблена в Адама, я никогда бы не дал тебе уйти, не устроив еще одной встречи… Не смотри на меня так, Дебби, как будто у меня семь голов! Если не веришь мне, спроси у моей матери.

— Я верю тебе, — ответила я, почти не дыша. — Но мне потребуется время, чтобы к этому привыкнуть. Я думала, что ты сделал мне предложение, потому что Хани… Я думала, ты любишь ее. Я думала, это она — твоя вторая любовь.

— Мэри? Моя любовь? — Колин оторопело уставился на меня и вдруг расхохотался. — Великий Боже! Я никогда и не помышлял об этом! Да и она тоже, могу тебя заверить. Она больше года надоедала своим родителям, чтобы они позволили ей выйти замуж за Винсента Честера. — Он замолчал, как будто сделал внезапное открытие, и спустя пару секунд спросил: — Значит, именно поэтому ты замкнулась в себе в тот момент, когда я надел кольцо тебе на палец?

— Не только. Мне показалось, что ты тоже стал другим. Когда мы встречали тебя в Глазго… Ладно, это уже не важно. И еще Адам сказал, что видел тебя накануне с Мэри…

— Рано или поздно нам пришлось бы поговорить об Адаме, — решительно заявил Колин. — Да, я обедал с Мэри в Лондоне. Но с нами были еще двое: продюсер и дирижер оркестра. А в тот день в Глазго я… Можешь не верить, но, когда я увидел тебя, идущую ко мне в этом восхитительном ярком пальто, мне захотелось схватить тебя на руки и убежать куда-нибудь далеко, только… Давай скажем так: я испугался.

— Давай лучше ничего не будем говорить, — попросила я. — Но если Адам наплел тебе с три короба обо мне, я хотела бы это знать.