Пляжное чтиво

К моему колоссальному замешательству, когда я попыталась поменять белый шарф на пурпурный, спрятанный в моем ведре, то опять вытащила белый. Сунув его обратно в ведро, я попыталась освободить пурпурный шарф, зацепившийся под фальшивым дном, и вывалила оба шарфа на пол. Цветные бабочки хихикали, матери затаили дыхание. Подгоняемая невыносимым чувством стыда, я подобрала пурпурный шарф и, обвязав его вокруг талии, присоединилась к танцующим красным и синим бабочкам. Матери пылко захлопали, испустив коллективный вздох облегчения.

Спустя десятилетия я помнила этот сдавленный вздох, а не аплодисменты. И я все еще помню себя Белой Бабочкой.

"Все зависит от точки зрения", — думала я, листая журнал на пляже в понедельник утром и разглядывая фотографии роскошных бабочек, которые и вызвали в моей памяти трагический эпизодик моего детства. Вдруг, как будто из пустоты, появился мокрый Джефри и опустился на полотенце передо мной.

— Доброе утро. Сегодня вам получше?

— Джефри! Вы напугали меня.

— Я волновался о вас вчера. Вы были расстроены и…

— Знаете, Джефри, все зависит от точки зрения! — выпалила я. — Поэтому иногда трудно понять, что действительно реально. Я хочу спросить, как вы все классифицируете? Ведь именно этим занимаетесь вы, психологи? Помогаете людям рассортировать их впечатления? И как вы разбираетесь с собственными восприятиями?

— Ну, это очень серьезные вопросы для раннего утра, Алисон. Однако я посвящу вас в секреты своего ремесла. Мы делаем это с помощью зеркал, — он улыбался, пока я тоже не заулыбалась. Затем сказал: — Алисон, если вы думаете, что это поможет, я мог бы порекомендовать вам пару первоклассных коллег, с которыми — я уверен — вам будет легко.

— Так вы считаете, что мне необходим психиатр? — спросила я, наклонив голову и криво улыбаясь.

Не колеблясь ни секунды, Джефри сказал:

— Я считаю, что вам необходимо доверять самой себе.

Он замолчал, и я почувствовала легкое колебание кожи, как будто верхний слой ослаб и свежий воздух омыл меня. Все мое тело расслабилось, и я посмотрела на Джефри Кауфмана — большого сердечного мягкого мужчину, которого в этот момент с удовольствием полюбила бы. Но я знала, что в этой жизни нам предназначено быть друзьями. В другом мире и в другое время, возможно, мы были бы больше, чем друзьями. Может быть, когда-нибудь я напишу об этом.

— Спасибо, Джефри, вы помогли мне, — сказала я вслух.

— Всегда к вашим услугам, Алисон. Я бы обнял вас, но весь мокрый, — сказал он, вставая.

— Соленая вода — это прекрасно, — сказала я, тоже вставая и крепко обнимая его. Прохлада его тела как будто прилипла к моему и осталась со мной.

— А теперь мне пора идти. У меня дела… встречи. Просто хотел увидеться. До завтра.

Я снова устроилась в шезлонге и смотрела ему вслед: как он пробирается по пляжу между отдыхающими, как останавливается надеть кроссовки, как поднимается по лестнице на променад и исчезает в пешеходном переходе. Как я могла думать, что этот добрый человек — убийца? Я закрыла глаза и вспомнила его слова: я должна доверять самой себе.

Я глубоко вздохнула и сосредоточила свое внутреннее зрение на зеленом покрывале в комнате для гостей моей тети, в комнате, где я спала в детстве. Я смотрела и смотрела, пока не разглядела мужчину. "Давай подремлем", — сказал мужчина. По-моему, он это сказал. И потом я лежала на кровати, зажав складку зеленого покрывала, и чувствовала за спиной чье-то присутствие. Мне казалось, что я помню это. И вспоминая, я поняла, что никогда не узнаю, помню я это или придумываю. Или даже если и помню реальность, было ли в ней что-то большее, чем я запомнила. Но что я знала наверняка, так это то, что воспоминания не вызывали во мне особого дискомфорта. В тот момент я верила, что не имеет значения, реальность это или нет. И я вспомнила, что сказал Джефри в пятницу вечером… "Возможно, вам не надо помнить, что произошло в прошлом. Возможно, внушить себе, что вы это не помните, — достаточно, и вам надо контролировать только то, что происходит в вашем сознании в настоящем". А в настоящем я испытывала чувство вины за смерть Эви. "И не приняла ли я на себя часть ее вины как свою собственную? Надо будет спросить Джефри о психологической вероятности такой ассоциативной вины", — подумала я.

Смутное чувство чего-то неправильного, которое я испытывала годами, наконец обрело смысл. Со мной не было ничего неправильного. Неправильное было в семье Эви. То, что я вспомнила ее секрет, изменило меня. Лежа на пляже в понедельник утром, я представила пленку на поверхности моей кожи, высыхающую на солнце. Я представила, как она отслаивается… отпадает, оставляя меня обновленной и чувствительной к реальности окружающего мира.

После ленча и магазинов я вернулась на пляж и обнаружила Робин под ее зонтиком — очень одинокую на вид Робин.

— Потерявшаяся маленькая девочка? — пошутила я.

Она взглянула на меня с печальной улыбкой.

— Итак, Элиот уехал, — догадалась я, по-своему толкуя ее печаль.

— Около шести утра.

Построив крошечную горку песка над правой ступней, Робин сказала:

— Лейтенант Фиори постучал в мою дверь в девять.

— О? — сказала я, садясь и пытаясь не проявлять чрезмерного интереса к новостям о лейтенанте.

— Он искал Элиота. Он хотел знать, насколько близко Элиот был знаком с Марджори Эплбаум, — Робин помолчала. — Помнишь, прошлым летом — в конце сезона — я говорила тебе, что, по-моему, с Элиотом что-то происходит… что он не похож на себя?

— Смутно, — сказала я, сбитая с толку ее вопросом и не уверенная, помню я то, что она говорила, или то, что я написала в "Пляжном чтиве".

— Ну, я переживала тогда, что у Элиота может быть интрижка.

— Но ты же не думаешь, что с Марджори…

— Я знаю, что Марджори примерно в то время приходила к Элиоту на прием. По крайней мере это он так сказал, — продолжала Робин.

— Зачем ему было лгать, Робин? — спросила я, хотя уже создала и эту связь и ее причину в своем воображении.

— А визит лейтенанта Фиори только подтверждает мои подозрения. Зачем бы еще ему понадобился Элиот? Должно быть, лейтенант знает об их связи.

— Не верю, — солгала я.

— И более того, Алисон. Марти Стейнер.

— И при чем тут Марти Стейнер? — спросила я.

— Ну… Тиш Гордон не единственная женщина, развлекающая Марти, когда Мэгги гостит у дочери, — сказала Робин, наконец признавая, что знает о связи Марти с Тиш. Признание, очевидно, подсказанное — то есть очевидно для меня — бременем ее собственной грешной связи с Марти. "Господи, она это сделала! Она это действительно сделала!" — подумала я, ошеломленная очередным совпадением вымысла и реальности.

— Алисон, почему ты краснеешь?

— Эритема, — выпалила я, пытаясь отвлечь внимание Робин медицинской терминологией.

— Эри… что?

— Покраснение кожи… реакция на жару.

Робин озадаченно уставилась на меня.

— Мне жарко, Робин.

— Из-за Марти!? Алисон! Ты и Марти!? — воскликнула Робин, улыбаясь в первый раз с начала нашего разговора.

— Я?!

— Нет?

— Конечно нет!

— Ну, мне кажется, что он пытается трахнуть всех, кого видит на пляже, — сказала Робин, хихикнув, что показалось мне особенно неподходящим, поскольку "все" включают и ее.

— Что ты имеешь в виду под словом "все"? — отважилась я на вопрос.

— Ну, как я уже сказала: Тиш…

— Пару дней назад ты говорила, что это только слухи.

— Я не хотела выдавать чужую тайну. Марти сам рассказал мне о ней.

— Почему Марти рассказал тебе…

— Мэгги так подолгу отсутствует, Алисон… и, как я уже говорила тебе, Элиот так отдалился… так что Марти и я… ну, мы разговариваем…

— И?

— Что "и"?

— И что еще?

— Ничего еще! — теперь покраснела Робин. — Ты думаешь, что Марти и я…