Верю, надеюсь, люблю

Иногда дорога, извивавшаяся вокруг пугающих обрывов, становилась такой узкой, что Лу казалось, что колеса соскользнут с каменистого края. Когда она заглядывала вниз, на склон, усеянный обломками сланца, ей хотелось в страхе зажмуриться. Она чувствовала себя спокойнее, переводя взгляд на сильные руки, сжимающие руль, — смуглые твердые руки с темными волосами на тыльной стороне кистей, как раз такие, какие и должны быть у грубого деревенского жителя. Руки Джеймса были совсем не такими — они были почти пухлыми и гладкими, африканский загар быстро исчез на бледном солнце Англии. А руки Дика, они держали ее руки нежно, успокоительно, обещали так много, а верили ей так мало.

А к чему любовь без доверия, думала Лу. Больше того, может ли существовать любовь без доверия? И вообще, что приходит сначала — доверие или любовь? Она, наверное, не узнает ответа, потому что больше уже не сможет полюбить — никогда! Вся любовь исчезла из ее сердца в тот момент, когда Дик сказал: «Не думаю, чтобы был смысл обсуждать наше будущее», и оставил ее одну в конторе Кларка, Кроссинга и Пула. Ее сердце превратилось в пустыню — иссохшую, безжизненную — в нем погибли все чувства, и оно больше не любило, не верило и даже билось не так, как прежде.

Смутно она услышала голос Брайента — неожиданно добрый, участливый:

— Вы совсем выдохлись, мисс Стейси. Поспите немного.

Длинная рука протянулась к заднему сиденью, под голову ей положили подушку, а ноги укутали пледом — это были последние действия, которые заметила Лу, а потом она провалилась в забытье. До тех пор, пока не услышала слова «ворота, мисс Стейси.

Лу открыла глаза, и сильный запах табака ударил ей в ноздри. Машина стояла, и водитель хладнокровно раскуривал свеженабитую трубку, а дорогу им преграждали ворота в железной раме, затянутые сверху донизу металлической сеткой и запертые ржавой задвижкой. С обеих сторон стояла изгородь, уходившая вдаль.

— Ворота, мисс Стейси! — сказал он. Потом, поскольку она все еще не до конца проснулась, просветил ее:

— В буше такое правило: пассажир открывает ворота, так что, если вы собираетесь здесь жить, пусть недолго, вам следует привыкать к обычаям местных обитателей.

— Ох! — сказала Лу, поспешно выбираясь из машины и начиная сражение с задвижкой. Она надеялась, что ее «ох!» выразило все ее женское негодование, все колкие ответы, которые пришли ей в голову при столь явном проявлении неджентльментства.

Там, откуда она приехала, к женщинам относились почтительно, с уважением. Мужчины бросались открывать перед ними двери, проходили вперед, чтобы они не споткнулись, нежно помогали вылезти из такси и плечами удерживали двери поезда метро, если они угрожали захлопнуться на хорошеньком пальто. Они никогда не сидели бы, как этот человек, благодушно покуривая почерневшую вонючую трубку и глядя, как женщина в одиночку сражается с ржавыми воротами.

За первыми последовало еще несколько ворот, отстоявших друг от друга примерно на две-три мили, потом пара пандусов, которые избавили ее от необходимости карабкаться туда и обратно.

— Решетки для скота, — коротко объяснил он, когда она в изумлении высунулась в окно, чтобы получше рассмотреть железные пруты, по которым они прогрохотали. — Скоту неудобно по ним идти, а машины могут проезжать без помех.

Был уже почти полдень, когда они подъехали к воротам, оказавшимся в лучшем состоянии, чем предыдущие. К середине сетки была прикреплена металлическая пластинка с надписями. Распахивая ворота, она увидела, что на одной их стороне написано «Ридли Хиллз», а на другой — «Закройте ворота, пожалуйста».

— Нам еще долго ехать? — она не могла спрятать дрожи нетерпеливого ожидания в голосе, закрывая ворота, как она надеялась, в последний раз за этот день.

— Недалеко. Около двух миль — усадьба сразу вон за тем подъемом.

— Слава Богу… — Лу откинулась на спинку сиденья. — Мне хочется побыстрее приехать. Я очень надеюсь, что вы сочтете мою работу удовлетворительной. Я буду изо всех сил стараться быть полезной, — уверила она Стивена Брайента. — Я так надеюсь, что понравлюсь детям! Я привезла им кое-какие книги, хоть и не знаю, какого они возраста. Видите ли, в объявлении об этом не говорилось. Но ведь все любят «Сказки» Киплинга, а другие…

Слова Лу резко оборвались: она заметила наконец, что на этот раз машина остановилась, водитель выключил зажигание и повернул свой обтянутый черной кожей торс, чтобы посмотреть на нее. Одна его рука осталась лежать на руле, вторая небрежно легла на спинку сиденья за ее спиной. Его глаза заворожили ее, как змея птичку. Выражения его лица невозможно было понять, когда он заявил решительно:

— Мисс Стейси, здесь нет никаких детей!

Лу сделала глубокий, недоверчивый вдох.

— Нет детей?

— Нет, — согласился он. — В Ридли Хиллз нет никаких детей… — повторил он недвусмысленно.

— Тогда… тогда почему вы?..

— Почему я что?..

— Почему вы привезли меня сюда?

Он убрал руку из-за спины, но не отвел своего гипнотического взгляда. Его глаза не мигали, в их серых глубинах затаилась ирония, и со спокойным сарказмом он ответил:

— Я вовсе вас сюда не привозил. Вы сами твердо настаивали, чтобы вас сюда взяли, а это совсем другое дело.

Тут он был прав, она не могла этого не признать. Ох, Луиза, Луиза, ну, и во что ты теперь вляпалась? Ну почему ты была так высокомерна и импульсивна там, на платформе, когда он настаивал, чтобы ты не ехала дальше? Тебе пришлось так поступить, ответил холодный рассудок, потому что у тебя не было выбора. У тебя не было денег, работы, даже комнаты, в которую ты могла бы вернуться. Что тебе еще оставалось?..

Помня о своем упрямстве, Луиза сочла нужным игнорировать этот его выпад. Наоборот, она спросила тоном, столь же холодным, что и его собственный:

— Не будет ли слишком смелым осведомиться, почему, раз в Ридли Хиллз нет детей, вы сочли возможным дать объявление о том, что желаете найти кого-то, кто будет присматривать за ними? Временная гувернантка, было сказано, насколько я помню?

— В Ридли Хиллз, повторяю, нет детей. Но до вчерашнего вечера были — дети моего покойного брата, трое. С момента его смерти о них заботился я, и их мать сочла возможным их бросить. Она никогда не была хорошей матерью, не говоря уже о роли жены.

— Куда же они делись? — прошептала Луиза. Что-то в его каменном, невыразительном голосе сказало ей больше, чем сами слова его короткого ответа: в нем таились боль и горечь, и даже разочарование. Где-то что-то пошло не так, решила она.

Костяшки его пальцев, сжимавших руль, побелели. Осуждение, презрение слышались теперь очень явственно:

— Их мать приехала и забрала их вчера вечером: как раз тогда, когда они привыкли, начали забывать смерть отца и неустроенность своей прежней жизни, как раз тогда, когда они начали привязываться к Марни, моей старой няньке, которая вернулась сюда, чтобы присматривать за ними. И хотите знать, почему она их забрала? Потому что нашла другого мужчину. Несомненно, какого-то доверчивого дурака, который просто не знал, что она бросила собственных детей. Хочу надеяться, что он порядочный и надежный человек. Боюсь, она взяла их обратно, чтобы играть роль любящей мамочки, безутешной вдовушки — а на самом деле ей на детей совершенно наплевать. Женщины! — В голосе слышалось презрение. — Им нельзя верить, ни единой!

Лу сидела молча. Да и что она могла сказать? Какой смысл было рассказывать этому обиженному и разочарованному человеку, что может сделать с женщиной отсутствие веры — что это сделало с ней?

— И куда же тогда делась Марни? Что… что она скажет, когда узнает?..

— Она уехала ухаживать за больным братом. Он одинок, у него фруктовая ферма в Мильдуре. Что до того, что она скажет — одному Богу известно. Она тоже к ним привязалась. Мальчик как две капли воды похож на Филиппа, когда тот был в этом же возрасте. Наверное, это напоминало ей о счастливых годах, когда мы были детьми. Она старалась не иметь любимчиков, но, мне кажется, уже отдала свое сердце этому мальчишке. — Он вздохнул. — Я надеюсь, что парень, которого подцепила эта женщина, — солидный, надежный человек — присмотрит за ними. Того, что нет у их матери, им может дать привязанность и дисциплина отчима.