Пляжное чтиво

— О, я не знаю, Джефри. Шел скоро уезжает в колледж, и я стараюсь уделять ему как можно больше времени. Он в этом нуждается.

— Он или вы? — спросил Джефри тоном, показавшимся мне слишком профессиональным, чтобы быть успокаивающим, и слишком безразличным для человека, натянувшего одежду Шела.

Я отвернулась от Джефри, но недостаточно быстро, и он успел заметить слезы — возмущения? тоски? потери? — наполнившие мои глаза. Не дождавшись ответа, Джефри сказал:

— Конечно, вы должны поужинать с вашим сыном. И вот что, я приглашаю на ужин вас обоих. Что вы скажете на это?

— Я не знаю…

— Я не приму отказ. В конце концов, я у него в долгу, Он спас меня от пневмонии… хотя я все равно попаду в десятку самых плохо одетых мужчин, — сказал Джефри, показывая на мешковатые яркие шорты Шела.

Мы сидели на диване лицом к стеклянным балконным дверям, наблюдая за ветром и дождем, превратившими в хаос темное небо и море. Пытаясь стряхнуть подавленность, я сосредоточилась на Джефри.

"Он немного похож на обезьяну, — подумала я. — На симпатичную обезьяну. Темные круглые глаза, небольшой прямой нос. И довольно соблазнительный рот, и ямочка на подбородке".

— Полиция уже разговаривала с вами… о смерти Марджори? — спросила я, забыв на мгновение сплетни, связывавшие Джефри и Марджори.

— Нет, — ответил Джефри тоном, заставившим меня вспомнить.

— О, извините, — сорвалось с моих губ в обход внутреннего светского цензора.

— За что?

— Марджори. И мой вопрос. Я не подумала… принимая во внимание вашу дружбу и все… вы ведь были друзьями, не так ли? — бормотала я.

— Я бы так не сказал, — холодно ответил он.

— Извините, — повторила я, удрученная болью, появившейся в его глазах.

— Так как же прошло ваше исследование? — спросил Джефри, меняя тему.

— Прекрасно. Я думаю, что мое головокружение — психосоматического происхождения.

— Почему?

— Робин тоже так думает.

— Интересно. И что же вас привело к этому заключению?

— Я… Вообще-то мне не хочется говорить об этом.

— Понимаю, — сказал Джефри, хотя я была уверена, что он не понимает.

— Я едва знала Марджори, — сказала я, возвращаясь к трагедии.

— Думаю, что мало кто хорошо ее знал. Она даже меня, эксперта, захватила врасплох.

— Неужели? — удивилась я его неожиданной откровенности.

Откинув голову, Джефри уставился в потолок и вздохнул.

— Не могу поверить, что собираюсь рассказать вам об этом. Вы уверены, что хотите услышать?

Я промолчала, не отрывая от него широко раскрытых глаз, и он начал повествовать о своей неудачной связи с Марджори Эплбаум с того дня, когда она пришла к нему на прием рассказать об интрижке между ее мужем и его женой, и как это закончилось тем, что они занимались любовью. "Точно как я себе представляла! — подумала я, снова ошеломленная предсказуемостью жизни. — Интересно, угадала ли я и причудливые подробности?! "

— И когда она ушла в тот вечер, я был опустошен, уничтожен, и не только из-за жены, но и из-за собственного поведения. Я, профессионал, вел себя в высшей степени дилетантски.

— Вы слишком суровы к себе, — сказала я, разочарованная отсутствием деталей.

— О, это был не конец. Если бы на этом все закончилось… Я снова увиделся с ней. Я не хотел, но она позвонила через несколько дней якобы извиниться. Я был в жутком состоянии тогда… Тиффани сбежала и все такое… и Марджори говорила так искренне… Я сказал себе, что увижу ее только для того, чтобы объясниться, но все снова закончилось, как и в первый раз. И потом я встречался с ней снова и снова. Я и сейчас этого не понимаю. Она даже не была привлекательна… но что-то в ней было…

Джефри замолчал.

Я слышала об этой связи от Робин — которая узнала о ней от Мэгги — и от Эммы Чэнкин, однако услышать правду от самого Джефри и увидеть, как близко реальность совпала с моим воображением, оказалось для меня слишком большим шоком. И я задумалась над остальными слухами, на которые не обращала или пыталась не обращать внимания, хотя и переносила их в свою книгу. Мне казалось, что в книге с ними легче разбираться, как, например, с совращением сексуально озабоченных юнцов мамтрахалками. Но и в воображении я с трудом переносила мысль о совращении Шела Брендой Форестер.

— Как я мог оказаться таким наивным? — спросил Джефри, прерывая молчание.

— "Наивным"?! В чем?

Вот тогда он и рассказал мне о деньгах: о пятидесяти долларах, которые Марджори одолжила, чтобы оплатить телефонный счет, и двухстах долларах, которые она одолжила, чтобы заплатить водопроводчику, и тысяче ста долларах, чтобы заплатить налоги, и так далее и тому подобное, общей суммой три с половиной тысячи долларов за последние одиннадцать месяцев.

— А ведь предполагается, что я знаток человеческих душ, — сказал он.

— Джефри, мы верим в то, во что хотим верить, — сказала я, испуганная тем, во что была не в состоянии поверить.

Меня охватила паника, когда он наклонился поцеловать, так как я не могла сделать ничего, кроме как позволить ему это. Удивительно, но его поцелуй оказался теплым, успокаивающим, нетребовательным. Так что когда после поцелуя он снова пригласил меня на ужин, я согласилась…

— Так почему все-таки психиатр идет с нами? — спросил Шел, появившись в моей квартире в половине седьмого.

— Шел, его зовут Джефри.

— Так почему же все-таки?

— А почему ты так раздражен? Мне казалось, ты хочешь, чтобы я чаще выходила в свет.

— Я не раздражен. Я просто спросил, почему он ужинает с нами. Больше ничего.

— Вот именно. Открой дверь. Вероятно, это Джефри, — сказала я, складывая последние выстиранные вещи Шела в его сумку.

Буря кончилась, и мы предпочли прогулку по променаду поездке на микроавтобусе. В конце концов ресторан Барни находился всего в полутора милях от Башни.

— Ты собираешься идти пешком? — воскликнул Шел, когда мы повернули к променаду, и пояснил, обращаясь к Джефри: — В городе мама обычно берет такси до автобусной остановки на углу.

Я почему-то решила, что необходимо выступить в свою защиту.

— Я не настолько плоха.

— Ты хуже, — сказал Шел.

— Эй, вспомни! Это я стираю твое белье и набиваю твой голодный живот! Как насчет капельки уважения? — возмутилась я, чувствуя нечто большее за его обычным подтруниванием.

— Именно для этого и созданы матери, коротышка, — ответил Шел, потрепав меня по голове.

Я видела, как его попытки оставаться равнодушным перешли в грубость, но не могла понять причину.

Променад перед Олбани-авеню — там, где главные улицы сходятся вокруг монумента в двух кварталах от пляжа, — узок и тих. Идя между Шелом и Джефри, я вспоминала, как в детстве ходила на пирс со своими кузенами. Вокруг Аскот Плейс было очень тихо, и фонари не могли разогнать темноту. Справа был пляж, слева — огромные старые дома, пустые пространства песка и густых камышей. Теперь между старыми домами поднимались прекрасно освещенные двадцатиэтажные здания.

Но настоящий шум и гам начинался за Олбани-авеню. Когда-то на променад выходили отели и магазины с витринами, полными хрусталя и золота, фарфора и модной одежды, галереи с игральными автоматами, фотоателье и заведениями гадалок, кафе, кондитерские.

Сегодня же я видела толпы, снующие между ярко освещенными отелями-казино, занявшими место старых гостиниц и дорогих магазинов.

В ресторане Барни Шел ел с аппетитом, но был необычайно тих. Как только Джефри заплатил, Шел ушел, холодно поблагодарив его и ни слова не сказав мне. Я попыталась извиниться перед Джефри за поведение Шела, надеясь, что он поймет.

— Вы сегодня уже второй раз извиняетесь за поведение сына.

— Второй…

— Помните автоответчик?.. днем?

Я улыбнулась и кивнула.

— Чудесный мальчик, Алисон.

— Он был груб, Джефри.

— Ему восемнадцать лет. И он ревнует.

— "Ревнует"? — удивилась я.