Неужели это я?

— Ну, вот и все. Поехали странствовать.

Они ехали куда глаза глядят, останавливаясь то у сквера с часовней, то у собора, бродили под древними гулкими сводами, наполняясь торжественным строгим покоем вечности. Они почти не разговаривали. Сегодня им ничего не нужно было друг другу объяснять. Но когда их руки случайно сближались, то будто пробегал электрический ток, и они отстранялись друг от друга, не желая расточать драгоценное хмельное вино, что уже кружило им головы.

Стемнело. Опершись на парапет, они стояли на набережной и смотрели в черную, с золотыми бликами воду.

— Экскурсия окончена, — тихо сказал Поль. — В гостиницу?

Санди подняла голову, он наклонился и опять поцеловал ее, отпивая тот избыток хмельной влаги, что переполняла и ее.

Она кивнула, и Поль бережно повел ее к машине, а потом повез по боковым освещенным улицам к маленькой гостничке, которую любил и в которой живал подолгу, когда не мог подобрать себе другого пристанища.

Хозяин узнал его, весело поприветствовал:

— Давно не видели вас, месье Поль. Вы все тот же.

— Значит, сильно изменился, — улыбнулся Поль. — Раздобрел, а?

— Да вы всегда добротой отличались, — шутливо и весело ответил хозяин.

Поль вопросительно посмотрел на Санди.

— Как во Флоренции? — спросил он. — Или...

— Мы в Париже, — ответила она.

Поль взял один ключ и повел Санди по узкой лесенке на второй этаж, и они оказались в небольшом уютном номере, освещаемом мягким светом настольной лампы.

— Если захотим, нам принесут и поужинать, — сказал Поль. — Я тут жил на полном пансионе. Кстати, держи. — И он протянул большую коробку, прихваченную в машине.

Как хорошо воспитанная девочка Санди тут же развернула шелковистую атласную бумагу и, увидев пеструю сладкую мозаику, опустив ресницы, очень серьезно поблагодарила — все, что происходило сейчас, было так значительно.

— Я в душ, — сказала она.

Поль кивнул и пошел за ней следом, пуговица за пуговицей он расстегивал блузку, нежно высвобождая, избавляя от лишнего удивительное женское тело, на которое смотрел с восторженным восхищением. Прикасаясь, он словно бы священнодействовал, и Санди блаженно доверилась этим сильным и бережным мужским рукам.

Стекали струи воды, оставляя капли на шелковистой коже, и мужские губы осторожно выпивали их, пробуждая волнение и трепет жизни. Поль подхватил Санди в мохнатую простыню и отнес в постель. Вытирая, он касался легкими поцелуями плеч, груди, живота, коленей, ступней, а потом разделся сам. И опять стал, лаская, целовать чудесное нагое тело, словно бы творя его в белоснежной пене простыней. И под его поцелуями Санди уже вся ожила и вся уже трепетала — изнемогая, она льнула к ласкающим ее рукам и губам. Истома желания переполняла ее.

Плод созрел, исполнившись жизненной силы, и только тогда вонзился нож, высвобождая забродивший сок.

Мягкие пульсирующие волны понесли, закачали Санди, все быстрее, быстрее, быстрее, — вспышка! — и, закричав, она полетела. К солнцу? В бездну? И очнулась мягкой, бескостной и растеклась бы, если бы не горячие руки Поля, который крепко держал ее в своих объятиях.

Они смотрели друг другу в глаза, и не было между ними преграды, они были одним существом.

— Я твоя, — очень тихо сказала Санди.

— Я знаю, — тоже очень тихо и серьезно ответил Поль.

Да, так оно и было. Это была его женщина, потому что ему одному давала она изумительную возможность быть ее господином, быть всесильным и расточать свои силы, быть богачом и расточать свои дары.

— Я опять хочу тебя, — признался Поль.

С первым лучом солнца Поль был уже на ногах. Поцелуями он будил Санди, а она никак не хотела проснуться, но наконец, улыбнувшись, приоткрыла милые сонные глаза.

— Знаешь, я наконец все понял. Я поеду, ладно? Все хорошо.

— Хорошо, — отозвалась Санди сонным эхом и глаза ее снова закрылись.

Поль на цыпочках вышел, расплатился внизу, предупредив, что мадам уедет позже, и уехал.

Ровно в восемь, как по будильнику, Санди проснулась. Поля не было. Он уехал. Поль — жизнь.

Словно сосуд с водой, от пяток до макушки, она была налита блаженной истомой счастья и, боясь расплескать ее, двигалась медленно и важно. С наслаждением приняв душ, Санди оделась и причесалась, внимательно разглядывая себя в зеркале: сосредоточенное лицо, чуть припухшие губы и удивленный, пристальный взгляд.

Неторопливо она спустилась вниз, отдала ключ, простилась с хозяином, посидела в кафе на углу за чашечкой черного кофе и спустилась в метро.

Сколько лет она не ездила на метро и теперь с любопытством смотрела на неширокие белые коридорчики, залепленные рекламами, лесенки вверх, лесенки вниз. Она чувствовала себя новой, только что родившейся, и новым неведомым был вокруг нее мир, к которому она внимательно приглядывалась. Давно она не обращала внимания на людей, а тут увидела лица

— молодые, старые, озабоченные, веселые. Ей будто омыли глаза, и они стали более зоркими. Будто омыли сердце, и в нем проснулся источник неиссякаемого тепла. Действительность приблизилась к ней и показалась необыкновенно значительной. Все было необычайным и значительным в это утро — утро, в которое началась ее жизнь.

Глава пятнадцатая

Премьера

Марго придирчиво оглядела себя в зеркале. Ничего не скажешь, платье ей к лицу: ярко-красное, оно чудесно гармонировало с ее розоватой кожей, румянами, яркой помадой. Короткая стрижка — будто Марго надела золотую облегающую шапочку — тоже ей к лицу; ягуаровый палантин — как хорошо, что в моде теперь искусственные меха; золотые туфельки на очень высоком каблуке. Ничего лишнего. Марго чувствовала себя легкой, подтянутой, стремительной. Она была готова к новым завоеваниям.

Вызвав такси, Марго назвала адрес. Вошла со служебного входа и сразу попала в объятия ассистентки режиссера, а потом самого Треньяна. Мэтр ей обрадовался, Марго это сразу почувствовала по повлажневшим глазам, долгому поцелую.

— Ну, иди, иди! — И он по-отечески шлепнул ее пониже спины. — Там тебя ждут.

Улыбающаяся Маргарита заглянула для начала в фойе, украшенное зелеными вьющимися растениями, освещенное рассеянным светом. Народу было еще совсем немного, больше незнакомых, наверное, журналисты, кинокритики, а может, и чьи-то родственники. Расположившись группками в уютных круглых креслах, собравшиеся беседовали. Первый просмотр организован, как всегда, для узкого круга, для тех, кто решает, быть успеху или нет и каков будет прокат.

Заметив Терезу Мерри, Марго подошла поздороваться. Мадам Мерри была ее идеалом, когда-нибудь и она будет именно такой женщиной — благовоспитанной, элегантной, респектабельной. Оценив безупречного покроя незаметное платье Терезы, скромную нитку настоящего жемчуга, Марго, вспыхнув, мгновенно сообразила, что одета как куртизанка, а вовсе не как актриса. Потому и получила по попке от Треньяна...

Мадам Мерри сразу поняла, что смутило и расстроило молодую актрису. Но она симпатизировала Маргарите, талантливой, чуткой, отзывчивой. Тереза усадила ее возле себя и ласково сказала:

— Работать с Треньяном большая честь. Он доволен вами и мной. Нам очень повезло, Маргарита.

Тереза говорила доверительно, дружески, на равных, и Марго опять вспыхнула, на этот раз от удовольствия.

— У вас прелестный туалет, и со вкусом, — продолжала мадам Мерри.

Маргарита мгновенно подобралась: ей было бы очень жаль, если бы Тереза оказалась лицемеркой, похвалив то, что похвалы, по большому счету, не заслуживало, тогда бы ничего не стоили и ее слова об их общем успехе.

— Если хотите, я могла бы порекомендовать вас своему портному, он шьет только актрисам со вкусом, потому что они способны оценить его советы.

Хотела ли Маргарита? Да удостоиться чести попасть к портному Мерри — это даже больше, чем получить Пальмовую ветвь! Она попадала в элиту, в избранный круг, удостоилась высшего благорасположения! Тереза все ей высказала, но с каким тактом!