Навек с любимым

Грэтхен нахмурилась.

– Я сделала что-то не так?

Фрэнсин улыбнулась.

– Нет, что ты, милая. То, о чем я собираюсь с тобой поговорить, сделает тебя очень счастливой.

Грэтхен села, и лицо ее вспыхнуло от любопытства.

– Но что это, мамочка? Скажи мне.

– Ты знаешь, у большинства маленьких девочек есть мама и папа.

Грэтхен кивнула.

– У Мэри Элизабет из нашей группы есть три папочки. Один настоящий и два приемных.

– Ну, у тебя нет приемных, но зато есть настоящий.

– Правда? – широко открыла глаза Грэтхен.

Фрэнсин набрала побольше воздуха.

– Трэвис – твой настоящий папа.

– Он? – Грэтхен захлопала в ладоши от детского восторга. – О, я так счастлива! Я люблю дядю Трэвиса. – Она умолкла и, задумчиво нахмурясь, посмотрела на Фрэнсин. – Но я думала, что настоящие папы и мамы женаты. А почему получилось так, что ты не жената на дяде Трэвисе?

– Иногда настоящие папы и мамы женаты, а иногда – нет, – ответила Фрэнсин, стараясь не обращать внимания на боль в сердце.

– А я могу называть его папочкой?

Сердце Фрэнсин возликовало.

– Да. Я думаю, ему это очень понравится. А когда мы вернемся опять в Нью-Йорк, летом ты будешь приезжать к нему в гости.

– Я не хочу возвращаться в Нью-Йорк. – Нижняя губка Грэтхен угрожающе задрожала. – Мне нравится здесь, с Поппи и с дядей… с папочкой. Я хочу остаться здесь навсегда.

– Грэтхен, ты же знала, что мы приезжали сюда в гости и что наш дом в Нью-Йорке, – терпеливо увещевала ее Фрэнсин.

– Но я не хочу, чтобы мой дом был в Нью-Йорке, – ответила Грэтхен. Глаза ее наполнились слезами, и они заструились по щекам. – Я хочу, чтобы мой дом был здесь. Мне здесь больше всего нравится. И Красотке тут тоже нравится.

Девочка никогда не была плаксой, и ее слезы потрясли Фрэнсин. Грэтхен терла кулачками глаза и продолжала плакать.

Постепенно плач Грэтхен перешел в отдельные всхлипы, и наконец она посмотрела на Фрэнсин.

– Мамочка, мы тут нужны Поппи. А если я уеду, кто будет кормить кроликов? Кто будет веселить Поппи? Если меня здесь не будет, он разучится улыбаться.

Она села и выскользнула из объятий Фрэнсин.

– Ну почему мы не можем остаться здесь? У меня здесь мамочка, папочка и Поппи. А в грязном, огромном Нью-Йорке у меня никого нет.

Фрэнсин вздохнула.

– Я думаю, сегодня мы уже достаточно поговорили. Теперь тебе пора спать. – Она поцеловала Грэтхен в лоб.

– Теперь я, наверное, не засну, – возразила Грэтхен. – А если засну, то мне приснится плохой сон, – добавила она с оттенком жалости к себе.

Она закрыла глаза и, несмотря на свои слова, через несколько минут уже ровно засопела.

Фрэнсин разделась, натянула ночную рубашку. Вместо того чтобы лечь спать, она уселась на диван, задумчиво глядя на дочь, спавшую в своей кроватке.

Она хотела, чтобы Грэтхен выросла счастливой, чтобы ее окружали чистый воздух и любящие люди. И дочка напомнила ей, что здесь, в Купервиле, у нее были отец и Поппи. А в Нью-Йорке у нее одна мать, которая работает с утра до вечера, чтобы выжить.

Конечно, если мы останемся в Купервиле, то для Грэтхен это будет самое лучшее, что только можно вообразить, но для меня – самое мучительное.

Мне придется часто видеть Трэвиса, общаться с ним. И каждый раз, когда я буду видеть его и слышать его голос, у меня внутри все будет разрываться от боли, потому что он никогда не полюбит меня так, как люблю его я.

Мне придется положить на одну чашу весов мою боль, а на другую – счастье Грэтхен, и в этой борьбе не может быть никакого соперничества. Грэтхен всегда будет на первом месте.

Хуже всего то, что мне придется переступить через свою гордость и сказать всем, что я передумала. Она скользнула под одеяло и попыталась расслабиться. А может, я никому не буду говорить, что планы у меня изменились. Просто не уеду, и все.

И со временем боль уляжется, подумала она. Постепенно я забуду Трэвиса и то волшебное чувство, что когда-то существовало между нами.

Может, начну встречаться с Барри. Этот газетчик – привлекательный человек и вроде бы довольно милый. Она закрыла глаза и попыталась нарисовать в своем воображении хотя бы какую-нибудь картину будущего, однако почувствовала один лишь страх. И пусть мне не с кем встречаться, я все равно смогу вести полноценную жизнь, работать в ресторане, заботиться о Поппи и о Грэтхен. Она закрыла глаза и подумала о своей мечте стать звездой. Это были грезы одинокой девчонки, которой не хватало любви.

– Кому нужны мечты? – тихонько прошептала она, а потом плотно сомкнула веки, чтобы подбиравшиеся слезы не пролились на подушку.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

– Вам удобно? – спросил Трэвис Поппи, выкатывая машину с больничной стоянки.

– Отлично. Я бы с радостью уехал отсюда верхом на верблюде, лишь бы убраться восвояси. Никогда в жизни я не ел такую гадость, а все эти няньки разговаривали со мной так, словно я выжил из ума или оглох, – фыркнул Поппи.

Трэвис подавил улыбку. Он слышал, как няньки скидывались, чтобы подкупить доктора и тот поскорее бы вылечил Поппи. Очевидно, он был не самым лучшим пациентом в мире.

– Вообще-то я чувствую себя лучше, чем раньше, – продолжал Поппи. – Наверное, старый маятник надо было немного подремонтировать. – Он ударил себя двумя пальцами в грудь. – После того как они провернули эту штуку с баллоном, я стал чувствовать себя на десять лет моложе.

– Я рад, Поппи. Вы всех нас чертовски перепугали. – Трэвис крепче сжал руль, вспомнив, как он, войдя на кухню Поппи, увидел старика, лежащего на полу. Только теперь он сознавал до конца всю глубину своей привязанности к старику.

Поппи засмеялся.

– Должен признаться, что и я сам чертовски перепугался. – Он посерьезнел и поглядел на Трэвиса. – Я еще не готов умирать. Мне надо кое-что сделать, получить компенсацию.

– Компенсацию? – искоса посмотрел на него Трэвис.

Поппи кивнул и прислонился к сиденью, в раздумье наморщив лоб.

– Иногда человек думает, что он поступает правильно, в соответствии со своим долгом, и забывает, что важно, а что – нет.

И снова Трэвис посмотрел на него, не понимая, о чем тот говорит.

– И что вы хотите этим сказать? – произнес он.

Поппи вздохнул.

– Я надеюсь, ты не сделаешь тех же ошибок, что и я.

До Трэвиса все равно не доходило, о чем он толкует. И когда Поппи отвел взгляд от окна, Трэвис сообразил, что старик сейчас не склонен ничего объяснять.

Несколько минут они ехали молча. Как всегда, когда выдавались спокойные минуты, Трэвис мысленно возвращался к Фрэнсин. И как всегда, мысли о ней вызвали в нем грусть, смешанную с раздражением.

Тот факт, что она столько лет держала от него существование Грэтхен в секрете, не давал ему покоя. А оттого, что она снова собирается уезжать из Купервиля, все внутри у него переворачивалось. Не только потому, что она забирала с собой его дочь, но и потому, что увозила его сердце.

– Ты снова позволишь ей покинуть тебя?

Трэвис бросил озадаченный взгляд на Поппи. Неужели он способен читать его мысли?

– Я не могу остановить ее.

– Нет, можешь, – с вызовом произнес Поппи. – Я думаю, что ты – единственный, кто может остановить ее.

– И что же вы мне предлагаете для этого сделать? – спросил Трэвис.

– Ты ведь любишь ее, не так ли?

Трэвис долго не отвечал. Несмотря на то что он по-прежнему сердился на Фрэнсин, несмотря на ощущение, что она его предала, он чувствовал, что все равно любит ее.

– Какая разница? Она же не хочет меня. Я даже не уверен, понимает ли вообще Фрэнни, что значит любовь, – с горечью добавил он.

Поппи кивнул.

– Насчет этого ты, может быть, прав. Господь знает, я не слишком-то ее замечал, когда она была маленькой. И думаю, что только какой-нибудь особенный человек сможет заполнить пустоту, оставленную мною в нашей девочке. – Он хитро поглядел на Трэвиса. – Я думаю, этим человеком мог бы стать ты.