Навек с любимым

– Трэвис, я была уже в Нью-Йорке, когда поняла, что беременна.

– Но почему ты не позвонила мне? Не написала и не рассказала? Я имел право знать.

Горькие слова вырвались у него, заставив ее съежиться. Почувствовав боль в сердце, он отошел от нее.

Она резко вскочила и глубоко вздохнула.

– Да, у тебя было право знать, но в то время существовали другие причины, из-за которых я тебе об этом не рассказала.

– Какие у тебя могли быть причины? – резко спросил он.

И снова она отвела от него взгляд, словно не могла говорить, глядя ему в глаза.

– Ты всегда был честным человеком, Трэвис. Я знала, что ты будешь настаивать на том, чтобы мы поженились. В то время ты заботился о своей матери и пытался поставить на ноги сестренок. И меньше всего тебе нужна была еще одна ответственность… дополнительная обуза.

– А кроме того, я стал бы настаивать на том, чтобы ты вернулась сюда, – горько добавил он. – Тебе пришлось бы расстаться со своей мечтой.

Она слегка кивнула головой, словно эта мысль причинила ей боль.

– Может, и это сыграло роль. Я уже не уверена.

Долгое время никто из них не произносил ни слова. Она стояла перед ним, сломленная и слабая, надеясь на пощаду. Трэвис боролся с растущим внутри его гневом, который смешивался с гордостью и ликованием.

Грэтхен моя. Она родилась с моими генами, она продолжательница моего рода.

– Трэвис… мне так жаль, – прошептала Фрэнсин и положила ладонь ему на руку.

Он отдернул руку.

– Жаль? – Сердце его сжалось от тоски. – Ты хоть представляешь, как обделила меня? Я не держал ее, новорожденную, на руках. Я не видел ее первых шагов. Все этапы ее драгоценного детства для меня навсегда утеряны.

Рыдания, сдавившие ей горло, мешали говорить. Однако Трэвиса не тронули эти чувства, он был слишком переполнен своими.

– Трэвис, я пыталась сделать так, чтобы всем было лучше, потому что я любила тебя.

Трэвис засмеялся, сурово и с горечью.

– Любовь? Фрэнсин, ты даже понятия не имеешь, что означает это слово.

Слезы затуманили ему взор, и он неловко отошел от нее. Ему надо было остаться одному, чтобы оценить то, что он только что узнал.

– Разве ты не понимаешь, что наделала? – скептически спросил он. – Как ты могла провести столько лет со мной и не понять, насколько для меня это важно? Разве я не говорил тебе, как мне хочется иметь семью, детей…

И снова им овладели эмоции, настолько глубокие и тяжелые, что он не в силах был говорить. Он проглотил ком в горле, прогоняя набежавшие слезы.

– Ты держала в руках мою мечту все эти пять лет, и держала ее от меня вдали. Это не любовь, Фрэнсин. – Он помолчал немного, потом продолжал: – И я не знаю, смогу ли простить тебя за это.

– Мне так жаль, – тихо сказала она.

Потом поколебалась немного, словно хотела что-то добавить, но, ничего не сказав, повернулась и ушла, исчезнув в ночной тьме.

Не надо мне было говорить ему. Несколько минут спустя, когда Фрэнсин уселась возле окна в своей спальне, в полной темноте, слезы заструились у нее по щекам, она проклинала себя за то, что сказала ему.

«И я не знаю, смогу ли простить тебя за это» – слова Трэвиса эхом отдавались у нее в голове, и сердце ее болезненно сжималось.

«Разве я смогу остаться здесь и видеть, как он будет назначать свидания другим женщинам, а возможно, и женится? – печально думала она. – Я не смогу вынести, когда он начнет строить свою жизнь, в которой не будет для меня места. Без Трэвиса мне здесь нечего делать. Лучше я вернусь в Нью-Йорк и продолжу борьбу за свою мечту, из-за которой когда-то уехала отсюда. Здесь для меня ничего нет. Поппи никогда особенно обо мне не беспокоился, а теперь я даже лишена и любви Трэвиса. Что ж, может, мне удастся найти счастье в Нью-Йорке».

Несмотря на то что ей хотелось бы задержаться еще на несколько дней, чтобы поднакопить побольше деньжат, она решила, что лучше всего ей будет уехать послезавтра утром. Тогда она сможет спокойно собраться днем, а ночью еще и хорошенько выспаться.

Приняв решение, она тихонько спустилась по лестнице на кухню, чтобы выпить кофе, все равно уснуть не удастся. Она вынесла чашку сваренного кофе на крыльцо, желая еще раз полюбоваться рассветом в Небраске.

И пока она смотрела, как по небу начинают расползаться краски, в груди у нее все росла и росла боль. Она начала подозревать, что приехала сюда, чтобы еще раз увидеть Трэвиса и попытать с ним счастья.

«Радость и наслаждение от его объятий никогда не заменят мне других переживаний в моей жизни. Он прав. Я украла у него мечту. – В душе у нее росло сожаление. И вновь в ее памяти всплывали его прощальные слова. – Я же всегда знала, как важны для него дети, какую большую роль в его мечте играло отцовство. Я была эгоисткой… и трусихой. Я боялась, что он захочет отобрать у меня Грэтхен и я останусь ни с чем. А с самого рождения Грэтхен стала единственным существом в моей жизни, которое полностью, безоговорочно меня любит. Как глупо, что я решила удалить Грэтхен от Трэвиса, что лишила дочь отца. Мне, эгоистке, надо было признаться, что я просто не желала делить дочь ни с кем. Я боялась, что если мне придется делить Грэтхен, то это будет означать, что она станет любить меня меньше. Как легко видеть свои ошибки, когда уже невозможно их исправлять! – Она перевела взгляд с великолепного рассвета на дом Трэвиса. – Он ненавидит меня. Каким гневом светились его глаза! И ничего нельзя изменить. Однако я могу несколько облегчить его боль, если дам ему возможность провести время с Грэтхен. Когда я приеду в Нью-Йорк, то напишу ему, и мы выработаем какое-нибудь опекунское соглашение. Мы утрясем этот вопрос, словно разведенные супруги. Грэтхен сможет проводить несколько летних недель и все каникулы здесь, с Трэвисом».

Она допила кофе и пошла на кухню, с удивлением увидев там сидящего за столом Поппи.

– Я не слышала, как ты встал, – сказала она и прополоскала чашку в раковине.

– Я уже давно проснулся. Я неважно спал.

– Наверное, здесь какая-то эпидемия бессонницы, – сухо заметила Фрэнсин. Она поставила свою чашку в шкаф, потом повернулась к нему. Он выглядел непривычно старым, усталым, и на какой-то миг ей расхотелось что-нибудь ему говорить. Но рано или поздно он должен узнать мои планы, и лучше сказать ему об этом сейчас. – Мы с Гпэтхен завтра утром уезжаем.

Он удивленно посмотрел на нее.

– Почему?

Фрэнсин пожала плечами.

– Пришло время возвращаться в Нью-Йорк, к нашей привычной жизни.

– А ты сказала Трэвису о дочке?

– Сказала, – лаконично ответила она.

Поппи сдвинул брови.

– И он собирается отпустить ее с тобой?

Фрэнсин вспыхнула от нахлынувшей злости.

– У него на это нет никаких прав. Она моя дочь и поедет туда, куда поеду я.

– Но он ее отец. – Поппи потер грудь, словно его раздражал зуд.

– Я позабочусь о том, чтобы он мог видеться с ней, – ответила Фрэнсин. – Я постараюсь, чтобы время от времени она приезжала сюда погостить.

Поппи встал из-за стола и подошел к раковине. Он взял стакан с водой и выпил, а Фрэнсин тем временем боролась со слезами.

«Что со мной происходит? – думала она. – Мне надо уехать – это самое лучшее, самое правильное решение. Но почему у меня так болезненно сжимается сердце? Просто я переутомилась».

Поппи допил воду и повернулся к ней. В глазах его была печаль, и от этого сердце ее сжалось еще сильней.

– Мисс Фасолинка не захочет уезжать.

– Она ребенок и не понимает, что для нее лучше, – ответила Фрэнсин.

– Но это неподходящая жизнь для ребенка. – Поппи с грохотом и неестественной силой брякнул стакан о стол. – Жить в большом городе, в котором полно бетона и шума. Это вообще не жизнь.

– Многие дети в Нью-Йорке вырастают счастливыми. Они хорошо приспособлены к жизни. – Поппи хмыкнул, и Фрэнсин почувствовала, что в ней нарастает злость. – Не осложняй все это, мне и без того трудно. Я не могу остаться здесь. Я не смогу быть здесь счастливой.