Веселое заведение

— Вообще-то грабить будет Нед, — быстро сказала Эмма. — Я просто поеду вместе с ним, чтобы отвлекать от него внимание. Я притворюсь его сестрой. Никому и в голову не придет, что грабитель может подкатить к банку в сопровождении своей сестры. Во всяком случае, Нед говорит, что опасности нет никакой. — Прежде чем Эдди успела хоть что-то сказать, Эмма добавила: — Я иду на это вполне сознательно. Судя по всему, я и так окончательно сбилась с пути истинного, и если согрешу еще немного, то это вряд ли будет уже иметь какое-либо значение. Я это к тому, что тебе нет смысла заботиться о моей душе.

— А я и не забочусь.

Нед резким движением поставил свой стакан на стол, расплескав вокруг виски. Он даже его не пригубил.

— Мы с Эммой все уже обдумали. Если нас спросят, скажем, что мы — фермеры, приехавшие в город за покупками. Если же нам покажется, что дело может не выгореть, то мы спокойно выйдем из дверей банка и уедем домой.

— Предупреждаю, что я не одобряю этой затеи, — сказала Эдди. — Вас схватят!

— Мы будем вести себя осторожно. Со мной уж точно все будет в порядке, поскольку я даже не стану вылезать из фургона, — сказала Эмма, а затем добавила с металлом в голосе, какового Эдди прежде в ее тоне не замечала: — Мне кажется, что уж если я на что-то решилась, то в состоянии довести дело до конца.

— Вопрос только в том, каков будет этот конец. Меня мало волнует, поймают тебя или нет. Я за Неда беспокоюсь.

Прежде чем Эмма успела ответить, Уэлкам возопила:

— Нет! Господь, наш пастырь, этого не допустит!

Все трое разом повернулись и с удивлением на нее посмотрели.

— Не шуми, очень тебя прошу, — сказал Нед. — Все это не имеет к тебе никакого отношения.

— Нет, имеет! — ответила Уэлкам, нервно перебирая темными ручищами оборки на своем белом фартуке. — Если вас поймают, как, спрашивается, я получу причитающиеся мне двести пятьдесят долларов?

— Нас не поймают. Ни меня, ни Неда, — негромко сказала ей Эмма.

Уэлкам выступила из тени, чтобы ее было лучше видно, и покачала головой.

— Ваши планы — это дьявольское наваждение. Если вас схватят, то и до мисс Эдди доберутся, и до меня.

— Что же ты такого натворила, коли опасаешься привлечь внимание властей? — спросил Нед.

Уэлкам смотрела на Неда немигающим взглядом, пока он не отвел глаза. Потом сказала:

— Я только один раз по-настоящему согрешила — когда была танцовщицей. — Уэлкам всмотрелась в лица находившихся в комнате женщин, словно пытаясь им внушить, что эту тему развивать не стоит. Но никто и не собирался ее расспрашивать.

— Я по крайней мере не привлеку к себе внимания властей, — тихо произнесла Эмма. — Дома я играла в любительском театре и полагаю, у меня есть актерские способности. Конечно, выдающейся актрисой меня не назовешь, но какой-никакой талант у меня имеется. — Она опустила глаза и посмотрела на свои руки. — Меня, то есть, я хотела сказать, нас — не поймают. Я вам обещаю.

— Ха, она нам обещает! — воскликнула Эдди. — Да как ты можешь это обещать? Я готова голову прозакладывать, что ты в жизни ничего противозаконного не совершила.

Эмма ничего ей на это не ответила, но по ее губам скользнула чуть заметная улыбка.

— Готовы ли вы рискнуть всем на свете, чтобы… — начала было замогильным голосом вещать Уэлкам, но Эмма ее перебила.

— Я ничем не рискую, — сказала она, посылая Уэлкам взгляд, значение которого Эдди не сумела расшифровать.

Некоторое время все четверо сидели в полном молчании. В наступившей тишине Эдди услышала, как ссорятся на втором этаже мисс Тилли и мисс Белли, и машинально отметила про себя, что не худо было бы пойти и выяснить, в чем причина этой ссоры, и попытаться ее остановить. Временами мисс Тилли овладевали приступы злобы, и она, вступая в перебранку с мисс Белли, могла надавать ей тумаков. Наверху упало что-то тяжелое, и Эдди с беспокойством воззрилась на потолок. Потом опустила глаза и вздохнула. Ее дело было для нее важнее всего, и подчас она думала о нем в самый, казалось бы, неподходящий момент.

— Полагаю, обсуждать больше нечего. Мы с Эммой выезжаем завтра на рассвете.

— То есть как это — «нечего»? — спросила Эдди, мигом выбросив из головы ссору двух своих пансионерок. — Напротив, здесь все нужно обдумать досконально, до мелочей. Кроме того, нет никакого смысла выезжать так рано.

— Да устал я уже обдумывать, — раздраженно сказал Нед.

— Мы хотим вернуться к тому времени, когда придет письмо от Джона, — добавила Эмма. — Я не собираюсь никого обременять своим присутствием хотя бы часом дольше, чем это необходимо.

Прежде чем Эдди успела ей ответить, наверху снова что-то рухнуло. Эдди повернулась к Уэлкам.

— Поднимись к девицам и отшлепай их как следует по задницам.

Служанка оправила свою длинную юбку и разгладила обеими руками фартук на животе.

— Бросьте эту затею, — сказала она, ни к кому конкретно не обращаясь. — Если не бросите, я вам уши отрежу.

Эдди посмотрела на Неда и Эмму.

— Ничего хорошего из этого не выйдет. Уж поверьте.

— А я, напротив, чувствую, что нам будет сопутствовать удача, — сказал ей Нед.

— Ну а я — нет, — сказала Эдди, думая в эту минуту о том, что более неудачливой женщины, чем она, свет еще не видывал.

Часть II

НЕД

4

Нед никогда не уставал любоваться восходом солнца над прерией. Когда он в детстве, убежав из дома, впервые попал на Запад, он сразу и навсегда был покорен величественной красотой этого незабываемого зрелища. Когда чернота ночи уступала место серому цвету утра и небо прорезали первые золотистые лучи, вслед за которыми горизонт окрашивался в ярчайшие пурпурные и алые тона, его сердце начинало сладко ныть от восторга. Когда же из-за горизонта появлялось и зависало в небе похожее на гигантские золотые часы солнце, у него перехватывало горло, а на глаза наворачивались слезы. Если он ехал по прерии ночью, то обыкновенно старался дождаться рассвета и лишь после этого заваливался на боковую. Даже останавливаясь в «Чили-Квин», он и то, бывало, поднимался до петухов, чтобы полюбоваться рассветом, и возвращался в постель, когда небо приобретало привычный голубоватый оттенок застиранной джинсовой рубашки. Как-то раз он даже позволил себе разбудить Эдди, чтобы и она полюбовалась на эту красоту, но его подруга пробормотала, что никакие на свете рассветы не стоят хотя бы двух минут ее драгоценного сна, и перевернулась на другой бок. Зато она видела великое множество закатов, которые ей нравились куда больше. Но только не Неду. Закат был предвестником сумерек и темноты, которых он терпеть не мог; восход же, напротив, знаменовал для него начало нового радостного светлого дня, согретого огромным щедрым солнцем. Этот золотой диск, поднимающийся над прерией, разгоняющий тьму и окрашивающий пожухлую бурую траву под золото, с детских лет стал для Неда символом безграничной свободы, о которой ему на ферме отца на Миссисипи не приходилось и мечтать.

Вот и сегодня, сидя рядом с Эммой в фургоне и правя на запад, он обернулся, чтобы полюбоваться на восходящее солнце. При этом он не сказал ни слова, но поворот его головы был сам по себе настолько красноречив, что Эмма не утерпела и тоже повернулась на сиденье, чтобы взглянуть на эту величественную картину.

— Вот оно, денное светило, — торжественно возгласила Эмма, когда над горизонтом вознесся огромный оранжевый шар, от света которого слепило глаза.

— Как ты сказала? — спросил Нед.

— Денное светило. Так поэты называют солнце, — объяснила Эмма.

Хотя Нед стихов и не читал, ему было приятно сидеть рядом с женщиной, которая понимала и ценила поэзию. Ему вообще нравились умные и образованные женщины.

— Сейчас лучшее время дня. Мир еще пустынен, и ничего не стоит вообразить, что ты одна в целом свете, — продолжала повествовать Эмма.

— Так оно и есть, — сказал Нед, — если, конечно, не считать меня. — Он повернулся к ней и растянул губы в улыбке. Однако было еще слишком темно, чтобы Эмма могла рассмотреть его лицо. Кроме того, она смотрела не на него, а прямо перед собой — на дорогу, двигаясь по которой они все больше отдалялись от Налгитаса.