Свет

Раздались общие дифирамбы «рыбакам»: это сметливые Липатов и Васильев, первыми оказавшись на берегу, шустро сбегали в деревню и купили у местных мужиков свежую рыбу. Липатов умильно складывал руки на груди и растроганно принимал комплименты, и девушка машинально заметила, что он падок на лесть, но в эти минуты ее мысли витали далеко от табличек, схем, анализа отношений и прочих исследований. Впервые за долгое время она позволила себе расслабиться, и была совершенно удовлетворена этим. Никто из расположившихся у костра людей ее не раздражал, и девушка ощущала себя в полной безопасности здесь, на берегу маленькой реки с быстрым течением, в глухомани на северо-востоке Эмской области, с этими людьми в синих банданах и кепках, которые понятия не имели, кто она на самом деле.

Краем глаза она стала наблюдать за появившейся Евгенией – их с Алексом каяк пришел одним из последних. Генеральный директор выглядела довольной и абсолютно не уставшей, ее изумрудные глаза так и лучились энергией, и сытая расслабленная атмосфера на поляне с ее появлением значительно изменилась. Откуда-то появилась гитара, и Панин, вдоволь покрутив колки, вдруг запел что-то из битлов. Только сейчас, окинув взглядом лица внимательных слушателей, девушка заметила, что на рафтинге не было Эли, и это показалось ей странным, ведь на сплав собиралась поехать почти половина сотрудников головной компании.

После Сергея гитару взял Петрусь, и, слушая его сложные переборы, Яна вдруг ощутила покалывание в подушечках пальцев левой руки. Она провела по ним большим пальцем – мозоли все еще были там. Начальник юридического департамента закончил показательный номер и даже сорвал аплодисменты.

– Дай, – неожиданно для себя сказала Яна.

Петрусь посмотрел на нее непонимающе, как и Панин, который снова потянулся было к гитаре. «Что я творю, ведь не играла больше восьми лет?», – поразилась себе Яна, но Петрусь уже услужливо протягивал ей потрепанный инструмент.

Откашливаясь и настраивая гитару, Яна пыталась сообразить, что же ей сыграть. Трогая пальцами струны, она все еще этого не знала.

– Прошу меня извинить, если что, я много лет этого не делала, – смущенно заметила она.

– Мастерство не пропьешь! – ободрила ее Евгения, как и все, рассматривающая ее с возрастающим любопытством.

«Ну и пусть», – подумала девушка, и, закрыв глаза, негромко запела, а ее пальцы привычно легли на струны. По мере того, как ее голос креп и возвышался, разговоры на поляне замолкали и даже ветер, наигравшись вдоволь с листвой, затих, словно тоже заслушался ее чуть хрипловатым, иногда почти ломающимся, но неуловимо-очаровательным голосом. Никто не аплодировал, но это молчание казалось дороже любых аплодисментов. Яна отложила гитару и обхватила себя за плечи, чуть скривившись, когда ощутила, как сильно напряжены ее мыщцы. В последние три недели у нее не было времени для посещения спортивного клуба, и сегодняшняя нагрузка оказалась для девушки серьезным испытанием.

– Давай разотру, – подошедший к ней Панин, не дожидаясь ответа, ловкими движениями стал разминать ее сведенные плечи.

Яна блаженствовала, и, когда он закончил и сел рядом, спросила:

– Признайся, ты настоящий массажист?

– Даже корочки об окончании курсов есть, только никому не говори, – прошептал он.

– И что мне за это будет?

– Индивидуальный массаж спины, без которого ты завтра умрешь еще до полудня, – состроив страшное лицо, ответил парень.

– О, ну тогда я точно буду помалкивать, – моментально согласилась девушка.

На поляне между тем возобновились разговоры, по углам, воровато косясь на не очень одобрявшую алкоголь Евгению, забряцали стаканами, и создалась какая-то веселая суматоха, которая напомнила Яне о школьных походах, когда она с друзьями так же сидела у костра, и было непринужденно, и весело, и верилось, что впереди еще бесконечно много таких же прекрасных лет.

Понемногу все опять угомонились, заговорил Липатов, и его речь, иногда вкрадчивая, то с понижением, то с повышением интонации, с неожиданными, но всегда уместными паузами, пересыпанная грассирующим «р», сосредоточила на себе общее внимание, хотя рассказывал он негромко и будто лишь для своих соседей.

– Случилось это, стало быть, годков уж пять назад, даа… На молокозаводе, что при въезде в город, видали – еще пластиковая буренка на крыше копыта растопырила – стали замечать, что как придет на линию разлива и упаковки жена начальника, так молоко всей партии сразу и скиснет. Ревнивая она была, до ужаса, все мужика своего контролировала, уж он и пропуск ей постоянный выписал, и на звонки ее бесконечные отвечал, а она все равно так и не отставала со своими проверками. «Я, – говорит, – тебя знаю, старый кобель, чуть не доглядишь, мигом с какой-нибудь дояркой спутаешься». И так не стеснялась при людях выражаться, даа… А какие там доярки – все девчонки городские, образованные, производство-то чистое, новое, и квалификация нужна. Ну, обижались, конечно. А только поделать все одно никто ничего не мог.

Но вот как смекнули, что молоко скисает после ее приходов, так и вовсе взбунтовались. Видишь ли, один раз без премии останешься, другой раз, так поневоле и смирный-то озлобится. А дальше хуже, начальство заводское стало этого несчастного в ночь оставлять, чтобы он неполадки в технологии искал. Тут и вовсе кутерьма началась, все работники с линии разлива и упаковки перевода стали просить, половина народу прочь разбежалась.

Липатов сделал долгую паузу, благодарно улыбнулся Карасевой, отгонявшей от него березовой веткой комаров в позиции «слуга с опахалом около великого визиря», и неожиданно закончил рассказ:

– Так и не дознались наверху, что это из-за ревнивой жены молоко скисало.

Некоторое время слушатели осмысляли рассказ, потом посыпались вопросы:

– А уволили мужика?

– А молоко скисать перестало?

– А почему никто не пожаловался?

Липатов выслушал всех, чуть посмеиваясь, и объяснил:

– Не уволили. С этой ненормальной он развелся, женился на бабенке со своего производства, степенной, не ревнивой, ну и сразу перестало молоко скисать.

– Так это она специально молоко и портила! – высказали общую догадку языков десять.

– Не знаю, не знаю, рассказываю исключительно одни лишь факты, – продолжал посмеиваться Липатов.

– Андрюха, соври лучше про офисный стул, – попросил Васильев.

– Что же, – не обижаясь, моментально отозвался Липатов. – Расскажу вам быль, которая случилась в организации, где я сам имел честь работать… Только все события произошли уже после моего ухода, я лишь самое начало застал. Но знаю все из первых уст и вам, как есть, всю правду расскажу.

Липатов вдохновенно посмотрел на слушателей своими маленькими голубыми глазками, и Яна ощутила нечто вроде уважения к такому развитому дару лжи, ведь для нее что-то придумать всегда было проблемой, и потому она старалась налегать на рекомендацию Егора и недоговаривать правду, а не лгать. Хотя иногда ложь была бы куда уместнее… Тут девушка волевым усилием отогнала мысль о необходимости разговора с Евгенией, дамокловым мечом висящей над ней всю неделю, и снова сосредоточилась на рассказе Липатова, который, тем временем, продолжал:

– Поставили, значит, в одном отделе, а мы в той конторе и импортом, и экспортом занимались, ой, да и вообще всем, даже ремонтами не брезговали… Так вот, поставили в одной комнате черный стул. Обычный такой, офисный, только у наших старых стульев обивка была простая, а у этого с черным же кантиком. Сразу он приглянулся начальнику отдела, тот свое старое кресло заму отдал, а сам на этот красивый стул взгромоздился. И, вот, поди ж ты, через месяц ему документы приходят – подтверждение на иммиграцию в Канаду, он их столько времени ждал, что отчаялся уже. Ну, поздравили его, конечно, проводили, а зама на его место поставили.

Тот опять же на этот стул переместился. Всего две недели прошло – его старый товарищ в банк позвал работать, он кое-как отработал еще две недели и тоже уволился. Новый начальник пришел со стороны, ему стул не приглянулся, он новое кресло себе добыл, а стул отдал сотруднице одной, работала у нас такая полная… Августиной звали. Не проходит месяца – заявляет, что в декрет собралась. Никто не догадывался из-за толщины ее. На место Августины взяли парнишку после института, но его уже через месяц выловили на улице и в армию забрали, как раз призыв шел, а он, видишь ли, скрывался. Тут только сообразили, что нечисто что-то со стулом этим, ну и засомневались, конечно. Ведь одно дело, если в банк уйти работать или в Канаду, к примеру, уехать, и совсем другое, ежели в армию или, там, в декрет, не каждому это понравится.