А потом будет утро...

Отец поначалу поддерживал с ними связь и даже посылал деньги, но мама никогда их не брала, и с годами они скопились на счету Одри, составив довольно круглую сумму. Потом он затерялся где-то в Европе и забыл о старшей дочери совсем.

Итак, Одри осталась с тетей Эллин… и в то же время одна на всем белом свете. Тетя никогда в жизни не была замужем, и, как казалось иногда Одри, видела мужчин только на картинках или на улице издалека. Она была кругленькой, розовощекой дамочкой, которую жизнь защитила даже от малейшего зла, не показав ей своих темных сторон. Благодаря вполне приличному состоянию, доставшемуся ей от покойного отца, в свои пятьдесят она так и осталась невинным, избалованным ребенком. И Одри с самого начала поняла: не она оставлена на попечение этой милой бестолковой старой деве, а та будет теперь жить, опираясь на опыт и здравый смысл своей тринадцатилетней племянницы.

Отношения у них были прекрасные. Одри нравилось, что тетушка относится к ней, как к равной, ни в чем ее не ущемляя, и вскоре она стала относиться к теткиному дому, как к родному. А тетя Эллин с первого дня их совместной жизни считала само собой разумеющимся, что Одри приехала к ней, чтобы обосноваться здесь навсегда, и была этому искренне рада.

Они жили очень дружно, хотя и каждый своей жизнью. Вместе со школьными друзьями Одри любила выезжать за город, на берег небольшого озерца Сент-Клэр, на границе с Канадой, где у тетушки имелись обширные владения и зимний домик.

Тетя с племянницей были нужны друг другу и изо всех сил старались не нарушить эту осторожную и доброжелательную привязанность одиноких сердец.

Когда Одри окончила школу, превратившись к этому времени в статную красавицу, и у нее появилось много поклонников, тетя мужественно, хотя и с некоторым волнением, перенесла это. Отучившись один год в математическом колледже, Одри неожиданно для всех, кто знал и ценил ее аналитический склад ума, забрала документы и поступила в университет на отделение арабских языков. И тут же, несмотря на возражения и мольбы тети, ушла жить на квартиру. Она с тринадцати лет оберегала целомудрие старой девы, не рассказывая ничего, что могло бы показаться той скандальным или неприличным, и теперь ей не хотелось ограничивать собственную личную жизнь только из тех соображений, чтобы и дальше не тревожить душевный покой тети.

В университете она славилась не одними учебными заслугами, но и обилием поклонников. Отчасти последнее объяснялось выбранным ею направлением: девушек на их факультете было очень мало, восточными и арабскими языками интересовались почему-то почти исключительно мужчины. С первого курса мальчишки буквально рвали ее на части и схватывались друг с другом, когда она предпочитала одного другому… На саму Одри обижаться было не принято. Это странное счастливое обстоятельство никто не мог объяснить: Одри не вызывала неприязни ни одним своим поступком. Она всегда выглядела как будто лучше других. Это было вторым необъяснимым свойством ее натуры. Слова «Одри» и «поступить некрасиво» совершенно не сочетались и ни разу не употреблялись вместе. Еще с ее именем не сочетались такие вещи, как неловкость, чрезмерная откровенность и малодушие. Казалось, эти качества она не только не любила в себе, но и старалась не замечать в других, поэтому благородно пропускала мимо всякие малоприятные их проявления.

Выбрав арабские языки, она оказалась на своем месте: ее внешность вполне соответствовала местному колориту. Раньше этого никто не замечал, а сейчас все будто бы проявилось под солнцем Израиля: раскосые черные глаза, напоминающие глаза арабок, маленький прямой нос, полные широкие губы, четко очерченные, всегда сложенные так, словно Одри собиралась вот-вот улыбнуться.

Почти всю сознательную жизнь она носила короткую стрижку, с некоторыми, разумеется, перерывами, изумлявшими окружающих, когда Одри пыталась зачем-то отрастить волосы. Ее излюбленная прическа очень шла ей: Одри стригла свои густые, чуть вьющиеся черные волосы очень коротко, оставляя маленькую кисточку над длиной смуглой шеей.

У нее были довольно широкие, но худенькие плечи, небольшая грудь, вытянутое тело с тонкой талией. Одри никогда не носила каблуков, и это завершало ее образ: она ходила быстро, в своих мягких замшевых тапочках, словно большая хищная кошка, которая аккуратно и мягко ступает на подушки изящных лап. Обладая статной осанкой, она удивительно раскованно и плавно двигалась, будто скользила по волне: уверенно, иногда слишком рискуя на поворотах, с удовольствием и легкостью принимая то, что дарит ей жизнь. А та дарила ей много поклонников и друзей, среди которых были и особенно дорогие для нее, как, например, Джуди.

От природы общительная и самодостаточная, Одри не видела причин, по которым ей нужно бегать за людьми или специально требовать к себе внимания. Обычно те сами тянулись к ней. Появлялись и исчезали друзья, развелись и затерялись где-то в огромном мире родители, и она относилась к этому, как к капризам погоды, с готовностью все перетерпеть и ничему не огорчаться. Ее веселая тетушка, которая всегда была абсолютно одинока, сама того не зная, научила ее не бояться ничего, даже одиночества…

Желтая открытая машина марки «рено» сиротливо стояла на жаре, посреди пустой автостоянки. Утренняя тень апельсинового дерева давно переползла на несколько метров в сторону. Одри представила, как ей сейчас придется ехать, сидя на раскаленном сиденье, навстречу горячему песчаному ветру, и ее передернуло. Развернувшись в сторону автобусной остановки, она решила вечером послать за машиной кого-нибудь из своих ребят. А пока пусть постоит. Дорога с этой окраины до центра займет минут тридцать, не меньше, поэтому лучше сесть в пустой автобус с кондиционером и как следует подумать…

А думать было о чем. Во-первых, скоро истечет срок контракта, а значит, настанет пора возвращаться в Детройт. К этому обстоятельству она испытывала двоякое чувство – огромное облегчение и щемящую тоску. Первое имело очень простую причину: штат Великих озер был куда прохладней Израиля, а Одри порой казалось, что ее тело, как расплавленный металл в кузнице, скоро потребуется погружать в воду, чтобы остудить. Второе чувство, оно же – вторая тема размышлений, касалось ее отсутствующих планов на будущее. И именно оно вызывало щемящую тоску.

Что она станет делать дальше? Ну сейчас, понятное дело, оборвет уши маленькому негодяю, которого почему-то уже становилось жалко. А потом? Она сбежала сюда от себя, от Стюарта, от всей прошлой жизни в надежде, что за полгода что-нибудь изменится, и вот они прошли, а ей нечего сказать в оправдание. Перед кем оправдываться – это второй вопрос, но сказать действительно было нечего. Стюарт отпустил ее… не без скандала, правда, но все же отпустил… с тем, чтобы она остыла и подумала. Остыла… Слово-то какое приятное! Одри посмотрела в окно на виноградные заросли знойного парка и вздохнула, вспомнив прохладу родного города…

Между ними ничего не произошло, они просто друг другу надоели. И тогда она сделала далеко не оригинальное и даже не новое предложение: разойтись. Но в отличие от всех предыдущих случаев – всерьез. Стюарт принял его с достоинством и предложил в свою очередь подумать порознь несколько дней. Она согласилась. А на работе как раз искали смельчака, который будет не против поехать в арабские страны на полгода. Одри сказала, что у них есть шанс ее уговорить. В этот же день пришло уточнение: страны не совсем арабские, город Тель-Авив… И она поняла – это судьба.

– Ты сумасшедшая! – орала Джуди вечером.

– Я знаю.

– Тебя пристрелят или похитят!

– Но это же Израиль.

– Все равно!

– Это – цивилизованная страна. И со мной никогда ничего не случается.

– Там полно арабов, оружия и наркотиков!

Как ни странно, Джуди оказалась не так уж далека от истины. Но это было не самое страшное для Одри.

Гораздо хуже оказалось в Египте…

С детства боявшаяся насекомых, Одри пришла в ужас от египетских скарабеев. Ей часто приходилось ездить в Каир, где эти священные жуки заполонили всё. Страна кишела картинками, фигурками, статуэтками и еще бог знает какими формами воплощения этих тварей. Одри просто не могла работать, ощущая вокруг себя царство навозных жуков.