Девушка из универмага

Питер-старший вполне согласился с взглядами Эны и, вместо того, чтобы сожалеть, что Питер-младший не имеет в себе ничего, что могло бы сделать из него преуспевающего дельца, отец решительно останавливал Питера всякий раз, когда тот обнаруживал неприличные признаки интереса к «Рукам» и к тому, что происходит за блеском их колец. Впрочем, Питер-младший и не имел к этому настоящего интереса; в нем не было того, что Питер-старший называл практичностью.

А Эна! Она была девушкой, которой можно было гор­диться. Отец до того гордился ею, что гордость своей бле­стящей дочерью охлаждала пыл, овладевавший его сердцем при мысли о ней. Эта гордость была заслуженной. Ведь ради нее он работал, стремясь сделать из своих детей мужчину и женщину, которыми мог бы гордиться, закончив воздвиг­нутое им здание.

Эна была не просто лэди, она была принцессой. Она командовала отцом одним только своим мизинцем. В ней было столько собственного достоинства, что Питер-старший предоставил ей превращать в связную речь нечленораздель­ные звуки своей души. Принцесса, в жилах которой текла его кровь, должна была лучше его самого понимать, что ему нужно.

Она говорила: какой смысл иметь деньги, если нельзя вращаться в лучшем обществе и чувствовать себя, как рав­ный с равными среди него? Она говорила это еще до своего возвращения домой из школы. То была школа для дочерей миллионеров, и дочери других миллионеров указывали ей на различие между ее отцом и их отцами — нефтяными, сталь­ными и железнодорожными королями, унаследовавшими со­стояние своих предков, которое было создано спекуляциями землей или шкурами животных.

Эна настаивала на том, чтобы ничто, напоминающее о годах тяжелой работы отца, не проникало в их семью, пока, наконец, Питер Рольс не перестал отождествлять себя лично с «Руками». В конце концов, глава предприятия нанял себе секретаря, который должен был ежедневно делать ему доклад о делах в пышно обставленной конторе, которая казалась старому Питеру тем, чем должно быть тело для души.

Рольс-старший и Генри Крофт — человек, которому он вручил диктаторские полномочия, сообщались между собой ежедневно, при помощи писем и телефона, но сам Питер Рольс не должен был переступать ногой порога большого торгового городка, который он собрал под одной крышей. Эна имела возможность говорить тем, кто был достаточно нетактичен, чтобы спрашивать, или тем, кого она подозре­вала в нескромном любопытстве: «Отец никогда даже не приближается к этому месту. Он устал от дел и, к счастью, не нуждается в том, чтобы возиться с ними». Ей было прият­но, что он записался в члены одного богатого нью-йорк­ского клуба, членами которого были достаточно «важные» люди, чтобы ей доставляло удовольствие заявлять при слу­чае: «Отец состоит членом Готамского клуба».

Когда отец, как это часто бывало, отправлялся из их виллы «Морская Чайка» в Нью-Йорк вечером и поздно воз­вращался домой, иногда даже оставаясь ночевать в городе, он обыкновенно говорил, в виде извинения матери или Эне: «я еду в клуб». Через некоторое время это стало настолько обычным явлением, что он перестал оправды­ваться. Но, если бы Эна узнала тайну этих его вечерних отлучек, она бы пришла в ужас, как это бывает с нами, когда мы узнаем, что те, кого мы считаем хорошо нам известными, оказываются для нас совершенно чужими.

Из всех сумрачных нью-йоркских миллионеров, которым приходится скрывать некоторые загадочные страницы своей жизни от глаз домашних, вероятно, ни у одного не было тайны, подобной тайне Питера Рольса. Была единственная вещь, которой он страстно наслаждался, но это было за­претным, тайным наслаждением, которое расстраивало нервную систему и губило его желудок, еще недавно поддавав­шийся лечению.

Питер-младший никогда не чувствовал себя вполне счаст­ливым, с тех пор, как в двадцатитрехлетнем возрасте оста­вил колледж. Только с этого времени он встал лицом к лицу к жизни и увидел темные пятна на ее поверхности. В тот момент, когда он увидел жизнь не столь прекрасной, какой она казалась, ему захотелось каким-нибудь образом помочь стереть эти пятна. Да, помочь, помочь! Это было самое важное.

Он не особенно интересовался коммерцией, но, будучи единственным сыном Питера Рольса, он считал своим долгом интересоваться ею. Он вообразил, что отец сильно страдает от равнодушия своих обоих детей к тому, что составляло смысл его жизни, страдает, скрывая, со сдержанной гордостью, свою рану. Тогда Питер-младший решил пожертвовать со­бой. Он предложил отцу, что пойдет в магазин и, если отец хочет, начнет с самого начала учиться всему, чему нужно учиться, чтобы постепенно занять место, на котором он мог бы служить поддержкой отцу.

Разговор об этом происходил в «библиотеке» — недавно отделанной под дуб огромной, ужасной комнате, с однооб­разными рядами книг, в красных, с золотом тисненых пе­реплетах с монограммами, и книжными полками, мрачно блестевшими за стеклянными дверцами шкафов. Питер-старший пытался убивать здесь свое время, так как библиотека казалась его дочери подходящим местопребыванием отца и Питера-младшего, который в своих собственных ком­натах сохранил бедную старую обстановку матери. В обстановке библиотеки, в которой все кичилось богатством и представляло последний крик моды, Питеру-младшему было очень трудно раскрывать свою душу. Но он напряг все свои усилия и бессвязно пробормотал о своей готовности отдать себя магазину. Холодный блеск в глазах отца заставил его почувствовать, что он начал не с того конца.

— Итак, ты не доверяешь своему отцу? — таков был от­вет, когда он кончил.

— Не доверяю вам? — пробормотал Питер, будучи уве­рен, что он неудачно выразился, не сумев толком объяснить отцу, чего он хочет.

— Ты думаешь, что то, что заработал старик, будет растрачено в его же предприятии и, что, если ты хочешь, чтобы деньги не пошли к чорту, ты должен сам присматри­вать за ними?

— Избави боже, — перебил его Питер, — вы не должны даже думать, что подобная мысль могла придти мне в го­лову! Я, отец, скорее готов умереть, чем допустить, чтобы вы так обо мне думали.

— Докажи в таком случае, что я неправ, — сказал сухо отец, по своему обыкновению пощипывая редкую седую бо­родку своими желтыми пальцами. — Ты легко это можешь сделать.

— Каким образом? Скажите мне только.

— Обратив свое внимание на другие вещи, мой маль­чик. Дай мне одному управлять тем, чем я умею управлять. Ты должен предоставить мне идти своим путем, не помогая своими веслами, и не слушать того, что говорят твои вы­сокомерные друзья за моей спиной обо мне и о моих прие­мах.

— Если бы я это мог!

— Конечно, я не уверен в этом. Ты водишь знакомство с компанией неопытных юношей, которые думают, что они лучше своих отцов знают, как вести дело; и затем в своих разговорах вы пускаете мыльные пузыри, увлекаясь мод­ными фантастическими идеями. Я был достаточно добр, что­бы некоторое время терпеть, хотя я и не должен был допу­скать этого. Но теперь вот что я скажу по этому поводу: если ты доверяешь старику, руки прочь от «Рук»!

— Решено и подписано, отец, — отвечал серьезно Пе­тер. — Я никогда не думал мешать, я только хотел помочь, если смогу. С сегодняшнего дня, моим паролем будет: «Руки прочь от «Рук».

Он дал обещание и тщательно его соблюдал. Но неуга­симый огонь пылал в его сердце, как зажженное бревно, брошенное в груду пепла. У него давно уже не было никакой определенной цели в жизни. Он не видел никакого пробела, который следовало бы заполнить, и чувствовал, что мир ни­сколько не нуждается во втором Питере Рольсе. Одной только вещи он страстно желал, будучи еще мальчиком — кругосветного путешествия и блеска востока, и это жела­ние и в юношеские годы не потеряло для него прелести и не казалось бесполезным. Когда отец смущенно спросил: «Почему ты не путешествуешь, мой мальчик»? — Питер от­ветил, что, может быть, это было бы хорошо.

Дело было доложено матери и она не возражала. Она уже давно, едва только выйдя замуж за Питера-старшего, научилась не возражать ни на что, что бы он ни предложил. Когда она улыбалась и соглашалась со всяким его предло­жением, она становилась «маленькой дорогой женщиной», и вот она провела всю свою жизнь, будучи маленькой дорогой женщиной, пока ее волосы не побелели. При ее счаст­ливом характере ей не приходилось делать для этого боль­ших усилий; с тех пор, как Питер вырос, он очень полюбил проницательный взгляд ее всегда молодых голубых глаз, глаз девушки на лице пожилой женщины.