Безумная страсть

— О, как вы неправы! — горячо запротестовала Соня. — Есть такие женщины, есть! Умные, самоотверженные, ценящие в мужчине талант и душевную щедрость! Именно у нас, в России, остался этот тип женщин! Вы, конечно же, будете счастливы!

— А вы?

Соня будто остановилась с разбега, прижала руки к груди.

— Я? — Вряд ли… — Она покачала головой. — Я неудачница. Бабушка еще не знает, но меня не приняли в Большой театр, я не прошла по конкурсу… даже в хор… Все кончено. Так стыдно… Я всегда только певицей себя и видела и никогда не сомневалась, что у меня есть голос, есть призвание, есть цель в жизни… А теперь даже не знаю, кто я… Наверное, безработная…

Егор нагнулся, потирая колено, и глухо проговорил:

— Не торопитесь… Утро вечера мудренее… Завтра все может перемениться. Я вашего брата навидался — лечил и буду лечить, — нарочито грубовато утешал он. — Да вы просто были не в голосе, вот и не показались им… Подождите до завтра! Поверьте мне! — заклинал Егор.

— Хорошо. Подожду. До завтра, — покорно согласилась Соня.

— Вот и ладненько, — с облегчением вздохнул Егор. — Федя! Домой!

— Я не Федя! — оскорбился Фердинанд. — Благодарствуй, княжна! Княгине скажи поклоны. Бог даст — свидимся. Давно я в Париже не был… Там, говорят, хе-хе, башню какую-то построили…

— Эйфелеву башню, Федя! — Егор толкнул его в спину.

— Иду, иду…

— «Любовь — дитя! Дитя свободы! Законов всех она сильней!» — мурлыкал Егор, и снежок похрустывал под его стремительными шагами. Он пел то, что думал. И шел туда, куда хотел — к Кармен.

«К бывшей Кармен, — холодно думал Егор. — Либо куплю, либо убью». В дипломате, действительно, лежали мешочек с бриллиантами и пистолет с глушителем.

Высотка на Котельнической, конечно, обветшала, скульптуры на верхних этажах были окутаны предохранительной сеткой, и в обширном холле на первом этаже тускло горела одна лампочка и пахло кошками. Но тяжелую металлическую дверь на двенадцатом этаже открыла настоящая горничная — высокая жилистая старуха в наколке и белом фартучке.

— Вам назначено? — сурово спросила она. Егор протянул ей визитную карточку известного тенора.

— По поручению N.N.

Горничная подставила неизвестно откуда взявшийся медный подносик и унесла карточку в глубь огромной квартиры. Там, вдали, глухо били часы и истерически тявкала болонка. В углу прихожей стоял медведь — бурый, оскаленный, битый молью. На шее у него висела бляха: «Несравненной и божественной Изольде Павловне от меломанов города Брянска». Вернулась горничная, сунула пустой подносик медведю в лапы и сухо сказала:

— Извольте переобуться. Вчерась паркет натирали.

Егор послушно влез в огромные войлочные тапки и заскользил, как по льду.

Они прошли анфиладу комнат, которые можно было смело назвать музеем великой певицы. Облик несравненной и божественной был запечатлен в бронзе и мраморе, глине и фарфоре, в вышивках и в чеканке, выложен соломкой и выбит на пивных кружках.

Сама примадонна возлежала на канапе под своим огромным (пять на восемь метров) портретом работы Глазунова. Судя по наряду, вееру и кастаньетам, она исполняла партию Кармен.

Изольда Павловна давно уже смело перешагнула бальзаковский возраст. Природа щедро наградила ее не только голосом, но и всем остальным.

Егор увидел неимоверно толстую женщину с кукольно гладким глупым личиком. Ряд удачных пластических операций лишили ее всякой мимики. Она указала Егору пальцем, на котором сиял большой бриллиант, на ближайшее кресло.

— Я вся внимание… — томно протянула экс-примадонна.

Егор присел, положил на колени дипломат. Щелкнув застежками, он вынул замшевый мешочек и осторожно высыпал содержимое на круглый столик красного дерева.

Примадонна уловила характерный звук и ожила. Неожиданно резво она вскочила с застонавшего канапе и приблизилась к столику. Горка старинных драгоценностей приковала ее внимание. Она мгновенно забыла про Егора. О, эта женщина знала толк в драгоценностях. Конечно, больше всего на свете она любила бриллианты, но и хорошим сапфиром не побрезговала бы. Пятеро мужей и дюжина любовников не оставили следа ни в ее сердце, ни на ее гладком беззаботном лобике. Но бриллианты — это была истинная и взаимная страсть и любовь с первого взгляда.

— Марфуша! — скомандовала примадонна своим знаменитым могучим меццо-сопрано, так что хрустальная люстра зазвенела под высоким потолком. — Зеркало!

Марфуша внесла маленький походный трельяж и развернула его перед хозяйкой.

Изольда Павловна стала примерять серьги, колье, фермуар. Она сняла свои перстни, которые Марфуша быстро прибрала в фартучек, и надела принесенные Егором. Повертела растопыренными пальцами, повернулась к Марфуше:

— М-м?

— Угу! — одобрительно кивнула горничная.

— Сколько? — спросила Изольда Павловна, не отрывая внимательного взгляда от зеркала.

— Ни-че-го! — улыбнулся Егор. — Одна ваша подпись.

— То есть? — нахмурилась Изольда Павловна.

Егор протянул ей готовое заявление об уходе из Большого театра по собственному желанию в связи с состоянием здоровья.

Изольда Павловна прочитала и засмеялась.

— Да я вас переживу, молодой человек! А из театра меня только вперед ногами вынесут!

За ее спиной значительно кашлянула Марфуша.

Изольда Павловна нахмурилась и всем телом грозно повернулась к горничной.

— Деревня! Нечего намекать на мой возраст! Голос — он и в Африке голос! — и запела, подперев диафрагму сжатыми кулачками. — А-а-а!

У Егора заложило уши, как в самолете, набирающем высоту.

Марфуша поджала губы.

— Где уж мне… деревня… завтра расчет!

Примадонна царственно закинула голову.

— Тебя никто не держит. И вас тоже, молодой человек. Прощайте! Мне пора на репетицию.

Егор снова раскрыл дипломат, достал толстую пачку долларов и положил рядом с драгоценностями.

Марфушей овладел безудержный чахоточный кашель. Это были уже не намеки, а прямые указания — бери, старая кляча, пока дают!

Изольда Павловна улыбнулась, порозовела и кокетливо покачала головой.

— Меня не купишь! Нет таких денег в мире…

— Есть! — убежденно прошипела Марфуша.

Егор вздохнул и снова полез в дипломат. Изольда Павловна и Марфуша с детским любопытством ждали… На свет появилась тоненькая пачка долларов и легла на круглый столик.

Божественная и несравненная слабо покачала головой.

Егор снова вздохнул и еще раз открыл дипломат. У Марфуши брякнула во рту вставная челюсть.

— Марфуша, закрой рот! — скомандовала Изольда Павловна.

Егор достал из дипломата пистолет с глушителем и положил его на тот же круглый столик красного дерева. Захлопнул дипломат.

— Все! — сказал он. — Больше ничего нет.

Необъятное тело примадонны заколыхалось в безудержном смехе.

— Что вас так рассмешило? — обиделся Егор.

— Вы меня рассмешили, вы, милый! Давно мне не было так весело! — Она открыто хохотала над растерянным Егором. — Особенно последний аргумент! Да меня такой пукалкой не прошибешь! Только шкурку попортишь… Эх, вы, молодежь… Ну, ладно. Марфуша, прибери тут.

Марфуша живо рассовала по бездонным карманам фартучка драгоценности и деньги, взяла пистолет, ловко открутила глушитель, вытряхнула обойму и отправила в те же карманы. Егор слабо запротестовал:

— А как же?

Изольда Павловна похлопала его по руке, успокаивая:

— Давайте вашу цидульку, молодой человек. Марфуша, где мое вечное перо?

Марфуша подала золотой «Паркер». Изольда Павловна размашисто расписалась, поставила дату и толкнула листик к Егору.

— Забирайте. Все? Ну, раз все, значит, коньячку. Марфуша! Коньячку! Нашего!

Нечеловечески расторопная Марфуша ту же вкатила столик, сервированный, как полагается: коньяк, лимон, две рюмки. И удалилась.

Егор расслабился, потягивал коньяк, с любопытством и симпатией поглядывая на Изольду Павловну. Ее крохотные свинячьи глазки дружелюбно окидывали маленькую фигурку Егора. Да, по сравнению с ней он был мал и худ!