Обещание счастья

— Я согласен, что девушка ушла, — вступил в беседу третий голос. — Она уже далеко, а у нас даже нет людей, чтобы отправить их на поиски. Все, что я могу, это позвонить шерифу и одолжить у него пару-тройку толковых ребят.

— Да, придется именно так и поступить, — вздохнул судебный исполнитель.

— Конечно, это не поднимет наш престиж в глазах местной полиции. Два свидетеля в бегах — это не шутка. Надо подумать, как бы получше объяснить шерифу. Ладно, поехали.

Подошвы ботинок троих мужчин застучали вниз по ступенькам. Кэсси улыбнулась.

— Мы их провели. Половина девятого. Пора звонить Нику. — Телефон не отвечал. Кэсси перезвонила еще раз в девять часов, а потом в половине десятого. Трубку никто не поднимал. — Может быть, оставить сообщение?

— Не думаю, что это хорошая идея, — заметила Мэри.

В десять часов они перезвонили Нику еще раз. Ответила Лиз, и Кэсси, вздрогнув, положила трубку.

— Ведь Лиз не стала бы подходить к телефону, если бы Ник был дома? — спросила Мэри.

— Как видно, Ник не очень-то ждет моего звонка, — сухо проговорила Кэсси, терзаемая ревностью. — Похоже, мое отсутствие его не слишком удручает.

— Откуда тебе знать, Кэсси? Может быть, он принимает душ или вышел за пиццей. Не думай о нем плохо. Ник любит тебя так же сильно, как и ты его. А если именно сейчас он прочесывает город, разыскивая тебя?

— Знаешь, когда маленький ребенок чего-нибудь боится, он так долго об этом думает, что в конце концов то, чего он боится, случается. Во всем виноват страх. Сейчас у меня очень похожая ситуация. Более вразумительно я не могу объяснить.

— Отвлекись, постарайся думать о чем-нибудь другом.

— Надо позвонить Радовичу. — Кэсси решительно уселась на стул.

— Радовичу? Зачем?

— Именно он втянул нас в эту историю с Программой. Пусть теперь помогает нам выпутаться из нее.

— Но, Кэсси, это значит… что мы вернемся в Программу? Я думала, мы собираемся… не знаю, что я думала.

— У меня тоже в голове нет ни одной толковой мысли. Знаю только, что мы себя обманываем. Как решить, что нам следует делать, а что нет? У меня такое впечатление, что Радович сможет убедить этих людей пойти на небольшие уступки. Я сейчас как никогда близка к нервному срыву. Люди не могут так жить. Не знаю, как ты, а я не собираюсь менять имя ради какой-то дурацкой Программы. Но это не значит, что ты должна поступать так же, как я, — еле слышно добавила Кэсси.

Мэри села напротив, и алюминиевый стул под ней заскрипел. Лампочка отбрасывала на их лица тусклые желтые блики. Кэсси выглядела ужасно, и блики здесь были ни при чем.

Она попыталась свернуться на стуле калачиком, но ничего не вышло. Мэри хотела сказать ей что-нибудь ободряющее и приятное, но с ее губ сорвалось совсем другое:

— Кэсси, мне почему-то кажется, что ты хочешь меня оставить одну. Нам надо держаться вместе. Я, как и ты, отказалась от всего. Посмотри на себя! Ты только посмотри на себя! Ты же отказываешься от борьбы, я вижу, и больше ничего не хочешь добиваться. Ну что ж, давай вернемся в эту проклятую Программу. Между прочим, я потеряла почти столько же, сколько и ты, но не падаю духом. — Она разрыдалась, надеясь, что Кэсси найдет нужные слова, чтобы ее утешить, как это бывало раньше.

Но никаких утешений не последовало, и Мэри зарыдала еще сильнее. Кэсси устало закрыла глаза и задремала.

Мэри вытерла рукой слезы и решила, что не сдастся. Она была готова идти напролом. Что их ждет впереди? Сквозь слезы она посмотрела на Кэсси. Может, еще раз попробовать дозвониться до Ника? Или позвонить Радовичу? А если…

Мэри посмотрела на часы. Одиннадцать. Надо сходить в туалет. Она встала и подошла к лестнице, ведущей в кухню миссис Якобсон, но застыла на ступеньках, когда увидела в окно кухни свет фар подъезжающей к дому полицейской машины. Спустя несколько секунд кто-то посветил фонариком в окно. Мэри затаила дыхание и спустилась на несколько ступенек. Она услышала, как по лестнице, ведущей в ее квартиру, загрохотали тяжелые ботинки офицера полиции. Хорошо, что она не пошла в туалет минутой раньше. Интересно, что бы сказал ночной гость, обнаружив ее там?

Когда Мэри почувствовала, что не может больше терпеть, послышались удаляющиеся шаги, а потом заработал двигатель машины. Бледные лучи фар на миг осветили холодильник. Она подождала еще минуту и поспешила в туалет.

Вымыв руки и вытерев их о юбку, чтобы не нарушать девственной белизны полотенца, висящего рядом с раковиной, она спустилась вниз.

Там Мэри посмотрела на телефон, затем без колебаний сняла трубку и набрала номер Ника. После третьего гудка ей ответил женский голос, и она спросила:

— Ник дома?

— Нет. Ему что-нибудь передать?

Мэри бросила взгляд на минутную стрелку.

— Это Мэри. Где сейчас Ник и когда он вернется?

— Мэри! Господи! Где вы? Ника нет дома. Он ушел утром и до сих пор не вернулся. Где вы?

— Мы вышли из Программы. Кэсси нашла меня, и сейчас мы вместе. Передайте Нику, чтобы он ждал нашего звонка, когда вернется. Я перезвоню еще раз.

— Хорошо, я все передам.

Мэри положила трубку и снова взглянула на часы. Разговор длился полторы минуты. Нормально.

Звонить Радовичу или нет? А по какому номеру? Она побарабанила пальцами по диску телефона, пытаясь собраться с мыслями. Потом решительно набрала номер справочной службы и попросила номер домашнего телефона Питера Радовича. К счастью, она запомнила его имя. Мэри несколько раз повторила про себя услышанный номер телефона, потом набрала его. Сонный женский голос сообщил, что детектив Радович на дежурстве.

— Извините, — пробормотала Мэри.

После недолгих раздумий она снова обратилась в справочную, узнала номер телефона полицейского участка, где работал детектив, и позвонила туда, представившись Нэнси Поул. Голос на другом конце линии ответил, что Радович на выезде.

— Подождите, мэм, я попробую с ним связаться.

Мэри подождала две минуты, положила трубку, затем набрала номер еще раз, объяснив, что их разъединили. Спустя несколько секунд она услышала голос Радовича.

— Это Мэри Гилберт. Вы меня помните?

— Да, конечно. Где вы сейчас?

— Просто выслушайте меня и не задавайте вопросов, договорились? Кэсси со мной. Она очень сдала и, похоже, находится на грани нервного истощения. Вы и все остальные только и делали, что лгали нам. Ни одно из обещаний не выполнено. Признайтесь, вы врали сознательно. У вас есть тридцать секунд, чтобы признать это, а потом я положу трубку.

— Мисс Гилберт, поймите, я только выполняю приказы, делаю то, что мне говорят. Вы подвергаете себя опасности. Какого черта вы вышли из Программы?!

— Осталось десять секунд. Из того, что вы сказали, я поняла, что все было ложью. Как вам не стыдно? То, что наши жизни разрушены, на вашей совести! — воскликнула Мэри и повесила трубку.

— С кем ты разговаривала? — спросила Кэсси, открыв глаза.

— Я позвонила Нику, а потом Радовичу. Ты же хотела, чтобы я это сделала, верно?

— Да. Трубку подняла Лиз?

— Ника нет дома, и она сказала, что не знает, когда он появится. Лиз дважды спрашивала, где мы, но я не ответила. — Заметив, что у Кэсси заблестели глаза, Мэри заговорила быстрее: — Радович почти признался в том, что лгал… что они все лгали. Он сказал, что только выполнял приказы и что мы подвергаем себя опасности. Еще он спросил, зачем мы сбежали. Иногда даже неглупые люди задают дурацкие вопросы. Я сказала ему, что у тебя пошаливают нервишки. Ведь так?

Глаза Кэсси наполнились слезами.

— Точно. Чувствую себя погано. Нет такой силы, которая заставила бы меня сдвинуться с места или что-нибудь предпринять. Мне даже думать не хочется. Меня все пугает, и, если это действительно признак нервного срыва, значит, у меня нервный срыв. Я хочу заснуть и никогда не просыпаться.

— Хочешь сказать, что мы будем сидеть и ждать, когда за нами приедут и заберут отсюда? — спросила Мэри, пытаясь не поддаться панике. — Ты как хочешь, но я не собираюсь торчать в этом подвале, ожидая, когда меня перевезут в другую, еще более омерзительную конуру. Наверное, я ошиблась, когда послушалась тебя и позвонила Радовичу. Мне всегда казалось, что тебе известны ответы на все вопросы, а сейчас, когда ты сидишь совершенно раскисшая… Тебе наплевать, что я тоже отказалась от своей жизни. Ник и бизнес! Подумаешь, велика потеря! Ладно, если хочешь, сиди здесь, а я ухожу.