Пляжное чтиво

— Угу. Я просто заглянула к Марти. Мне была необходима компания.

— А мы не годились для компании?

— Послушай, Алисон, разве ты никогда не испытываешь желания?

Я растерялась от неожиданного вопроса и не ответила.

— Ну, я вспомнила о тебе сегодня утром, — продолжала Робин, не дожидаясь моего ответа. — Я листала один из медицинских журналов Элиота — целый выпуск, посвященный сексуальным вопросам, — и прочитала об одном астрологе, предсказавшем, что к 2020 году не придется ходить на свидания из-за секса, можно будет купить секс-робота.

— И ты подумала обо мне?

— Но, Алисон, мы обе знаем о твоей "любви" к свиданиям.

— Ну, к 2020 году я буду слишком стара, чтобы испытывать желание.

— Невозможно быть слишком старой — посмотри на Акулу Чэнкин.

Мы рассмеялись, и нам стало легче.

Намазавшись защитным кремом, я пролежала в убаюкивающей жаре и ритмичном шуме моря около часа, погрузившись в воспоминания…

"Разве ты никогда не испытываешь желания?" — снова и снова звучало в моих ушах, и я вспоминала, как испытывала его несколько месяцев после смерти мужа и как горячие души, холодные души и безумные собственные ласки с возникающим вслед за ними неумолимым чувством вины мало помогали утолению плотского голода. Какое это было странное время, думала я, вспоминая свой почти монашеский брак. И может, именно в нем причина того, что произошло после смерти Карла. Я почувствовала возможность нормальных отношений с мужчинами, хотя представление "нормального" оставалось для меня довольно неопределенным. Я написала свой первый рассказ именно в тот период. Некоторым образом, я думаю, весь сборник можно рассматривать как попытку определить границы сексуальных отношений. Героини тех рассказов повторяли мой первый сексуальный опыт, но с разными любовниками (настоящими или рожденными моей похотью или любопытством, или тем и другим). И каждый раз я представляла сексуальные отношения героинь с точки зрения девственницы.

Я и была девственницей, когда встретилась с Карлом, и результатом нашего первого же интимного свидания стало зачатие Шела, а позднее — мой первый сборник рассказов "Закуски". Первый абзац заглавного рассказа неизгладимо отпечатался в моей памяти…

«Присцилла Перкинс, ведущая кулинарной передачи местного телевидения, никогда впоследствии не могла вынуть блюдо из духовки, не испытывая приступа сексуального возбуждения, разрывающего ее тело. Каждый раз, когда ее взгляд падал на сине-белые клетчатые кухонные хваталки, она краснела, так как эти хваталки приобрели для Присциллы совершенно новое значение».

… Воспоминания об этих написанных мной строчках жгли и вызывали во мне тревожную смесь предчувствий, страсти и угрызений совести, испытанную в первый раз, когда Карл занимался со мной любовью. Хотя меня невозможно было узнать в Присцилле Перкинс (единственный мой успех на кухне — соус для спагетти), я не потрудилась замаскировать Карла. В конце концов, он уже умер к тому времени, и я решила, что не совершаю предательства.

К несчастью, иначе получилось с Дэвидом Лоуренсом, которого я описала в другой книге. Хотя он не был моим первым любовником после смерти Карла, — только сексуальные отношения имели для меня значение, — но ко второму году моего вдовства секс с мужчиной стал исключением, а не правилом.

Я познакомилась с Дэвидом Лоуренсом на встрече одиноких родителей, куда пришла по настоянию матери. Она сказала, что это безопасное место для знакомства с мужчинами, заинтересованными в создании семьи, а не просто ищущими секс. Там действительно попадались очень милые люди… в основном очень милые женщины. Но там оказался и Дэвид Лоуренс, привлекательный профессор археологии, и наши отношения в течение года — мои самые долгие отношения с мужчиной после смерти Карла — закончились романом "Волки", романом о Лесли Дине, летчике, страдающем болезненной мнительностью, ведущей к ненужным госпитализациям и операциям. Влюбившись в своего психиатра — доктора Маделин Лавджой, Лесли увозит ее на остров в Тихом океане, где умирает от ботулизма, пока Маделин, убежденная в том, что у него приступ ипохондрии, отказывается принимать симптомы отравления за настоящие. "Тебя в младенчестве кормили грудью?" — последние слова, которые он слышит перед смертью.

Единственное, что я одолжила для книги из своих отношений с Дэвидом, это часть нашего первого интимного свидания, когда я обнаружила множество хирургических шрамов на его теле. Я была зачарована этими следами его страданий — аппендикс, желчный пузырь, почка, сердце. Я трогала каждый шрам, целовала его нежно, восторженно, распаляя нас обоих…

«Маделин пробежала пальцами по многочисленным шрамам на его теле. Ее сердце разрывалось при виде этих отчетливых напоминаний его травм. Лесли детально и ярко объяснял историю каждого — симптомы, исследования, диагнозы, операции, — а она лучше понимала его душу. Как чтение по методу Брайля, думала она, потрясенная его болью, крепче прижимая его к себе, молчаливо обещая заботиться о нем, защищать его от новой боли, от самого себя.

— А теперь ты, — сказал Лесли, отстраняясь от нее. И он начал детальное нежное исследование ее тела, находя мириады крошечных недостатков, указывая каждый обнаруженный.

— Вот, — сказал он, беря ее палец и касаясь им едва заметной отметинки, оставленной на ее лбу ветрянкой. Затем он гладил ее лоб своей рукой, целовал крошечный шрамик, лизал его.

— И вот, — сказал он, проводя ее пальцем под правой грудью, где нашел другую оспинку. И снова ласкал, целовал, пробовал.

— И вот здесь, — сказал он, скользя ее рукой над крохотной родинкой на ее правом бедре. — Надо быть очень осторожными с родинками.

Он поцеловал темную точку, нежно касаясь кожи вокруг нее и продвигаясь все ниже по ее телу. И Маделин следовала за ним в его фантазии».

… Конечно, ничего конкретного о Дэвиде не было в моем романе, кроме тех шрамов, которые я находила такими захватывающими, такими привлекательными, что не могла не увековечить их. Но Дэвид, в состоянии, близком к истерике, позвонил мне через несколько месяцев после того, как книга увидела свет. Он обвинял меня в том, что я нанесла ему удар ниже пояса, обнажив его перед всем светом. Он случайно купил мою книгу в киоске отеля в чужом городе, куда приехал читать лекции. Дойдя до этого самого отрывка, он был потрясен сходством между собой и Лесли и довольно быстро расшифровал анаграмму Слоан И. Даймонд.

Я старалась объяснить, что Лесли — это не он, что Маделин — не я, что сюжет и персонажи — абсолютно вымышленные и что я использовала тот крохотный кусочек наших отношений потому, что была очарована ими, что это наложило отпечаток на все мое восприятие мира, что герой книги не имеет с ним ничего общего.

— Никто никогда не узнает тебя в нем, — убеждала я.

— Но шрамы! — кричал он.

— У многих мужчин есть шрамы.

И как я могла объяснить, почему выбрала имя Лесли Дин, состоящее, как и его собственное, из двух первых имен. И он дотошно объяснял, что я использовала его инициалы, поменяв их местами.

— Это наверняка произошло подсознательно, но совершенно тебя не разоблачает, — попыталась я объяснить, уже охваченная чувством вины.

— И почему ты сделала Лесли летчиком?

— Потому что это очень далеко от археолога.

— Но у меня есть лицензия пилота, — сказал он надтреснутым от боли и разочарования голосом. — Сделав Лесли пилотом, ты нанесла мне последний удар!

Ну это уж точно было случайным совпадением — если, конечно, совпадение может быть случайным. Я не знала о его лицензии пилота. Когда я познакомилась с ним, он боялся летать.

— Ты всегда ездил на поезде, — попыталась я доказать свою невиновность.

— Я получил лицензию, чтобы излечиться от боязни высоты, — сказал он. — Может, я немножко и нервный, но ты превратила меня в посмешище.