Там, где любовь

— Модель она, модель. Теперь с этим покончено. Карьера достигла апогея. Она выходит замуж за чудненького старичка с шестизначным счетом в банке.

— Лу, у меня с утра плохо соображают мозги. При чем здесь мой размер ноги?

— Мори, не перебивай. Кончита выходит замуж, бросает работу, переезжает — само собой, пришлось пересмотреть свой гардеробчик. Ее гардеробчик не влезет в мою квартиру, даже если я выброшу всю мебель…

— Лу!

— Ну я и говорю же! Короче, она вспомнила, что у нее есть бедная родственница, это я, и вывезла ко мне целый фургон шмотья. Я сейчас сижу в развале коробок и коробочек и понимаю, что я бы не успела это все надеть и за три жизни.

— Поздравляю.

— Не с чем поздравлять. Я же медсестра! Вся моя жизнь проходит в белом халате и шапочке. Короче, тут есть несколько штучек, которые не подходят мне ни по стилю, ни по размеру, а тебе будут в самый раз.

— Погоди, но разве ее одежда не одного размера?

— Ты что, с кровати упала? Да Конча сидела на диетах большую часть своей жизни, а потом периодически срывалась и начинала жрать меренги и эклеры! Здесь можно найти любой размер. Мори, бросай свою рухлядь, приезжай ко мне и выбери себе что-нибудь офигительное. Надо же в чем-то гулять с твоим временным сожителем.

— О, где ты была вчера!

— Ты с ним куда-то ходила? Класс, горжусь тобой! К черту тряпки, сейчас я закурю, и ты расскажешь мне все, даже самые непристойные детали твоей свиданки. Нет! Приезжай. Немедленно!!!

И Морин Аттертон сделала то, чего не делала никогда в жизни. Она написала деду записку о том, что уходит, и покинула рабочее место.

Через полчаса она уже стояла на пороге квартиры Лусии Мендоса, а означенная Лусия (халатик до пупка, грудь стриптизерши, ноги модели, характер ангела) аж приплясывала на месте, предвкушая рассказ подруги.

— Ты это сделала! Мадонна, ты это сделала! Кофе! Немедленно кофе — и рассказывай, рассказывай же!

Они рылись в ярких цветастых тряпках, они пили кофе, они ели пирожные и хохотали так, как можно хохотать только в юности — до боли в животе, до слабости в коленках, а главное — совершенно без причины!

Наконец, вертясь перед зеркалом в чем-то облегающем и блестящем, Лу заметила:

— Ну, Мори, что ты себе подобрала? И вообще, чего ты хочешь?

— Лу, я такое видела только в журналах. Я не могу такое носить, это же все равно, что поменять всю свою жизнь…

— Я сейчас не говорю обо всей твоей жизни. Нам обломились бесплатные шмотки. Расскажи, в чем твоя мечта. Кем ты себя представляешь во сне?

Вот, пожалуйста, и эта туда же. Морин обреченно вздохнула.

— Хочу быть домашней хозяйкой.

— Упс!

— Хочу быть гением на кухне, лучшей матерью на свете, богиней любви в постели, хочу научиться печь хлеб и разводить цветы, хочу играть на рояле для своих семерых детей, штопать им носки, хочу встречать по вечерам своего мужа, а он должен быть самым обычным принцем. Еще он должен любить меня без памяти и тащить в постель при каждом удобном случае…

— Я сейчас умру. Печь хлеб! Штопать носки!

— Да! Я этого хочу. Убей меня за это.

Она вернулась в магазин, все еще улыбаясь своим мыслям. В багажнике лежала громадная сумка, набитая платьями, блузками, брючками и туфлями. Морин провела рукой по лепесткам цветов. Что ж, добро пожаловать в мир магии!

Дед пришел на работу еще позже. Буркнул что-то типа приветствия и скрылся в своем малюсеньком кабинетике. Хорошее настроение увяло, как цветок на жаре. Морин нахмурилась.

Сегодня дед выглядит особенно старым и уставшим. Из кабинетика то и дело доносился надсадный кашель. Будь проклят тот, кто придумал сигары Дон Пакито!

— Дед?

Нет ответа.

— Дед!!!

— Чего тебе?

— Можно, я позвоню доктору Партеньо?

— Мне не нужны доктора. Я и без них знаю, что со мной.

Морин едва не выронила чашку с кофе и вихрем ворвалась в кабинетик.

— Что?! Что с тобой?!

Джон Финли Аттертон поднял глаза на свою двоюродную внучку и грустно усмехнулся в прокуренные пушистые усы.

— Я старый, галчонок. Я очень старый. И от этого не вылечит ни один доктор.

Прошло еще несколько дней. Как-то Морин вернулась домой после курсов, уставшая и замученная до предела.

У ворот стояла красная спортивная машина. Что-то в ней было хищное, так показалось ошеломленной Морин. В прихожей ее ждал еще один удар. Босоножки. Женские босоножки на высоченном каблуке, расшитые золотом и маленькими бриллиантиками, Почему-то она сразу поняла, что это именно бриллиантики, а не стекляшки и не бижутерия.

На столе в кухне стояли два бокала, в одном из них еще оставалось вино. Красное.

Женщина. Дон О'Брайен привел в дом женщину!

А что это мы так волнуемся? Это вообще не твое дело, поняла? Может, это не то, о чем ты подумала! Может, это его бабушка или тетя?

Ага, прабабушка! На таких каблучищах! Нет, скорее всего, это именно то, о чем ты и подумала. Просто ему надоело проводить вечера с занудой, у которой замашки викторианской девицы, взгляд снулой рыбы и вечно спутанные космы, вот он и привел к себе настоящую женщину.

В холле и гостиной никого не было, в кабинете тоже, зато из-под двери спальни Дона пробивался свет. У Морин что-то щелкнуло в затылке, и она мгновенно почувствовала слабость. На негнущихся ногах она прошествовала к себе, аккуратно прикрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Больше всего хотелось что-нибудь разбить, завизжать дурным голосом, а потом убежать.

Женщина в его спальне. Как он посмел это делать прямо у нес на глазах!

Спокойно. Тебя это совершенно не касается и абсолютно не волнует. Это его личное дело.

Послышался смех, затем голос женщины. Красивый голос, чуть хрипловатый, грудной. Наверное, именно такой голос и считают сексуальным.

Проголодались после упражнений в постели и пошли на кухню? Морин зажала уши ладонями и бегом кинулась в душ.

Она стояла под горячей водой и тщетно пыталась успокоиться, потом торопливо вытерлась, легла в постель и включила радио. Слава Богу, ей попалась какая-то классическая программа, и под вечно юного Моцарта Морин Аттертон ухитрилась заснуть.

Проснулась она в пять, и первое, что ей привиделось в рассветном воздухе, была картина: Дон сжимает в объятиях обнаженную нимфу, оба спят и улыбаются во сне.

До семи она изводила себя, потом внизу загремели посудой. Наверное, Дон. Будь он проклят.

В семь пятнадцать Морин ни цыпочках спустилась вниз, отчаянно молясь всем богам, чтобы никого в холле не оказалось. Не повезло.

Высокая красавица в шелковом халате очаровательно улыбнулась Морин, небрежно отбросив за спину белокурую гриву.

— Привет. Вы, должно быть, Морин?

— Здравствуйте. Да, я Морин. Морин Аттертон. Сейчас я спешу, извините, так что всего доброго.

Белокурая дрянь улыбнулась и помахала Морин рукой. Ногти у нее были длинные и ухоженные.

Морин едва не свалилась с крыльца, так переполнило ее бешенство. Радом с этой принцессой она чувствовала себя замурзанной замарашкой, нечесаным чучелом, и от этого становилось еще тошнее.

Как хорошо, что она сразу раскусила этого паразита!

В магазинчике она первым делом направилась к вазе с цветами. К черту магию!

Роскошный и все еще свежий букет и в помойке выглядел таким прекрасным, что даже бродяга, методично обшаривавший пакеты в поисках объедков, замер на некоторое время, и в глазах его появилась мечтательная нежность.

С наибольшим удовольствием она бы просто не возвращалась домой, но это было невозможно. Во-первых, больше некуда идти — у Лу сегодня свидание. Во-вторых, Морин скорее умерла бы, чем позволила Дону О'Брайену понять, ЧТО она чувствует на самом деле.

К счастью, дома никого не было. Морин уже собралась выпить чаю и уйти к себе, как вдруг открылась входная дверь. Голоса Дона и женщины. Смех. Шорохи и стуки.

Морин вдумчиво и внимательно перечитала страницу гороскопов недельной давности, ознакомилась с результатами бегов и изучила телепрограмму прошлого четверга. Эта газета попалась ей под руку совершенно случайно, и теперь Морин держалась за нее, как утопающий хватается за утлую дощечку.