Спой мне о любви

Улыбка мгновенно исчезла с лица мальчика, глаза округлились, рот скривился от возмущения.

— Ты обещал, что мы поедем в Торки! Ты обещал! Ты сказал, что мы поедем купаться!

Большая ладонь опустилась на плечо Йена и подтолкнула его к окну.

— Что ты об этом думаешь?

— Это… это мой килт! — выпалил Йен. — Его сож-жгли! — Он восторженно улыбнулся. — Кто сжег мой килт?

— Мне тоже хотелось бы это знать, — резко сказал Колин. — Гораздо больше, чем ехать на море. А кто-то, видимо, не желает признаваться.

— Я этого не делал, папа! — До Йена, судя по всему, только сейчас дошло, что происходит. Он стоял, растерянно переводя взгляд с одного из нас на другого. — Я не жег его, папочка. Я принимал душ!

Тихий скрип двери возвестил о приходе Рут. Девочка остановилась на пороге, заложив руки за спину. Так же она стояла в понедельник в воде, безучастно ожидая неприятностей. В порыве жалости я бросилась к ней и обняла за плечи. Она была такой тоненькой, кроткой и испуганной…

— Все хорошо, дорогая, — прошептала я. — Папа не сердится на тебя.

Шоколадные глазенки посмотрели на меня, и девочка вновь потупилась.

В столовой час спустя, разглядывая спину Колина Камерона, сидевшего со всем семейством за соседним столиком, я грустно подумала о том, что никогда еще мне не приходилось видеть такие печально поникшие широкие плечи. Он на самом деле выглядел удрученным. Такими же были и близнецы. Вскоре послышался звон отложенных ложек.

— Что нужно сказать? — строго спросила Магда.

— Извини, папочка, — покорно произнесла Рут и соскользнула со стула.

— Извини, папочка, — громко повторил Йен и спрыгнул на пол со своего.

Магда, взяв девочку за руку, медленно и грациозно поднялась. Это было проделано так, как будто она говорила: «Смотрите на меня — я королева!»

«Она же не станет…» — скептически подумала я, но она сделала это.

— Извини, папочка, — сказала Магда и по-царски прошествовала с близнецами к двери.

Чувствуя, что сейчас лопну от смеха, я поспешно уткнулась в носовой платок.

Прививать хорошие манеры, разумеется, необходимо, особенно в этом непредсказуемом возрасте, и, поскольку близнецы были сущим наказанием, в общественных местах с ними обходились гораздо строже, чем обычно. Но если двое детишек всю неделю ждут, чтобы их чмокали, тискали и крепко обнимали, а вместо этого получают урок этикета и суровые взгляды…

— Мистер Камерон, — сказала я, занимая стул, который освободил Йен. — Ваш сын снял одежду и пошел умываться. В это время мы видели кого-то у жертвенного костра… Это был не жрец, а жрица, взирающая на дело рук своих.

Колин уставился на меня:

— Вы хотите сказать, что Анни… Нет! Она была напугана до смерти!

Опять «Анни». Адам упоминал, что мать близнецов звали Анной…

— Именно она, — упрямо кивнула я. — Как я понимаю, Йен не увлекался столь специфической одеждой?

— Увлекался? Да он ее ненавидел! Я должен был это понять…

— Когда Дик издевался над ним, Рут почувствовала, что обязана вмешаться, — продолжала я. — Но когда дело было сделано, и вы разозлились, ей не хватило смелости признаться, а Йен ее не выдал.

— Да, он никогда бы ее не выдал, — с довольным видом согласился Колин Камерон. — После того как умерла их мать, я поручил ему опекать Анни. — Синие глаза сейчас были такими же невеселыми, как и тогда, перед аварийной посадкой в Хитроу.

— Но Йен такого же возраста, как и Рут, — язвительно заметила я.

— Не совсем. Он на тридцать минут старше, а за это время можно многому научиться. — Лицо его стало лукавым.

— Вопрос в том, что вы собираетесь делать.

— Я собираюсь попросить кого-нибудь съездить со мной в Плимут и помочь купить им что-то более подходящее.

— Очень правильно, — одобрила я.

— Значит, договорились? — заулыбался Колин.

Я удивленно уставилась на него:

— Но ваша невестка, наверное, лучше с этим справится…

— Магда? Да это же она купила килт!

— Вы должны были решительно воспротивиться. В конце концов, это ваши дети!

«И это я говорю Колину Камерону?» — недоверчиво подумала я. В любом случае одно хорошее дело сделано: я реабилитировала Йена в глазах отца, и справедливость восторжествовала.

Мама сидела со мной на скамейке, когда Камероны толпой вывалились из отеля и начали усаживаться в машину. Зрелище было колоритным, и несколько постояльцев остановились, чтобы на него посмотреть. Как оказалось, Фемида проявила милосердие: Рут не лишили поездки на море. Процесс усаживания затянулся; в суматохе девочка-подросток, которая в столовой все время пристально смотрела на Камерона, робко подошла к нему и протянула блокнотик для автографа. Колин, сияя, наклонился, пристроил блокнотик у нее на плече и расписался. «Театральный жест», — подумала я.

Наконец они уехали. На желтый твид, из которого я шила сарафан для куклы Рут, внезапно упала тень.

— Бог в помощь! — произнес Адам, и мое сердце подпрыгнуло. — Знаешь, я соскучился и заехал, потому что хотел еще разок взглянуть на твое личико, — добавил он, и мое настроение сразу же поднялось.

— Ты видел его и раньше, — пробормотала я, отрезая нитку.

— Да, конечно, — согласился Адам и принялся разглядывать меня, склонив голову набок. — Мне придется быть очень осторожным с тобой… чтобы выбрать правильный ракурс.

Только тут я заметила в его руках фотоаппарат.

— А чем тебя не устраивает, к примеру, мой левый профиль?

— Всем. С этой стороны ты слишком похожа на школьную училку.

— Но я и есть школьная училка! И горжусь этим. Кстати, я что-то не припомню, чтобы просила тебя о такой услуге.

— Это я просила, дорогая, — призналась мама, сидевшая до этого тихо как мышка.

— Ага. Так что лучше побыстрее с этим покончить. — В голосе Адама не слышалось особого энтузиазма.

Я отложила шитье и предложила всем немного прогуляться.

— О, только не я, Деб, если ты не возражаешь, — заявила мама. — Ненавижу вересковые пустоши, мне там как-то неуютно.

«Ты не особенно уютно чувствовала бы себя и на Бонд-стрит, — весело подумала я, — если бы у тебя возник такой шанс оставить меня наедине с Адамом».

Вересковые пустоши потрясали воображение. В траве стрекотали кузнечики, над холмами, как стрелы, мелькали птицы, скалистые вершины впереди блестели в солнечных лучах, и слабо мерцал сам вереск.

— О, я буду помнить об этом, когда вернусь в Лондон, — вздохнула я.

Мы сидели на камне, когда вдруг, будто из ниоткуда, перед нами появились пони: черная кобыла и двое пушистых жеребят, немного посветлее. В отдалении виднелась еще пара серых жеребят, прижимавшихся к своей матери.

— А вот я хотел бы забыть, — вдруг сказал Адам. — Забыть о нашем вчерашнем разговоре — это была бредовая идея. — Он вытащил из кармана яблоко, черная пони подбежала и слизнула его с ладони. — «Будь гордым, будь честным…» Когда-нибудь слышала, как он пел это?

— Колин? — Я была удивлена. Мои познания в области поп-музыки были довольно скудными, но эту песню я хорошо знала, и она была связана совсем с другим именем. Я так и сказала.

— Ну и что? — усмехнулся Адам. — Если песня хорошая и имеет успех, кто-нибудь из звезд непременно добавит ее к своему репертуару. Так сделал и Колин в прошлом году. Он спел ее на новогоднем вечере и заставил меня задуматься.

Я тоже задумалась. Колин казался мне теперь не таким уж идеальным: заимствует чужие песни, как украл мою сказку о льве. Я вовсе не собиралась обвинять его в воровстве, но мне больше нравились люди, которые делали что-то своими руками: писали картины… ткали твид, делали фотографии…

— Эй, очнись! — прервал мои размышления Адам, отбирая у меня яблоко. — Хватит кормить эту попрошайку, — он кивком указал на первую кобылу, — а то жеребятам не достанется. — В таких местах, как это, всегда возникает старомодное представление о честности, — заговорил он спустя некоторое время. — Самое странное во всем этом то, что в последний раз, когда я чувствовал нечто подобное, ты тоже была рядом.