Борьба без проигравших

После полудня комната наполнилась мягкими тенями и рассеянным светом. Помимо того, что ей хотелось есть, она начала мерзнуть. Элизабет свалила журналы на пол, скинула на них валики, а сама забралась под тонкое покрывало и свернулась под ним, дрожа и проклиная свою невезучесть. Прикованная рука была холодной как лед, и временами сводило судорогой. Но, несмотря на все эти неудобства, она думала о другом: вдруг с ним что-то случилось?

Она выругала себя. Калеб неуязвим. Это танк. Что может случиться с десантником?

Автомобильная катастрофа.

Элизабет прикусила губу. Ну, это было бы неплохо. Такой поворот событий мог бы решить ее проблему. Если Калеба заберут в больницу, то сюда будут звонить, а поскольку никто не ответит, они могут послать кого-нибудь…

Конечно, если Калеб будет в сознании, он скажет им, что она здесь.

Если в сознании. Если жив. Элизабет проглотила комок в горле. Ей было неприятно и даже страшно думать обо всех этих «если». От этих «если» у нее учащенно забилось сердце, и ладони стали влажными, и она даже забыла о своем собственном затруднительном положении.

Калеб ни разу по-настоящему не обидел ее. Почему-то Элизабет казалось, что он никогда этого и не сделает. Она никогда не забудет, как он суетился, когда у нее была мигрень…

Теплая рука легла ей на плечо. Тихий голос, прозвучавший над ухом, вывел ее из короткого забытья. От неожиданности Элизабет вскрикнула и дернула рукой, прикованной к кровати, что причинило ей сильную боль.

— Лиззи, все в порядке, это я.

Она, моргая, уставилась на Калеба, присевшего на корточки рядом с кроватью и поспешно отстегивающего наручник. Элизабет облизала сухие губы и потерла щеку.

— Который час?

Калеб виновато вздохнул и покачал головой.

— Без пятнадцати четыре. — И начал объяснять. — Мне очень жаль… — Но потом остановился и просто сказал: — «Лендровер» сломался. Лопнул приводной ремень. Мне пришлось тащить его на буксире, а потом ждать…

Калеб сжал руку Элизабет в своих ладонях.

— Боже, да у тебя руки как лед!

Он начал рассеянно растирать ей пальцы. Это было очень приятно.

— Еще! — пробормотала она.

Он помедлил, словно до него только сейчас дошло, что он делает. Затем снова принялся массировать ей пальцы, более осторожно, более методично. Руки у него были такими же могучими, как и он сам, но он, по-видимому, в точности знал, сколько силы следует вложить в свои прикосновения.

— Так лучше? — спросил он. Элизабет кивнула.

— Ты, наверное, умираешь от голода?

Она снова кивнула.

— И от жажды. И я очень жалею, что утром выпила целых три чашки кофе. Но главное… я так испугалась.

Калеб сжал ее руку.

— Знаю, Лиззи. Я и впрямь думал, что скоро вернусь.

— Я боялась, что с тобой что-то случилось. Он нахмурился.

— Со мной?

Элизабет села и отбросила покрывало. Она дрожала от холода и потирала руки.

— Я боялась, что ты попал в катастрофу.

Она смотрела ему в глаза, не в силах избавиться от страха, терзавшего ее в течение последних двух часов.

— Я боялась, что ты ранен, что ты лежишь в какой-нибудь больнице или еще хуже…

Калеб смотрел на нее изучающим взглядом, выражение его лица было напряженным. Он выпустил ее руку из своих ладоней.

— Ты боялась, что умрешь прикованной к этой чертовой кровати, — резко сказал он.

Элизабет быстро отвела глаза, чтобы Калеб не заметил, что они наполнились слезами, и вместо ответа затрясла головой, потому что не могла вымолвить ни слова.

Наступившую тишину нарушил его тяжелый вздох. Калеб поднялся и дружески потрепал ее по плечу. И тогда она поняла.

Калеб знал, что она боялась за него, а не за себя, но не мог поверить этому. Не мог поверить ей или, может быть, себе самому, потому что добрые чувства не входили в его хорошо продуманный план.

— Я разберу покупки. Ты отдохни.

— Отдохнуть? — Элизабет рассмеялась и очень некрасиво шмыгнула носом, чтобы остановить непролитые слезы. — Ей-Богу, ты шутишь. — И побежала в ванную.

Зайдя на кухню, она с жадностью выпила ту самую колу, о которой так мечтала, и принялась помогать Калебу вынимать покупки из машины. Она распаковывала продукты и по ходу дела набивала пустой желудок. Открыв очередную сумку, Элизабет вытащила оттуда маленькую консервную банку.

— Кошачий корм? — усмехнулась она.

Если бы она знала его хуже, то могла бы поклясться, что он слегка покраснел. Она заглянула в сумку.

— Господи Боже, Калеб, сколько же ты их накупил?

— Он дешевле, чем тунец, — огрызнулся Калеб. — А Наташа все равно съест и будет рада.

— Наташа?

Калеб понял, что попался.

— Дай сюда! — Калеб схватил сумку, гордо прошествовал к высокому буфету и стал выкладывать банки.

Элизабет подошла совсем близко и встала у него за спиной.

— Я хочу знать, кого ты называешь Наташей.

Его широкие плечи беспомощно опустились.

— Ну, помнишь? Борис и Наташа. Может быть, ты была слишком мала и не видела этот мультик…

— А-а, так ты назвал кошку по имени героини мультфильма? Той женщины-вамп, которая рубила шпионов сплеча?

— Наташа не была женщиной-вамп. Не суди по ее черному платью.

— Ага! Понятно. Черная кошка.

— Тощая черная кошка, да еще беременная.

— Окей, я согласна. А как ты собираешься назвать котят? Роки и Булвинкл?

— Это не моя кошка. — Калеб поставил последнюю банку в буфет и закрыл дверцу. — Эта чертова зверюга никогда не войдет в дом.

Элизабет с легкой улыбкой покачала головой. Одно слово, мужчины. Этот десантник-шпагоглотатель не смог устоять.

— В машине еще остался ящик с содовой, — сказал Калеб и исчез за дверью.

Оставшись одна в кухне, Элизабет заметила черную кожаную куртку Калеба, висевшую на вешалке. В ней взыграл инстинкт выживания. Она не рассчитывала найти в карманах куртки ключи или какое-нибудь оружие, но пока не проверила…

Оглядываясь на дверь, Элизабет шарила по карманам куртки. Немного мелочи, квитанция на приводной ремень, пачка бумажных салфеток… Она улыбнулась, вспомнив, как была удивлена, когда Калеб дал ей высморкаться, пока она стояла связанная. В ту минуту он был для нее похитителем, убийцей, страшным и безликим. Прошла неделя, и он превратился в сложного, интересного мужчину, чьим побудительным мотивам она почти сочувствовала. Почти.

Элизабет запустила руку в последний карман и вытащила оттуда смятый клочок бумаги. Для кассового чека слишком велик. Она расправила его, увидела, что это такое, и ей показалось, будто ее толкнули в грудь железным ядром… все поплыло перед глазами.

— Нет… — простонала она, узнав свою записку, которую положила в ракету пять дней тому назад. Свою единственную надежду на спасение. Элизабет зажмурилась, почувствовала, что ей становится дурно, и протянула руку, ища, за что бы ухватиться.

Сильные руки подхватили ее и прижали к чему-то теплому, твердому и широкому, что могло быть только грудью Калеба. Он подхватил Элизабет, когда она начала падать.

С бьющимся сердцем, жадно хватая ртом воздух, Элизабет вырвалась из его рук. Неподдельное чувство омерзения, овладевшее ею, заставило ее мозг проясниться, и она швырнула скомканную записку ему в лицо. Калеб на лету поймал записку, быстро взглянул на нее, затем бросил в мусорную корзину. Его лицо было бесстрастно.

— Ты, сволочь, — прошипела она, — ты позволил мне надеяться… — Она остановилась, гнев душил ее. Она знала, что похожа сейчас на ведьму, но ей было наплевать на это. — Ты позволил мне надеяться все это время…

Руки ее беспомощно упали, глаза были совершенно сухие. От злости Элизабет не могла даже заплакать.

В его сердитом голосе послышалась слабая нотка сожаления:

— Не стоило даже пытаться делать это, Лиззи.

— Как ты мог? Я ведь надеялась, молилась. День за днем! А ты знал, что это безнадежно. Ты дурачил меня! Ну почему, почему, Калеб? Ради Бога, скажи, почему ты не рассказал мне об этой проклятой записке?