Гадкий утенок, или Повесть о первой любви

Шурочка вдруг поняла, что жутко голодна. С этим авралом в столовой она совсем забыла поесть! И потом не вспомнила — Вася пришел. Она стянула с себя свитер — тепло в доме: Ли-завета, вон, в легком халатике ходит — и села к столу.

Картошка лежала на блюде — рассыпчатая, посыпанная мелким укропчиком. Шурочка в который раз подивилась, какая здесь, в Сибири, картошка. Дома, в Ташкенте, вареная картошка совсем другая — твердая, скользкая, как обмылок. Поэтому дома просто так картошку они не варили — жарили, тушили, это да. Да и вообще редко готовили картофель — мама предпочитала готовить баклажаны, перец, зеленую фасоль, патиссоны. Слишком богатыми были их дачные грядки, чтобы ограничиваться картофелем. А вот за год жизни в Томске Шурочка съела картошки, наверное, больше, чем за десять лет в Ташкенте.

Они с девчонками ее и жарили, и просто варили, сбрызгивали местным подсолнечным маслом — оно так вкусно пахло семечками, — и съедали с удовольствием. Самое интересное, что Шурочка совсем не растолстела от такой еды. Хотя девчонок от картофельно-булочной диеты слегка разнесло. Наверное, сказались ее занятия бальными танцами. Шурочка записалась в студенческий клуб чуть ли не в первый месяц учебы и три раза в неделю по два часа отплясывала вальсы, румбу и ча-ча-ча. Ноги после занятий гудели колоколом, Шурочка лежала по полчаса, задрав их на спинку кровати, чтобы кровь отливала. А все булочки и картошка выходили с потом, который к концу двухчасового танц-марафона так пропитывал футболку, что хоть отжимай.

«Интересно, а тут в клубе есть бальные танцы? Наверное, нет», — с грустью подумала Шурочка и, чтобы отвлечься от мыслей о том, чего еще, привычного и приятного, нет в деревне, положила себе картофелину — та от одного прикосновения вилки рассыпалась на мягкие куски — и хрупнула огурцом. Огурец был крепкий и очень вкусный — в меру соленый, чуть сладковатый, с отчетливым ароматом укропа, чеснока и еще чего-то незнакомого, но очень аппетитного.

— М-м, какие огурцы вкусные! Никогда таких не ела. — Шурочка аж зажмурилась от удовольствия. Потом открыла глаза и перехватила встревоженный Лизаветин взгляд.

— Тебя на соленое тянет?

— Ой, да меня всю жизнь на соленое тянет, — засмеялась Шурочка. — Другие конфеты трескают килограммами, а я у мамы огурцы маринованные таскала банками трехлитровыми! Но у нее совсем другие, такие вкусные никогда не получаются!

— Я тебя научу, — откликнулась Лизавета, — в выходные как раз солить буду, приходи, поможешь. Или лучше совсем переходи ко мне жить! Вот прямо сейчас ночевать оставайся, а завтра вещи принесешь.

— А удобно? — спросила Шурочка. Идея поселиться у Лизаветы нравилась ей все больше и больше. Совершенно городская трехкомнатная квартирка с чистенькой кухней и современной обстановкой совсем не напоминала неопрятную избушку Васиной матери. А Лизавета обращалась к ней так, что Шурочке становилось легко и просто. Пожалуй, впервые с момента знакомства с Васей она чувствовала себя непринужденно.

— Удобно. Пойдем, покажу, где ты будешь спать, — откликнулась Лизавета и привела Шурочку в уютную спаленку.

— Мама, а Степка с качелей упал, — раздалось у порога, а следом послышался мощный басистый рев.

— Ах ты ж, вот же ж еще беда, — отозвалась Лизавета и побежала на рев, а Шурочка осталась осматриваться.

В комнате стояла кровать-полуторка с деревянными спинками и пружинным матрацем, накрытая новеньким покрывалом салатной расцветки. Покрывало отлично гармонировало с фисташковыми стенами, бледно-зелеными шторами на окнах и зелено-бежевым ковром на стене. У другой стены стоял трехстворчатый шкаф с зеркалом во всю дверку. Шурочка подошла к дверке и впервые за последние десять дней отразила себя в полный рост. Синяя футболка из тончайшего трикотажа с вырезом-лодочкой — итальянская, от сестры Любаши — красиво облегала небольшую крепкую грудь. Шурочка повела плечами — свободная от лифчика грудь чуть колыхнулась, соски, отзываясь на прикосновение материи, затвердели и обрисовались маленькими бугорками. Голубые джинсы — марка «Тверь», не хуже индийских, отстояла за ними в Томском ЦУМе два часа в очереди — начинались чуть ниже тонкой талии и ладно облегали круглые бедра. Разлохмаченные кудряшки — надо причесаться — обрамляли высокий лоб, выбивались, убранные за уши, каштановыми прядями на совсем не толстые щеки и вместе с аккуратным, слегка вздернутым носом составляли очень симпатичный портрет. Даже веснушки его не портили. А глаза, — надо же, без очков какие большие. И цвет у них — Шурочка приблизилась к зеркалу, вглядываясь повнимательнее, — не карий, как она всегда думала, а какой-то чайный, что ли.

Вот так, в полный рост, с новой прической и без очков, Шурочка видела себя впервые. Она даже замерла от встречи с незнакомкой в зеркале.

— Хороша краля-то! — Рядом с незнакомкой отразился Вася. Коренастый, выше Шурочки на полголовы, с волосами мышиного цвета, зачесанными на лоб ровной челкой. С горбатым носом, круглыми, глубоко и близко к переносице посаженными глазами, крупными желтоватыми зубами, обнажившимися в довольной улыбке. Что общего у него с той красавицей в зеркале?

Вася притянул девушку к себе, развернул и впился ей в рот поцелуем. «Ну да, — вяло подумала Шурочка, — что уж теперь, у нас уже все было, и я должна выйти за него замуж».

Она осталась у Лизаветы, и та, не спрашивая, постелила им с Василием одну постель. И Шурочка опять лежала колодой, терпела тяжесть его тела и боль в промежности, кусала губы и старалась не кричать, чтобы не напугать детей.

Но разве об этом напишешь маме? Шурочка еще раз оглядела заклеенный конверт и убрала его в кармашек своей сумки. Успеет еще послать.

Глава 8

— Слушай, Шура, ты что-то совсем пропала у этой Васиной сестрицы. Чего не заходишь к нам? Вчера знаешь какую дискотеку возле клуба устроили! Пыль столбом, доски ходуном, чуть на щепочки не разнесли их танцплощадку! И сегодня опять будет. А положи мне мяса получше, вон тот кусочек кинь! И сметанки погуще! — Ира Зинченко внимательно наблюдала, как Шурочка орудует поварешкой. Студентам сегодня дали выходной, и они обедали в столовой. На первое сегодня был рассольник Мясо к нему — те обрезки, что Шурочка настрогала с отварных мослов, — лежало в отдельной тарелке. Сметана — густая, аж ложка стоит — в алюминиевом ковшике.

— На, бери аккуратнее. — Шурочка протянула Ире тарелку, почти до краев наполненную супом. Посредине рыжей от томата рассольниковой глади плавал островок сметаны. Из него торчал кусочек мяса. Ира утащила тарелку на стол и вернулась еще за двумя — для Леночки и Эльки. Девчонки вот-вот должны были подойти.

— Ну, так придешь сегодня на дискотеку-то?

— Не знаю. Приболела я чего-то. Шурочка, действительно, чувствовала себя больной. Вчера, в субботу, они с Лизаветой полдня солили огурцы, потом убирали за поросенком. Огурцы солить было весело и вкусно. Ли-завета уложила на дно эмалированного ведра, примерно на четверть, пряные травы, чеснок, затем, почти до края, — пупырчатые, предварительно замоченные в колодезной воде огурчики, засыпала их стаканом сахара, двумя стаканами крупной серой соли и поставила в подпол. Шурочка подавала ей ведра вниз, в подпол, — тяжелые! А Лизавета спокойно принимала их сверху и составляла в полумраке, пахнувшем теперь не только картошкой, но и букетом из смородины, хрена, зонтиков укропа и чеснока. Травы издавали такой аромат! Не надышишься! Поросенок тоже издавал аромат — вздохнуть просто никакой возможности. Он был вовсе не розовым, как представлялось Шурочке, а пятнистым, черно-белым. Лизавета чистила за поросенком в сарае, а Шурочка помогала свинячьи отходы в яму относить. Яма была вырыта в конце огородов, идти к ней было метров триста. Чтобы не затягивать с ароматными ходками, Шурочка просила Лизавету класть в ведра побольше, и та наваливала отходы свинячьей жизнедеятельности, перемешанные с опилками, почти до краев. Потом они носили из колодца воду для бани, потом мылись. В бане Шурочке все время хотелось прикрыться — постоянно чувствовала на себе Лизаветин оценивающий взгляд. Потом заглянула в гости жена Васиного брата Ирина, и теперь глазела Шурочка, с удивлением отмечая морщинки на Иринином лице, устало опущенные утолки губ. Гостья казалась старшей сестрой красавицы с Доски почета и никак не выглядела на свои двадцать два. Все тридцать! И руки — шершавые, с вздувшимися венами.