Самый длинный выходной

Эйлин за все время их знакомства не удалось ничего узнать о его семье. Иногда, в зависимости от настроения, в рассказах Джоэля его отец выступал то цыганским графом, то профессором, открывшим секрет вечной жизни. А его мать представала то старой крестьянкой, общающейся с потусторонним миром, то всемирно известной оперной певицей, вышедшей на пенсию и живущей инкогнито, а то красавицей-шпионкой, нанятой русскими следить за американцами.

— Мы никогда не знаем, не услышим ли мы в полночь стук в дверь, и не представит ли нам ультиматум тайная полиция четырех стран, — выразительно говорил Джоэль.

— У тебя, должно быть, бывают кошмары по ночам?

— Кошмары? У меня бывают такие кошмары, по сравнению с которыми кошмары других людей можно считать приятными снами. Только ты можешь спасти меня.

Иногда Эйлин думала про себя, что он, возможно, стыдится своих родителей — быть может, его отец содержит кондитерский магазин или работает в банке, или делает что-то такое, что Джоэлю кажется невероятно скучным.

Джоэль водил Эйлин на каток, в бассейн и на длинные, длинные прогулки. Иногда он позволял ей навещать его на квартире, но, когда Эйлин предлагала приготовить ужин, он предпочитал обходиться фруктами, сыром и помидорами.

— Пища, — говорил он, — мешает работе мысли. Я приберегу радости гурманства для старческих лет.

Кроме всего прочего, он терпеть не мог приходить к ней домой, делал это лишь под давлением и вел себя там либо довольно вызывающе, либо подчеркнуто равнодушно. Эйлин не знала, какая его манера поведения смущает ее больше — когда он показывает свою непокорную сущность, приводя ее родителей в изумление, или, когда скованно сидит на софе, отпуская дежурные замечания насчет погоды, системы образования и политической ситуации.

— Я являюсь представителем новой жизни, а они боятся действительности, — с вызовом говорил он.

— Ты не прав, — возражала Эйлин.

— Они боятся меня, который представляет новое, — хвастался Джоэль.

— Это изречение построено на логике, — говорила Эйлин, — а я думала, что ты презираешь логику.

— Логика — это прибежище тугодумных людей.

Его посещения делали Эйлин несчастной и раздражали ее. Она хотела, чтобы люди, которых она любила так сильно, понравились друг другу. Но больше всего выводило ее из себя то, что, когда Джоэль не строил из себя идиота, его идеи были в общем сходны с идеями ее родителей. Ему просто нравилось шокировать их. В их обществе он вел себя по-детски и раздражал всех, но вне сомнения, — философски рассуждала Эйлин, — он должен это перерасти.

Если бы он поговорил с ними так, как он иногда говорит с ней — серьезно, — о своей работе, о книгах, которые читал.

— Я не хочу быть одним из тех безграмотных врачей, которые никогда не читают ничего, кроме «Журнала британской медицинской ассоциации», — говорил он ей. — Ты должна воспитывать меня, милая.

И Эйлин послушно давала ему читать свои любимые романы. — А я думала, ты презираешь искусство.

— Иногда, — отвечал Джоэль, — тебе нужен кто-то, кто бы сказал тебе, что Луна сделана из зеленого сыра, для того, чтобы сподвигнуть тебя выяснить, из чего же она сделана на самом деле. Я делаю резкие замечания в адрес искусства для того, чтобы услышать от людей, что же это такое на самом деле.

Непредсказуемость Джоэля приводила Эйлин одновременно в восторг и в отчаяние. Ей, привыкшей к людям, которые изо дня в день являли миру одно и то же лицо и всегда боролись за рационализм во всем, приходилось иметь дело с человеком, который гордился тем, что являл собой нечто обратное. Она никогда не знала, как он себя поведет — вообще никогда не знала, состоится ли их очередная встреча, поскольку пунктуальность тоже, согласно Джоэлю, была прибежищем тугодумных людей.

Он крайне редко приходил куда-либо вовремя, а однажды, когда Эйлин, уже одетая и готовая к выходу, с беспокойством ходила из угла в угол по квартире в ожидании его прихода, он вдруг позвонил ей и сказал:

— Догадайся, где я, моя прелесть. Я в Хайлендах. Если быть точным, в Авьенморе.

— Что?!

— Во время ленча я познакомился с человеком, который направлялся туда на машине, и я не мог устоять против искушения.

— Поздравляю, — произнесла Эйлин грустным тоном, понимая, что уикэнд окончательно потерян.

— Ты сердишься? Ты правда очень, очень сердита на меня? Ну так давай, сделай мне выговор.

Эйлин была воспитана на уважении прав других людей, и это пришло ей на помощь.

— Я абсолютно не вижу причины, почему бы тебе не поехать в Авьенмор, если тебе захотелось. Я ведь тебе не сторож.

Возникла пауза.

— Благодарю тебя. Это действительно очень мило с твоей стороны.

Эйлин могла бы и накричать на него. Она ждала извинений, каких-нибудь экстравагантных объяснений, но он сказал только:

— Скоро увидимся.

— Возможно, — огрызнулась Эйлин, швырнув трубку.

Встретившись с Джоэлем после этого случая, она вспомнила совет своей матери: «Если сомневаешься, лучше извинись». Поэтому она сказала:

— Прости, что я тогда была резка с тобой.

— Была резка?

— Я бы не вспоминала об этом, если бы это было не так… — глубоко тронутая, возразила Эйлин.

— Ну, я думаю, ты должна была рассердиться на меня. Я вел себя с непростительной безответственностью.

Эйлин подозрительно посмотрела на него. Может быть, он снова пародирует ее родителей?

— Ты свободен делать то, что тебе нравится, — холодно сказала она.

— Ну и чудесно. А теперь прояви великодушие и прости меня. Я в самом деле очень виноват перед тобой. Я даже не знаю, что вдруг на меня нашло. Наверное во мне взыграла кровь моих предков-цыган. Поцелуй меня, и давай забудем все.

Поцелуи разрешали почти все проблемы.

Лето было в полном разгаре. Эйлин готовилась к экзаменам и заполняла анкеты для поступления на курсы учителей. Джоэль тоже засел за подготовку к годовым экзаменам и появлялся бледный, измученный, с красными глазами.

— Давай сходим на какой-нибудь глупый фильм, — предложил он ей как-то вечером по телефону. — Я сегодня едва ли способен на членораздельную беседу. У меня все мозги отсохли.

— Мои тоже, — ответила Эйлин.

— Я займусь их массажем. Но пока тебе придется думать за меня.

В кино он заснул, держа руку Эйлин, и она чувствовала, как в ее душе разгорается чувство тепла и спокойствия. Джоэль так редко бывал тихим и усталым.

Когда зажегся свет, она слегка потрясла его, и он подпрыгнул, как зверь, которого вспугнули.

— О Боже, — воскликнул он. — Я, должно быть, заснул. Пойдем куда-нибудь и выпьем кофе.

— Мне кажется, тебе сейчас лучше пойти прямо домой и лечь в постель, — заботливо сказала Эйлин.

— Чепуха. Немного кофе поставит меня на ноги. Кстати, куда мы поедем во время каникул? У тебя есть деньги? У меня тоже нет.

— Я не думала об этом, — сказала Эйлин.

— Ну, так подумай. Я ведь сказал, что отныне тебе придется думать за меня.

Они зашли в бар.

Эйлин колебалась, помешивая кофе. Она не могла предсказать реакцию своих родителей на сообщение, что она с Джоэлем куда-то поедет.

— Мне бы так хотелось поехать на природу — погулять, полазить по горам, поплавать, — сказал Джоэль, разминая мускулы.

— Но ведь у нас нет денег.

— Мы заработаем немного.

— Мне кажется… — начала Эйлин, — …мои родители захотят, чтобы я поехала с ними.

— Ты не можешь ехать с ними. Я хочу, чтобы ты отдала предпочтение мне.

Когда они вышли из кофейного бара, Эйлин настояла на том, чтобы он ее не провожал. Она задумчиво брела по Квинсферри-роуд и остановилась на мосту, любуясь садами по другую сторону реки и наслаждаясь ее тихим шепотом.

Догадываются ли ее родители о том, что они с Джоэлем уже любовники? Иногда ей казалось, что они принимали это как должное и поэтому просто проявляли тактичность. А временами она думала, что эта мысль просто никогда не приходила им в голову. Она вовсе не желала «дискуссии» о столь щекотливом деле.