Пять золотых колец

— Не волнуйся. — Она выпрямилась на скамье, поднимая голову. — Я не пыталась приготовить ничего сложнее кофе. Маисовый хлеб остался от ужина миссис Хокинс.

Его улыбка была поразительной, несущей больше энергии, чем солнечные лучи, более желанной, чем летний ветерок.

Повернувшись, чтобы идти одеваться, Майкл помедлил на пороге.

— Сегодня утром я бы не отказался от того рагу из опоссума.

— г Нет проблем. Только принеси мне какого-нибудь зверька, и я его потушу хорошенько на медленном огне, чтобы хрящики не застревали в зубах.

Глаза его сияли, и улыбка теперь освещала все лицо.

— Эм, — выдохнул он, — как же я по тебе соскучился! Майкл скрылся за ситцевой занавеской. Он одевался в спальне и, натягивая брюки с подтяжками и сапоги, насвистывал монотонную мелодию. Эмма обхватила себя руками, глядя в окно на холодное утро Овертон-Фоллза и спрашивая себя, какие новые чудеса принесет ей этот день.

Эмма оделась очень тщательно, убрала волосы в прическу, которую видела у актрисы из телевизионного сериала «Домик в прерии». Конечно, актрисе помогали создавать образ парикмахеры и художники-визажисты. А Эмма вынуждена была полагаться на собственные неумелые руки и пятнистое зеркало.

На дне сундука в спальне она нашла женское пальто, далеко не такое теплое, как лошадиная попона, но, вероятно, более приличное с точки зрения жителей Овертон-Фоллза. Дневник в красном кожаном переплете так и лежал сверху на одежде. Прежде чем закрыть крышку, Эмма протянула к нему руку.

Она должна сделать запись. Последние слова в дневнике дышали такой грустью, такой безнадежностью, что Эмма чувствовала — ей необходимо изменить эту тональность. Она нашла перо и бутылочку чернил возле книг Майкла. Чернила уже оттаяли, согретые жаром растопленного очага.

«Моя новая жизнь здесь очень трудна, — написала Эмма, окуная перо в бутылку. — Но я знаю, что Майкл рядом, и для меня нет ничего невозможного. Сегодня я сделаю все, чтобы школа открылась, — она нужна детям. Наступает Рождество. И нет ничего невозможного».

Эмма с удовлетворением перечитала написанное, подула на страницу, чтобы чернила побыстрее высохли. Потом надела пальто, темно-зеленое, тесно облегающее фигуру и доходящее ей до щиколоток, с бархатным воротником, и вышла на улицу.

Сначала Эмма пошла к хижине миссис Ларсон, чтобы вернуть деревянное ведерко и поблагодарить за рагу. Она постучалась, подождала и уже собралась было постучать снова, как дверь открылась.

На пороге стоял мальчик лет пяти-шести.

— Привет. — Она улыбнулась. Он тотчас же сунул два пальца в рот. Эмма протянула ему ведерко:

— Я видела тебя вчера, пока ты спал. Это, наверное, ведерко твоей мамы?

Появилась Ребекка Ларсон, одетая в то же свободное платье, которое было на ней вчера. Малыш обхватил мать за ногу, не выпуская изо рта пальцев и не сводя глаз с Эммы.

— О, доброе утро, миссис Грэхем! — Ребекка нежно погладила сына по головке.

— Доброе утро, миссис Ларсон. Этот красивый молодой человек — ваш сын?

Ребекка рассмеялась:

— Это точно, мэм. Его зовут Джордж Вашингтон Ларсон. Джордж, эта красивая леди — миссис Грэхем. Услышав ее имя, мальчик вытащил пальцы изо рта.

— Вы мама мистера Грэхема? Эмма рассмеялась.

— Нет, Джордж. Я его жена, — ответила она. Ей все еще было странно называться чьей-то женой, странно, но чудесно.

— О, какая я невежливая! — пробормотала миссис Ларсон, пятясь в дом. — Входите, пожалуйста. Эмма покачала головой.

— Я только хотела вернуть ведерко и поблагодарить вас за рагу. И еще, — Эмма наклонилась поближе, — хотела кое-что у вас спросить.

Глаза Ребекки Ларсон широко раскрылись, она взяла ведерко.

— Что спросить? — тихо спросила она.

— Вы с мужем ведете дела с Цоллерами. Мне необходимо побольше узнать о них Я хочу снова открыть школу, а без их поддержки это почти невозможно.

Ребекка несколько секунд молча смотрела на Эмму. Только ее медленно открывшийся рот указывал на то, что она слышала слова Эммы.

— Миссис Грэхем, лучше зайдите в дом, — наконец произнесла она. — Это может занять некоторое время. Эмма вздохнула — Так плохо?

— Скажем так, — Ребекка широко распахнула дверь, — у маленького Джорджа успеют усы вырасти к тому времени, как я закончу вам все рассказывать.

Ее слова вызвали улыбку у одного только маленького Джорджа.

Рабочий день Майкла прошел, как всегда, напряженно. Он работал без передышки, листал потрепанные книги судьи по вопросам права, беседовал с пожилой парой из Германии, которая хотела подкупить еще земли, пытался успокоить молодого фермера, уверенного в том, что его сосед отравил воду в колодце.

Миссис Хокинс, чьи нелепые седые кудряшки, как у девочки, подпрыгивали при каждом ее шаге, днем принесла ему вкусный обед. Майкл съел его почти машинально, одновременно просматривая бумаги, подшитые в подготовленное к слушанию дело.

Эмма По его телу разлилось тепло при мысли о жене. Она уже давно ушла в собственный мир, где ему не было места Он опасался, что она никогда к нему не вернется, что будет жить только в своих мыслях — в убежище, куда не могут войти ни смерть, ни страдание.

Смогут ли они когда-либо поговорить об их маленьком сыне? Вместе делиться воспоминаниями о его короткой жизни? Он умер, едва начав ходить. Это было бы второе в его жизни Рождество.

Майкл покачал головой.

— Думай о чем-нибудь другом, — приказал он себе, сжимая руку в кулак и глядя на побелевшие костяшки пальцев.

По крайней мере Эм уже лучше. Возможно, к этому времени в будущем году у них уже будет еще один ребенок. Возможно.

Едва войдя в дом, Майкл понял: что-то неладно. Все было точно так же, как утром, когда он уходил. Ничто не указывало на то, что днем здесь кто-нибудь был. Очаг погас. Он заглянул в чулан — оставшийся с вечера цыпленок все еще лежал там. Эмма сказала, что съест его на обед, но он остался нетронутым.

Не снимая пальто и шляпы, Майкл ворвался в спальню.

— Эм? — Ему стало страшно. Неужели она снова ушла в себя? Если она покинет его сейчас, то уже никогда не вернется.

Но комната оказалась пустой, постель аккуратно застелена.

Прошло много часов с тех пор, как он видел ее в последний раз. Где она может быть?

Он выбежал на улицу, оставив дверь распахнутой, раскачивающейся на зимнем ветру.

— Эмма? — позвал он.

Ответа не было.

Майкл пустился бежать к центру городка, воображение рисовало перед ним ужасные картины того, что могло случиться. Все возможно в этой дикой стране Ходило множество историй о людях, убитых дикими зверями или утонувших в бурной реке, или просто бесследно исчезнувших.

Возможно, она убежала, не в силах справиться со своим горем, не в силах смотреть в лицо собственного мужа. В какой-то мере она, должно быть, все еще винит его в их потере, во всем, что произошло с тех пор, как они приехали на запад. Должна винить. Видит Бог, он и сам себя винит. Бывали дни, когда он чувствовал, что не может больше жить с этой виной, пригибающей его к земле, разрывающей на части его сердце.

Ему не следовало оставлять ее одну Надо было разрешить миссис Хокинс за ней присматривать. Нет Это было бы не правильно Ему следовало остаться с ней самому. Он должен был найти в себе достаточно мужества, чтобы смотреть в полные боли, обвиняющие глаза на ее прекрасном лице.

Откуда-то донесся вдруг ее смех, ясный и музыкальный. Он уже почти забыл этот звук. До вчерашнего вечера, когда она снова рассмеялась и этот великолепный звук вернул тепло и красоту в его жизнь.

Майкл прислушался, надеясь снова услышать его. Может, ему почудилось? Неужели ему так захотелось услышать ее голос, что он вообразил себе эти милые звуки?

Но Майкл снова услышал ее смех, на этот раз к нему присоединилось незнакомое хихиканье. Он повернул в направлении этих звуков и остановился в полной уверенности, что ему мерещится то, что он увидел.