Лоренс, любовь моя

— Я уже сыта этим по горло! — взбесилась я. сердясь на нее и на себя тоже. — С тех пор как я здесь, все делают странные замечания насчет того и сего, будто что-то и впрямь не так, и никто не хочет, чтобы я узнала, что именно.

Я увидела, что теперь мама встревожилась не на шутку, и испытала злобное удовлетворение, потому что это было хоть что-то — я смогла наконец пробиться через стену равнодушия. Она была для меня такой же загадкой, как и все остальные.

Я продолжила в том же духе. В католической школе частенько повторяли мне, что я бываю слишком прямолинейна и резка, но я ненавидела разводить политес и не собиралась допускать, чтобы со мной обращались как с малым дитем, которому не положено ничего знать.

— Если что-то не так, мама, почему бы не сказать мне об этом прямо? Я уже достаточно взрослая.

После минутного колебания она ответила мне:

— Да нечего тут рассказывать, Верунчик, и ты же знаешь, что с самого твоего приезда я просила тебя, чтобы ты не вынюхивала ничего и не собирала досужие сплетни.

— Может, мне вообще ни с кем не разговаривать? Что это за жизнь, если я ни с кем не могу подружиться?! — закричала я.

Мама снова отбросила свое занятие и закусила нижнюю губу.

— О, Верунчик. — Она совсем не была так раздосадована моим поведением, как я ожидала; даже напротив, была полна раскаяния, как будто я имела полное право на подобную вспышку. — Боюсь, тебе тут слишком одиноко, но мы постараемся найти для тебя подружку твоего возраста! Не знаю как, но сделаем это. В округе живет много молодых людей.

— Мне понравилась беседа с мистером Бракнеллом, он был так мил со мной! — Меня прямо распирало от детского тщеславия. — Он необыкновенный красавчик, правда, мама?

Ответ прозвучал достаточно старомодно.

— Красив тот, кто поступает красиво, — сказала она и рассмеялась.

Я села рядом с ней, протянула руки к огню и почувствовала себя гораздо лучше.

— А он сделал что-то некрасивое?

Теперь мама предостерегающе подняла вверх палец, но она улыбалась и от этого казалась молодой и очень привлекательной.

— Не пытайся разузнать так много обо всех окружающих.

И тут я допустила самую большую ошибку, на которую только была способна:

— Мама, скажи, а кто совершил самоубийство на Горьком озере?

С тем же успехом я могла бы бросить бомбу в эту уютную, освещенную огнем гостиную. Мама вскочила на ноги и побелела как полотно. Мне показалось, что она вот-вот рухнет в обморок.

— Мама, с тобой все в порядке?! — воскликнула я.

Она словно дар речи потеряла. Губы шевелились, но не было слышно ни звука. Я подумала, что она или действительно свалится, или скажет что-то ужасное. Потом она пропищала:

— Кто сказал тебе об этом?

— Лесничий.

Она стиснула зубы и сжала кулаки.

— Старый осел, грязный сплетник!

— Ну... а кто... это был... — завела я свое.

— Замолчи, пожалуйста! Это не тема для разговора! Слышишь меня, Верунчик? Ни теперь, ни в будущем, никогда! Ты поняла? — И с этими словами она вышла из комнаты и хлопнула дверью.

Между нами выросла новая стена. Поймем ли мы когда-нибудь друг друга?

Глава 5

Я снова встретилась с Лоренсом Бракнеллом не раньше середины апреля. Желание увидеть его ничуть не стало меньше из-за того, что он так обошелся со мной в тот день у ворот. Я помню, как он поспешно сел в машину и уехал, а я наблюдала за его стареньким чихающим автомобилем, у которого было что-то не в порядке с выхлопной трубой.

Прошло почти полмесяца со дня моего приезда. Я уже свыклась со своей довольно одинокой жизнью, но никак не могла привыкнуть к странному поведению моей матери. Она бросалась из крайности в крайность: то была близка и мила со мной, и тогда я чувствовала себя абсолютно счастливой, то отдалялась и не реагировала ни на какие попытки сблизиться с ней.

Я уже перестала задавать вопросы, за исключением тех случаев, когда знала наверняка, что это не расстроит ее. Больше разузнать о самоубийстве на озере было не у кого; и эта история одновременно и отталкивала, и завораживала меня. Я попыталась расспросить Элис, но она словно воды в рот набрала, кроме того, старуха явно была «не в себе», не то чтобы вовсе сумасшедшая, но малость глуповата. Она часто смеялась без повода, и мозги у нее были как в тумане. Но для своих семидесяти пяти она хорошо справлялась с работой.

Она говорила со мной о тех временах, когда я была совсем крошечной, но как только я упоминала о своем отце, тут же замыкалась в себе. От нее я так ничего и не смогла добиться. Что касается старого Джорджа, то с ним я не решалась говорить ни о чем, кроме цветов. Он был настоящий уроженец Ланкастера — замкнутый и молчаливый. Он, бывало, стоял, сложив огромные почерневшие руки на лопате, и жаловался на сорняки и упадок, которыми был сыт по горло, нелестно отзывался о юном Томе Поттере из деревни, который возил на тачке мусор. Старый Джордж припоминал, что в молодости мог за час сделать больше, чем этот лентяй — за шесть.

Из чистого упрямства я однажды спросила, помнит ли он моего отца. Сначала он никак не отреагировал, потом уставился на меня из-за стекол старомодных очков в металлической оправе:

— Не-а, ничего не знаю о нем. Извини, малышка. Пора мне приниматься за работу...

Так я и бродила по саду, понуро опустив плечи и саркастически размышляя, был ли у меня вообще отец. Может, меня принес аист и сбросил на вершину круглой башни Большой Сторожки? С ума можно было сойти ото всех них!

Как же я была одинока! Иллюзии растаяли как дым. Я страстно хотела вернуться домой, и что же? Меня встретила неприветливая давящая атмосфера, где все окутано печалью и тайной.

Можно было подумать, что у сэра Джеймса чума, так настойчиво отваживали меня от западного крыла здания, где он умирал в своей постели. Мама даже не хотела, чтобы я поднималась по лестнице на галерею. Что касается Рейчел Форрестер, сиделки сэра Джеймса, я столкнулась с ней лицом к лицу лишь однажды за эти две недели.

Это было утром следующего за ее выходным дня. Она ворвалась к нам в комнату, когда мы еще завтракали.

— Доброе утро, миссис Роуланд, — поздоровалась она. (Этот голос я хорошо запомнила, именно его я слышала в ту первую ночь, но теперь он был ледяным, и в нем не было ни капли тепла, с которым она говорила по телефону с Лоренсом Бракнеллом.)

Из того, как моя мать поглядела на нее, я заключила, что медсестра не слишком-то ей по душе. Две женщины стояли друг напротив друга, и я была рада, что мама не проявила ни капли слабости, а только вежливость.

— Доброе утро, мисс Форрестер. Могу быть чем-то вам полезна?

— Да, хотелось бы знать, кто послал за доктором Вайбурном, пока меня не было?

— Я, — спокойно ответила мама. — Кстати, мисс Форрестер, думаю, вы еще не знакомы с моей дочерью. Вера, это сестра Форрестер.

— Очень рада, — ответила я, как школьница, держа руки за спиной.

Мисс Форрестер оценивающе оглядела меня с ног до головы, и от ее взгляда не укрылась ни одна деталь. Мне было все равно, что она подумает обо мне, но она была действительно восхитительна, я не ошиблась, когда увидела ее той ночью. Я видела ее волосы только издалека, но теперь, когда я смотрела на них вблизи, они казались еще прекраснее: густые, цвета осенних листьев бука, припорошенных золотом. Она высоко зачесывала их. Рейчел была очень бледной, губы чуть тронуты розовой помадой. Но более всего меня заворожили ее глаза: цвета голубого аквамарина, такие же сверкающие и холодные, еще более поразительные на фоне черных бровей и ресниц. Бог мой, какая эффектная женщина! Я глаз не могла от нее оторвать. Она должна была сниматься в фильмах или быть моделью, но никак не простой медсестрой!

Я заметила, что у нее длинная белая шея и такие же длинные пальцы. Никогда раньше мне не приходилось видеть таких рук. Они постоянно нервно двигались, будто Рейчел пыталась что-то стереть с кончиков пальцев.