Только ты и я

Пэнси Вейн

Только ты и я

1

– Ты только не подумай, Мими, что я давлю на тебя, но, в самом деле, надо ли тебе все это? Прости меня за прямоту, но неужели ты позволишь такой банальности, как мужская неверность, испортить твою дальнейшую жизнь?

Голос старшей сестры был полон искреннего сестринского участия. Мишель знала, что Мэгги в самом деле не хочет ее обидеть и желает только добра. Но полный безграничного терпения голос выводил из себя сильнее, чем если бы Мэгги орала на нее в телефонную трубку.

– Не мели чушь, Мэгги. С чего ты взяла, что моя жизнь испорчена? Я совершеннолетняя и делаю то, что мне нравится. Я своей жизнью полностью довольна.

Сестра протяжно вздохнула и стала перечислять – в который раз. А Мишель, стиснув зубы, чтобы не завизжать, в который раз выслушивала нудное перечисление своих промахов и ошибок, решив, что если закричит и бросит трубку, то сестра примет это за доказательство того, что внутренне она с ней согласна. Итак, спокойствие и только спокойствие.

– Ты бросила колледж – а ведь тебе так нравилась твоя будущая специальность! Ты пошла в этот несчастный балаган – прости, Мишель, но по-другому его не назовешь, – и идиотничаешь там в каком-то дурацком фарсе. И ты по-прежнему поддерживаешь отношения с Люси! – При упоминании этого имени сестра обычно теряла всякое терпение и, переполняемая обидой за младшую сестренку, начинала шипеть, не особо выбирая выражения. – Ведь она дрянь, подлая дрянь, а ты тратишь на нее свои душевные силы. Это ли не мазохизм? Мими, очнись, пойми наконец, что ваша так называемая дружба не стоит выеденного яйца. Твое представление о дружбе – это иллюзия незрелого ума!

Подумать только, ну и выражение!

– Нашу дружбу с Люси не может испортить такая банальность, как мужская неверность! И позволь мне самой решать своим незрелым умом, что чего стоит, – твердо сказала Мишель и улыбнулась себе в зеркало. – Я очень рада, что Винс достался не кому попало, а моей подруге детства.

– Ты все время отшучиваешься! Ты просто не хочешь поделиться со мной тем, что чувствуешь на самом деле, – тяжело вздохнула Мэгги. – Но хотя бы не ходи на этот митинг у министерства! На эти стихийные митинги собирается всякий сброд, в основном чтобы похулиганить, сама знаешь.

– Я против войны в Ираке и буду заявлять об этом всегда и везде, как только предоставляется такая возможность! – упрямо заявила Мишель и добавила более мягко: – Но не бойся – больше я не попаду в участок, даю слово. И никаких интервью давать не буду.

– И я должна сказать тебе за это спасибо? И как будто это от тебя зависит, попадешь ты в участок или нет, глупая ты Мими! – воскликнула сестра. – Ну а если твоя фотография снова появится в газете? Тоже хорошего мало. Папе очень приятно будет, когда сослуживцы станут тыкать ему под нос эту газету.

– Ну что ты каркаешь, Мэг? Еще ничего не случилось. Успокойся, я не больше твоего хочу доставлять папе неприятности. Но папа никогда не мешает мне выражать свое мнение…

– Любым законным способом! Но я знаю, что мои просьбы для тебя пустой звук! – Сестра вздохнула так, что у Мишель зазвенело в ухе. – Ты хотя бы не забудь про папин день рождения.

– Об этом могла и не напоминать. Все, пока, я в самом деле ценю твою заботу, но я правда сейчас спешу, Мэг.

И Мишель, повесив трубку, взглянула на часы и начала торопливо собираться. Через полчаса начнется митинг у министерства обороны – она едва успевает. Потом надо заехать к миссис Фейн, завезти ей новые краски и лоскутки – как обещала. Мишель засунула приготовленный сверток в карман ярко-красной куртки. Несколько взмахов расчески, и каштановые мелко вьющиеся кудри уже не торчат во все стороны – правда, их буйство не удается укротить надолго.

Не забыть отправить по электронной почте в экологический журнал короткую заметку о нашествии лисиц на северный округ. Впрочем, это она сделает завтра. И НЕ ЗАБЫТЬ купить папе подарок! Потом на репетицию в театр, где она решительно объявит Стивену, что категорически не согласна появляться голой в сцене убийства! Потом на вечеринку к Люси и Винсу… Люси так настойчиво звала ее. Что же, она придет. Чтобы под утро смертельно усталой добраться до дома и заснуть без снов. И не думать снова и снова о своем одиночестве в долгие часы бессонницы.

Мишель всегда планировала свой день так, чтобы не оставалось ни одной минутки свободной. Все время что-то делать, все время быть занятой – только так и можно лечить душевные раны.

– Господи, Руди, два года прошло, и ты провел их не где-нибудь, а на войне, так неужели до сих пор вспоминаешь эту сучку?

Джон Хаммер был искренне поражен. Его брат Рудольф только накануне выписался из госпиталя в Бате, куда попал после ранения, но вместо рассказов о войне или расспросов о родных он спрашивает, не слышал ли его брат про Беллу! Про эту чертову куклу, на которую младший брат во время учебы в Кембридже не мог надышаться, на которую буквально молился…

А она поступила с ним так подло! У Джона просто все клокотало внутри, стоило только вспомнить случившееся два года назад.

Автомобиль ехал по Вестминстерскому мосту, и Рудольф Хаммер, бледный темноволосый молодой человек, скорее похожий на музыканта, чем на солдата, жадно смотрел на Биг-Бен и башни парламента. Два года он их не видел! Вот он и снова в Лондоне. «Ситроен» Джона свернул на набережную, и тут с низкого серого неба полетели вниз легкие белые хлопья.

Рудольф пожал плечами. Брат решил, что ему нравится бередить старую рану? Он не прав. Мучительное чувство, что жизнь кончена, заставившее его, без пяти минут юриста, бросить университет и уйти на контрактную службу в армию – чтобы не броситься в Темзу, – на линии боевых действий ощутимо притупилось. Синие глаза и черные локоны уже не снились каждую ночь, не стояли перед глазами.

Последнее время, когда Руди вспоминал о случившемся, ему даже казалось, что их с Беллой расставание было неизбежным…

– Не бойся за меня, Джон, время, как ни странно, действительно лечит. Все уже не так, как раньше. Я желаю ей всякого счастья. И чувствую себя виноватым – ведь я порвал ее два письма, так и не прочитав. Наверное, я должен был дать ей шанс оправдаться.

– Ты виноват? Ты?! – завопил брат и так резко крутанул руль своего «ситроена», что Руди едва успел упереться ногами и тут же застонал – раненая нога еще долго будет давать о себе знать.

– И не только в этом. Я тогда вел себя как мальчишка. – Он и был тогда мальчишка. Ревновал ее, злился. Ну да что говорить. Теперь все в прошлом.

У Рудольфа снова мелькнула мысль, которая уже мелькала несколько раз за последнее время. Что, если разыскать Беллу и явиться к ней – новым, возмужавшим, с боевой раной… Просто предложить встретиться, посидеть в кафе. Поговорить об их юношеском увлечении спокойно, как взрослым людям. Но тут же обрывал себя – нет, незачем. И в самом деле не находил в себе желания.

– Ничего я о ней не знаю, и знать не хочу, – буркнул брат. И поспешил перевести разговор в другое русло: – Какие у тебя все-таки планы? Будешь работать со мной? Восстановишься в университете? Тебе всего-то меньше года оставалось…

– Но это только осенью, а пока приму твое предложение. И отцу надо помочь. Как он – не решился продать дом?

– И слышать не хочет. Значит, поработаем вместе?

Джон заметно повеселел.

– Тогда, значит, заезжаю сейчас за Эмми, и двигаем к отцу – он готовит шикарную встречу. Знаешь, мы с Эмми… ждем ребенка. Отец еще не знает.

– Поздравляю! Когда?

Но Джон не успел ответить – ехавшая впереди машина почему-то остановилась. Впереди маячил полицейский с жезлом. Рудольф высунулся в окно и разглядел у решетки правительственного здания группу молодых людей, размахивавших плакатами: «Нет войне в Ираке!».

Полицейский махал жезлом, заворачивая машины в переулок. Джон, чертыхнувшись, хотел уже свернуть направо, но Руди попросил: