Лжецы, иллюзии и бумажные боги (СИ)

========== Тот, кто боялся грозы ==========

So who’s it gonna be,

The one that you only need?

***

Так кто же это будет,

Тот единственный, который нужен тебе? (с)

Анна звонила до полудня трижды.

Она разбудила его своим ранним звонком - гостиничный номер утонул в турмалинах предрассветного, заспанного солнца, - Мэтт, не изменяя привычке, не ответил - ни тогда, ни после.

После полудня звонки продолжались - раз пять или шесть, возможно и больше, Мэттью не мог сказать наверняка, так как выключил непрерывно дребезжащий, не дающий покоя телефон, и для верности закинул его в так и не разобранную походную сумку, прикрыв сверху ворохом свежих рубашек.

Иви глядела на него спокойно и бесстрастно; её лицо, её по-весеннему хрупкое, острое лицо было бледно и безукоризненно-равнодушно, и Мэтт почти не заметил тонкую, едва уловимую, чуть циничную улыбку на её губах, и почти не удивился, когда она тихо, но настойчиво - как делала это всякий раз - сказала ему, что телефон всё же придётся включить.

Она будет звонить. Она не остановится. Позволь ей поговорить с тобой.

Позволь ей найти тебя.

Он расфокусировано глядел на Иви - смотрел, и не видел её, не мог увидеть - пока солнце, на редкость яркое, ясное солнце, проникая сквозь обыденно-светлые жалюзи, свойственные всем подобным гостиничным номерам, разливалось по полу.

В глазах у Мэтта рябило.

Иви казалась ещё неестественней, ещё нереальней, чем прежде - словно иллюзия, вспыхнувшая, восставшая из полузабытого сна, или кошмара, или туманного, болезненного морока. Её тёмные волосы впитали в себя весь дневной свет, выпили его до дна и отливали уже привычной осенне-ржавой, румяной рыжиной. Её глаза выглядели темнее, синее обычного.

Мэтт зажмурился - ярко-сизые молнии пролегли под его веками, отпечатались в его мыслях, сложились в причудливые, изменчиво-непостоянные узоры.

Он сказал:

Всё, что угодно.

Он достал уже ненавистный телефон. Он набрал знакомый номер. Он услышал позабытый, недоверчиво-зияющий, вопрошающий голос.

Ты в порядке, Мэтт? Прошу тебя, не молчи, скажи мне, где ты. Я приеду за тобой. Мне нужно сообщить тебе кое-что.

Он слышал, как в её сталкивающихся друг с другом словах стекло смешивается с металлом, звенит, громыхает, как громыхают грозы; как скручивается, разбивается волнение. Тогда он подумал, что Анна права, что им пора поговорить.

Иви полупрозрачными, мучнисто-белыми руками обнимала себя за плечи - плечи дрожали, точно от промозглого ветра, неунывающего холода. Неестественной белизны её лица было почти не видно за завесой волос.

Мэтт отвернулся.

— Анна, — прохрипел он, — записывай адрес.

***

Её слова звучали словно издалека - приносимые эхом из надменных, величавых гор или всплывающие бурлящей волной из впадин морских - Мэтт не расслышал их, он был невнимателен, он был будто не в этом месте, и не в этом мире, и не с теми, с кем нужно. Он знал, что Анна не придаст этому значения и не обидится, не расстроится, а потому переспросил.

Она повторила в неспешной, элегантной манере.

Я говорила, будет непросто.

Мэтью, как и всегда, сидел чуть боком - его руки лежали на обеденном столе и хаотично складывали из бежевых, под цвет скатерти, салфеток неровные фигурки - снова и снова.

Анна неодобрительно-неотрывно смотрела на него, на неровные, неловкие движения его пальцев, но, в конечном итоге, это не имело никакого значения.

Разумеется, она говорила.

Разумеется, она была права - Мэтт знал о ней многое, но это бесконечное многое сводилось к трём неизменным обстоятельствам: Анна была его личным психологом, Анна была его едва ли не единственным другом, Анна исключительно всегда, не смотря ни на что, была неизменно, неоспоримо права.

Она приподняла тонкие брови, она произнесла - спокойно и ровно.

Будь добр, объясни мне, что происходит.

Мэтью устало откинулся на спинку стула - стул в который раз показался ему чересчур неудобным - и, отложив измятые салфетки, потёр отяжелевшей рукой затёкшую шею.

Что происходит.

Правило трёх действий, которые Анна требует от него с их самой первой встречи на самом первом сеансе. Вспоминай, думай, анализируй.

Сначала - прошлое.

Вспоминай.

Что происходит - хотел бы он сам понять это.

Заголовки жёлтой прессы ещё сильнее и ярче желтеют от имён новых жертв, и, кажется, даже немного краснеют, от злости или отчаяния - не понять. Искалеченные, разрезанные болью лица родственников, выплеснутые, испещрённые отчаянием глаза жён и мужей, сожжённые дома - тот, кто убивает, всегда сжигает за собой дома, - дорожки, протоптанные слугами ФБР, впитавшие запахи резины и гари, звуки голосов, растерянных и собранных, громогласных, бездумных сирен.

Вспоминай.

Улик недостаточно для того, чтобы продолжать расследование, но достаточно для того, чтобы обвинить его друга, Майкла Мортимера. Мэтт старается обеспечить ему защиту. Мэтт его адвокат. Белоснежные, испепелённые люминесцентными лампами стены конторы выжигают ему глаза и снятся по ночам - он просыпается дрожащий, в поту. Защита слепа и беспомощна, защита рушится у Мэтта на глазах - не возвести заново, не собрать.

Майкл, просящий о помощи, Майкл, говорящий о своей дочери.

Она совсем одна. Позаботься о ней.

Вспоминай.

Его друг - обвиняемый, пока сам не становится жертвой, пока его не находят в камере, обездвиженного, остекленевшего, пока его обрушенный, выгоревший дом не проседает в земле тоской и пеплом и выжженной, сухой травой.

Мэтт закрывает другу глаза - а поздним вечером, когда звёзды обращаются в пыль, и пыль та осыпается ему на плечи, и давит, и прижимает к полу, топит отчаяние, и горе, и отчаянное горе в ближайшем, пропахнувшем спиртом и дешёвыми деньгами баре.

Вспоминай.

Он вспоминает о дочери Майкла.

Дочери Майкла девятнадцать лет, у неё нет родителей, нет дома.

Дочь Майкла зовут Ивейн.

Анна разбудила его на следующее утро - это было утро, небо оставалось всё ещё синим и далёким, а не выцветшим, вылинявшем, уставшим, ­- голова Мэтта была прошита раскалённым шипом боли от недосыпа и чего-то страшного, растёкшегося тяжестью по его венам; он не мог сказать, как вёл машину, как добрался до дома - его дом находился за чертой города.

Всё, что он тогда мог сказать, это то, что он хочет оформить опекунство над Ивейн.

Анна прикладывала холодный компресс к его лбу и смотрела серьёзно, внимательно и словно немного, самую малость, настороженно.

— Ты не сумеешь заменить ей отца, — пробормотала она. Тонкие ниточки ранних, молодых морщинок собрались в уголках её глаз, делая её чуть старше и чуть опытнее.

— Я и не собираюсь, — ответил он; небо скрежетало, щетинилось у него где-то над головой - Мэттью не слышал, не замечал его. — Но я не защитил Майкла. А теперь я должен - обязан - защитить её.

Анна не хотела понимать его, не чувствовала его упущенной ответственности, его вины.

— Будет много бумажной волокиты, — сказала она, поджав губы - то ли недовольно, то ли взволнованно.

Мэтт кивнул.

Мэтт знал - они отпустят её. Им некуда девать её, а ей некуда идти. Она нуждается в нём.

Думай.

Тот, кто убил Майкла, не был найден. Тот, кто убил Майкла, мог вернуться и за Ивейн, если посчитает, что она может навредить ему, что она опасна или просто потому что ему так-взбредёт-в-голову. Мэтт мечтал прострелить ему эту самую голову, или размозжить её, или сделать что-нибудь, о чём прежде и подумать не мог.

Анализируй.

Он не мог. Не может. Не способен?

А теперь Анна сидела за его кухонным столом и говорила, что она предупреждала, что это, должно быть, будет совсем непросто.