Любовь — это еще не все (ЛП)

Никто, кроме него самого, не удивляется, когда Пит приходит к Джоанне.

— Какого черта ты здесь делаешь? — спрашивает она своим обычным тоном, глядя на полуоткрытую дверь.

— Мне больше некуда идти, — Пит пожимает плечами.

— Она ушла, — Джонна смотрит внимательно, но равнодушно. — Ее забросили обратно в Двенадцатый Дистрикт, Хеймитч там с ней нянчится.

— Я знаю, — отвечает Пит, проходя мимо Джоанны, к двери. — Моя семья мертва, мой Дистрикт сожжен дотла, я сошел с ума, и, кажется, Китнисс тоже.

Он говорит без горечи, у него задумчивый, спокойный вид.

— Там я вряд ли буду чувствовать себя как дома.

«Там» означает «рядом с Китнисс», они оба понимают, но Джоанна не собирается заводить разговор на эту тему.

— Наверху полно пустых комнат, — ее голос чуть хрипит. Она заворачивается в одеяла, устраиваясь удобнее на диване. — Крайняя справа — моя.

Джоанна снова смотрит на экран телевизора, и Пит кивает. Она не провожает его взглядом, но слышит тяжелые шаги на лестнице.

*

В первую же ночь с Питом случается приступ, и теперь он боится спать еще больше, чем раньше. Он ходит по дому, точно призрак. Точно так же он ходил по капитолийскому поезду, целую жизнь назад.

Когда он в следующий раз видит Джоанну, она пьяна, лежит на полу в гостиной, укутанная в одеяла.

— Добро пожаловать в клуб одиноких сердец, — бормочет она. — Добро пожаловать в страну безответной любви. Быть вторым тоже неплохо.

*

Сначала они избегают друг друга, как будто не живут в одном доме. Джоанна привыкла к ночной жизни, и от таких привычек избавиться непросто. А Пит, привыкший к работе пекаря, просыпается на рассвете и отправляется в постель сразу же после наступления темноты. Все его дни одинаковы: он печет хлеб, осматривает дом, рисует чащу леса, думая о Джоанне, которая совсем рядом, за соседней дверью, и делает все, что может, чтобы не сойти с ума. Не сойти с ума, как Джоанна.

По крайней мере, иногда он уверен, что она сошла с ума.

Им обоим снятся кошмарные сны.

*

Через несколько недель они подстраиваются друг под друга. Пит слишком устал от хронической бессонницы, чтобы просыпаться на рассвете, и он постепенно привыкает спать первые несколько часов утра, когда уже светло. Джоанна не может спать, пока Пит ходит по дому, так что она просто старается бодрствовать в то же время, что и он.

Они не разговаривают друг с другом. Им не нужны разговоры. Они оба были там, в Капитолии, на лезвии ножа. За долгие дни плена они оба видели, слышали, чувствовали, делали (вынуждены были делать) одно и то же и знают это.

Им не нужны разговоры.

*

Джоанна осталась прежней. Поэтому все начинается не с брошенных украдкой заинтересованных взглядов или нерешительных прикосновений. Ни она, ни Пит не краснеют, не смущаются: ободрав их души до мяса, Капитолий лишил их способности к этому — все, сколько-нибудь похожее на стыд, они потеряли где-то между первыми сломанными костями и унизительными просьбами о помощи.

Они оба прошли через слишком многое, чтобы играть в игры или притворяться невинными. Это было бы неуважением к их общей истории.

*

То, что у них есть — это нездорово, неправильно, это не любовь. Ничего похожего на то, к чему Джоанна привыкла за свое короткое, но счастливое детство, и тем более ничего похожего на то, что снилось в жарких снах Питу, когда он был младше и мало знал о жизни.

Но все же то, что у них есть, — прекрасно.

*

Они редко ссорятся, но каждая их ссора — настоящая катастрофа. Они ведь победители Голодных Игр.

После того, как такое случается в первый раз, Джоанна говорит Питу, что сегодня их безопасным словом будет «Сойка-Пересмешница» — она прекрасно знает, что Пит никогда этого не скажет. Она терзает его всю ночь напролет, хотя, конечно, этим мучениям не сравниться даже с самым лучшим днем в капитолийских пыточных. Позже они называют эту ночь «целительной». В ответ Пит трахает Джоанну, грубо, резко, и через час после того, как он заканчивает, она все еще дрожит, чувствуя отголоски оргазма. А потом они посылают за врачом, чтобы тот занялся их ранами.

В другой раз, когда они завтракают вместе, Пит тихо просит Джоанну заплести в косу ее отросшие волосы. Она внимательно смотрит на него целую минуту, прежде чем молча встать с места, взять большой кухонный нож и отрезать свои волосы.

— Тебе нравятся женщины, которые любят причинять тебе боль, да? — Джоанна презрительно кривит губы, повернувшись к Питу. — Наверное, твоя мать была такой же. Как Китнисс. Как я.

Нож со звоном падает на землю, когда Пит вбивает ее в стену. Джоанна сползает на пол, улыбается, вытирая с подбородка слюну и кровь, и тянется за ножом.

Вызванный позже врач даже не спрашивает, что произошло.

*

— Произнеси ее имя, когда будешь кончать, — шепчет Джоанна Питу на ухо, пока скачет на нем верхом, впиваясь в плечи так сильно, что ногти сдирают кожу.

— Китнисс, — произносит он, закрыв глаза. — Китнисс, Китнисс, Китнисс.

*

Иногда они вжимаются друг в друга в поисках утешения. Иногда они цепляются друг за друга, пытаясь забыть о прошлом. Иногда, сломленные мыслями о том, что не всякое страдание должно быть вознаграждено и некоторые уроки нельзя выучить, они проклинают мир, лишивший их слишком многого.

Не у всех историй счастливый конец. У самых страшных вообще нет конца.

*

— Ты по-прежнему ее любишь? — бормочет Джоанна, когда Пит с силой вбивается в нее, снова и снова.

— Всегда буду любить, — отвечает он. И вместе они падают с края своего мира.