Газлайтинг (СИ)

Открывает глаза, надеясь увидеть что-то новое перед собой. Но вместо этого наблюдает прежнюю локацию: все тот же опустевший двор, опавшие листья, пустые тротуары. И она — по-прежнему сидит на подоконнике, пытается согреться тянущем от окна холодом. Ноябрь агрессивен, ему не нравится нежничать. Вчера было тепло, а сегодня слишком морозно. Тучи. Бледность. Все потеряло краски. Бонни чувствует, как превращается в один из тысячи серых мазков осени. Она превращается в пепел.

Не чувствует пальцы на руках, они онемели от холода. Смотрит на покрасневшие кончики, супится, думает о том, что это, наверное, приятнее того, что она чувствовала в последнее время, когда жила дома. Когда она еще думала, что дом — это человек. Но тот человек оказался не более, чем северной улицей; он был пустым и апатичным, а она — такой славной дурочкой, что это, наверное, его умиляло. Она была такой идеальной куколкой.

В её голове детонация — у неё всплески, истерики, апокалипсис в каждой частичке тела, ей хочется разнести вдребезги всё, сказать, что ебала она это долбаное окружающее мнение, а затем выпасть в окно, чтобы эпично закончить сцену. Вот такой эпилог должен быть в её понимании и представлении. Но, тем не менее, она сидит такая спокойная, молчаливая, невзрачная. Неподвижная.

— Бонни?

Не реагирует. К черту их всех. Ей противны эти голоса, что доходят до её сознания со скоростью замедленной съемки, ей противны эти люди, что каждый чертов день находится на расстоянии вытянутой руки двадцать четыре на семь. Она не нуждается в надзоре, ей не нужны няньки, потому что она, черт возьми, не ребенок. Взрослая девушка. Женщина.

Была ею. Когда-то.

— Тебя пришел навестить муж.

— У меня нет мужа, — легко сжимает руку в кулак, пытаясь почувствовать, как сгибаются пальцы. Но она не чувствует. Холодно.

— Назови свое имя, — голос звучит так умиротворенно, словно колыбельная. Она впервые замечает, что вокруг стало как-то тихо. Может быть, так было и до этого? Не знает. Разжимает кулак, хмурится, и думает о том, куда делся шум.

— Бонни Беннет.

— Нет. Назови свое полное имя.

Поворачивает голову, сталкиваясь с взглядом темно-серых глаз своего доктора. Ей не нравится, как он на неё смотрит: так жалостливо, так безнадежно, словно она безошибочно потеряна. Но она-то знает правду, она-то знает, что не терялась, что она — такая же, какой была всегда. Живая. Настоящая. Просто эта жизнь продавилась под тяжестью препаратов и успокоительных, под тяжестью слов треклятого мужа, который так сильно был обеспокоен её нестабильным состоянием.

Тяжело вздыхает, закрывает глаза.

Будь ты проклят, Кай Паркер.

— Бонни Беннет-Паркер.

У Бонни эмоций через край, она светится необыкновенным сиянием, она улыбается, хохочет, радуется. Словно маленькая девочка несется сквозь коридор прямо к двери, и на заднюю веранду огромного дома. Она почти бежит, только чтобы обнять его. Сказать, как сильно счастлива, что никогда прежде не была такой свободной, безмятежной. Хочет поцеловать, хочет его крепкие руки вокруг своей талии — когда она так сильно мечтала о мужчине? Когда позволяла себе быть слабой? А ей нравилось это её бессилие рядом с ним, чувствовала себя как-то по девчачьи легко.

Хотела его всего: от макушки до мизинца. Он ведь тоже всегда хотел её, и душу, и тело. А она, под едкой вуалью любви, — таким горьким, тяжелым словом, — отдалась ему без остатка. Такая маленькая, наивная, глупая девочка.

Но её трепетное желание оказаться в его объятиях оборвалось, её влечение так быстро затерялось на заднем плане где-то между людьми, утонуло в бокалах шампанского. Руки безвольно упали по швам, в голове и теле — растерянность, вспышка отвращения и яркое чувство предательства.

Он стоял у входа, держа за руку другую, такую милую, светлую, невинную девчонку, как показалось ей. Он улыбался нежно, ласково и, наверное, все-таки влюбленно. Он поцеловал её трепетно, он…

— Кай? — его имя теперь показалось ей терпким, немного горьким, даже гадким. Стояла в нескольких метрах от него, сгорая в нерешительности. Он ведь ударил в самое сердце, в самое его основание. Разбил.

— Бонни? — он, как видно, играет удивление, словно её появление в этих стенах такое уж неожиданное, спонтанное. Отпускает эту неприятную блондинку и так быстро оказывается рядом, что она не успевает создать расстояние, построить барьер, провести границу. Он поднимает руку, чтобы прикоснуться к её щеке, но Беннет в этот раз ловко уклоняется. Ей сложно дышать. — Ты в порядке, детка?

Детка. Это так легко срывается с его губ, что она хочет залепить ему так сильно, насколько способна её маленькая женская ручка. Но не делает этого, не может — её парализует внезапная ненависть вперемешку с ошеломлением. Как он может быть таким мягким и жестоким, когда сзади него стоит олицетворение его предательства, мнимой верности?

— Кто она такая? — её грубость увлекает за собой его нежную улыбку на самое дно пропасти; он выглядит каким-то задумчивым, хмурым и, наверное, удрученным. — Черт возьми, кто? — слабо отталкивает от себя, указывая ему за спину на все еще находящуюся там девушку.

— Она — это кто? — оглядывается назад, а затем также быстро и, кажется, обеспокоенно оборачивается, как-то уж слишком аккуратно прикасаясь к её плечу. — Там никого нет, Бонни.

Бонни снова смотрит за его крепкую фигуру. А ведь этой блондинки и вправду больше нет.

Двери открываются, пропуская сквозняк, и закрываются. Она еще не успела сделать и шагу, как комната тут же пропиталась ядом — этот яд был у неё под кожей, он заполнил её всю до самого основания и не оставил ничего, кроме имени. Бонни Беннет. Она повторяла его всякий раз, как её пытались убедить в нестабильности, когда над ухом пролетало: «у вас наблюдаются отклонения от нормы» и «мы можем вам помочь», повторяла, когда её заставляли глотать таблетки. Сначала она пыталась прятать их под языком, но однажды ей насильно раскрыли рот.

Кай Паркер намекнул, что: «она способна на хитрости».

Бонни Беннет. Девушка, которая есть, но которой по документам больше нет. Есть Беннет-Паркер. Психически нестабильная жена Кая Паркера. Пару недель назад отец сказал ей, что мальчик убивается от горя.

Он убивается от радости: давится своим триумфом, своим превосходством — он ведь достиг желаемого. Бедная больная жена, запертая в клетке, и в скором времени неизмеримое состояние, банковская карточка в один день просто лопнет от поступивших средств, бизнес её отца абсолютно точно теперь переходит ему.

Доктор садит Бонни на стул, отходит к двери, но не выходит из комнаты. Кай Паркер, наверное, опасается, что его любимая бедняжка-жена может сорваться с цепи. Словно бешенная собака. И она бы, если честно, сорвалась. Она бы загрызла его до потери пульса. Но у неё просто не было сил, препараты с каждым днем все больше и больше превращали её в домашнюю зверушку, забирали у неё личность, стирали подлинность. Она боится забыть себя.

Бонни Беннет.

— Детка, я так скучал, — Кай, перестав наблюдать за её бессильными движениями и, наверное, убедившись в её полной беспомощности, подходит, нежно прикасаясь к её щеке. Она морщится, а он, по крайней мере, пытается грустно улыбнуться. Но в его глазах отчетливо пляшет дьявольский огонек. — Как ты себя чувствуешь?

— Без тебя будет намного лучше, — из-за химии в её организме голос звучит без эмоционально, но она бы не только хотела выкрикнуть, она бы еще и плюнула этому подонку в лицо. Она бы запихнула в него все то дерьмо, что сейчас было в ней, и на прощанье вместо поцелуя подарила бы пощечину, так что б звезды полетели и птички запели. Вот, как она любила его.

— Ты… ты ведь узнаешь меня, правда? — прячет выбившуюся прядь ей за ухо, переводит беспокойный взгляд на доктора. — Она ведь узнает меня, доктор?

Руки у неё немного трясутся от волнения, но точно не от стопки текилы и страха. Бояться-то нечего. Она хочет закончить это, она хочет собрать все его вещи и выбросить через окно, или собрать свои и уехать — свалить так далеко, чтобы больше не вспоминать его имя, голос, смыть с себя каждое его прикосновение. Уничтожить фамилию Паркер — за этим именем кроется безумие. Глубокое и вязкое безумие.