Конфетти (СИ)

1.

Елена забывает, что она хотела вскрыться-открыться. Елена подмечает, что абсент на вкус терпко-горьковатый. Совсем как вкус испорчено-опороченной юности. Совсем как вкус разочарования каждую среду перед историей, когда Стефан процеживает ее любопытно-раздевающим взглядом. Или когда Стефан начинает спорить с учителем истории.

Елена забывает, что она хотела забыться-забиться в угол в каком-нибудь душном номере. Ей крайне не нравится, что Вселенную пытаются сжать до кубических размеров и загнать в эту клетку ее. А еще ей очень не нравится, что в эту клетку кто-то загоняет ее с кем-то.

Например, со Стефаном в кабинет истории по средам.

Например, с Мэттом в ее комнату по субботам поздно вечером, когда Дженна задерживается на работе.

Елена забывает, что она обещала быть дома к восьми. Елене хочется купить билеты в другие часовые поезда, чтобы отрезать себя от кубических пространств, липких прикосновений Мэтта и пронзительных взглядов Стефана.

Елена забывает, что обещала себе не возвращаться в отель «Кортиз», что обещала не глушить абсент, а потом мутными глазами выискивать кого-то, вглядываясь в каждого случайного постояльца, желая найти в нем что-то.

Что-то родное.

Елене жарко, и ее разум выкидывает блеклые картинки, в которых фигурируют Джереми или Дженна.

На самом деле, Елена устала заботиться о них.

На самом деле, Елена устала любить их.

На самом деле, Елене нравится абсент с его специфическим привкусом и ярко-зеленым колоритом.

— Это просто искусственная реальность, — она еле-еле ворочает языком, она почти не видит своего собеседника и точно не уверена, есть ли он вообще, но Елена отчего-то очень сильно хочет сказать эту фразу. — Это просто искусственные мы.

Елене жарко, и она медленно стягивает кофточку со своих худых, обнаженных плеч, на которых алыми бисерными нитями поблескивают маленькие царапины. Елене душно, и она собирает волосы, закалывая их заколкой, а выбившиеся пряди небрежно спадают.

В Елену кто-то нагло вшил несколько десятков разочарований, несколько сотен негативных эмоций. Из Елены кто-то выбил сентиментальность и наивность. У Елены бесцеремонно отобрали несколько штук надежд.

— Может, оно и к лучшему, — озвучивает вслух мысли Елены, прося повторить. Лиз отрицательно качает головой, смотря на гостью как-то снисходительно-понимающе, а Елена натягивает искусственную улыбку. Она в норме.

Она всегда в норме.

Елене одиноко. Она — пыльная. Ей хочется, чтобы кто-то возобновил ее. Стряхнул с нее пыль. Пусть ненадолго, но хоть на чуть-чуть.

Елена устала. Она вяло поднимается, чувствуя слабость во всем теле, такую покалывающую, как слабые разряды тока. Такую приятную, иссушающую, обезоруживающую. Она качается-идет по направлению к лифту, забывая о кофточке и сдаче. О ключах от своего номера, что остались на барной стойке.

2.

— Вам какой? — его хриплый голос Елена слышит где-то в отдалении. Где-то в отдалении она видит его, Джона Лоу, такого же уставшего и бессмысленного.

— Конечный, — она кривит губы в улыбке, опирается о стену и выдавливает из себя какую-то не совсем удачную пародию на флирт.

В действительности Елене хотелось бы большой любви, а не банальной привязанности на несколько ночей. В действительности Елена была бы не против стать одной из героинь тех сопливых романчиков, что она читала в свои пятнадцать. В действительности Елена была не такой уж популярной, не такой уж всем нужной.

Она была не такой.

— Мы — заголовки вчерашних газет, — говорит Елена, закрывая глаза. — Мы — просто сенсации, о которых на следующее утро забывают. Набор букв, за которыми спрятано событие. Мы — это обложки. Бренды. Шлягеры…

Джон не из тех, кто предпочитает нежность. Но Джон из тех, кто предпочитает привкус опасно-токсичного туйота на языке или его холодных капель на губах. Джон из тех, кто тоже хотел бы купить билеты в другие часовые поезда.

В другие часовые Вселенные.

— Мы — романы в гримерках, секс в туалетах, — Елена открывает свои мутные глаза. Елена медленно подходит к Джону. От него веет усталостью и кровью. — Ты понимаешь меня?

Ее голос проникает в его сознание, вызывая там какие-то дикие ассоциации, не совсем уместные. Ее голос растягивается на последнем звуке, замедляется в каком-то полустоне-полухрипе и взрывает остоебеневшее спокойствие.

— Мы — вчерашние обещания.

Елена пропитана абсентом. Елена пропитана безысходностью и болью. Елену хочется вспороть наживую, вырвать из нее все эти грязные дешевые фразы и вшить жестокость, благодаря которой Елены бы вылечилась.

Да Елену просто хочется.

Джон не из тех, кто предпочитает чувства. Но Джону нравятся ее обнаженные плечи, украшенные чьими-то царапинами. Джону нравится вырез декольте. Джону нравятся растрепанные волосы и пустые глаза.

Джону просто нравится.

У Джона ничего нет. Только «конечный» этаж, последний номер в мотеле, вечно болеющая Салли и несколько тотемов от свершенных убийств. Джону нечего предложить, но Елена не из тех, кому надо предлагать.

3.

Елена медленно выходит из лифта. Елена медленно выходит из транса, рассматривая длинно-бесконечный пустой конечный этаж. Здесь нет даже призраков.

— Мы — звенящая пустота в ушах друг друга.

Джону ее совсем не жаль, но Джону почему-то она кажется необходимой. Джон не помнил, когда он в последний раз дышал с кем-то.

Когда он вообще дышал.

Лоу останавливается возле Елены, а Елена снова натягивает искусственную улыбку, пытаясь казаться симпатичной. Пытаясь казаться.

— Мы — молнии. Мы вспарываем небо.

— Вспори мое, — говорит Джон. Джон приближается к Елене. Джон касается талии Елены, и ему кажется, что хрупкость Елены испортит ситуацию. Хрупкость ситуации смешает все карты.

Елена забывает, что она чувствовала тоску, которая вспарывала ее каждую среду, каждую субботу, каждую вечность. Елене нравится чувствовать слабость в ногах и руки Джона на своем теле. Елена никогда не вспарывала ничье небо. Елена соглашается на просьбу Лоу. Мама учила ее слушаться полицейских.

Мама учила ее просто слушаться.

4.

Елена как талые воды весной. Елена почти живая, но слишком холодная. Рядом с Еленой можно остыть, можно расслабиться, успокоиться.

Рядом с Еленой можно.

Она — нежно-страстная, податливо-покорная и очаровательно-привлекательная. У Елены на плечах маленькие царапины, а на губах — привкус абсента. Джон пробует прохладу на вкус. Джон пробует на вкус Елену, целует ее, прижимая к стене длинно-бесконечного коридора и изучая ее тактильно.

Елене больше не хочется быть заголовком вчерашних газет. Или вчерашним обещанием. Или шлягером, брендом, который нужен для поддержания социального статуса. Елене больше не хочется.

Ей хочется-нравится плавиться под натиском терпкости Джона. Джон крепче абсента. От Джона пересыхает в горле. Из-за Джона начинает болеть в низу живота. Для Джона Елена готова стерпеть этот дискомфорт.

Ей крайне не нравятся кубические версии Вселенной, но ей очень нравится Лоу в этих вариациях. Лоу, у которого в кармане пиджака звенят наручники. Лоу, который такой же пьянительно-соблазнительный как джаз в полупустом ресторане. Лоу, который совершенно потерял разум.

Родной Лоу.

Елена почти забывает, что она хотела искриться. Почти забывает о разочарованиях по средам и субботам. Почти начинает дышать, потому что Джон рядом. Потому что Джон возобновляет Елену. Потому что он прикасается к ней, словно стягивая липкую пленку, оставленную после рук Мэтта, а потом дотрагивается до обнаженных участков тела.

До обнаженных участков души.

Елена почти не помнит, где оставила ключи от своего номера. А еще она не помнит, как Джон снял с нее кофточку, как дотронулся до обнаженной груди, взгревая этими касаниями, реанимируя и пробуждая.

Елена почти как весна — грязная, дождливая, но оживляющая и подающая надежды. Елена прохладная, пресно-соленая. Елена — она его.