Шесть душ невинных, седьмая - грешная (СИ)

Мой младший брат Виталик не такой как все. Он закончил спецшколу, умеет неплохо рисовать, прекрасно рифмует стихи и запоем читает книги. Даже не читает, а разбирает каждое слово, мусоля их слева направо, и наоборот, и приходит в восторг, если вдруг находит в тексте опечатки. Виталик себе на уме, подозрительно-нелюдим к чужим, сказывается легкая форма аутизма, но он добрый и покладистый. Думаю, он одаренный человек, но наше общество, таких как он, клеймит позорным диагнозом умственной неполноценности. Я люблю его и добровольно забочусь о нем, потому что из близких, кроме него, у меня никого нет. Ну…разве что, моя жена Анюта.

Я недавно женился, и нам пришлось существенно потесниться в крохотной двушке, доставшейся нам с братом от покойных родителей.

Я нес ответственность за двух иждивенцев, в том числе и материальную, поэтому наш медовый месяц длился недолго. Через неделю мне пришлось выйти на работу.

- Сереженька! – моя жена встретила меня вечером у порога и, схватив за руку, стремительно потащила в комнату.

- Я так не могу! – она умоляюще смотрела на меня огромными глазищами. – Пожалуйста, Серенький, возьми меня к себе на работу! Я не могу сидеть дома!

- Мы же договорились, - я мягко привлек к себе Анютку и, как ребенка, погладил ее по голове. – Ты ведешь хозяйство, смотришь за Виталей и потихоньку готовишься к вступительным.

- Я его боюсь, Серенький, - всхлипнула Анюта. – Он заходит в комнату и пялится на меня.

- Это ты о Витальке? – рассмеялся я. – Да он и мухи не обидит! Хорошо, я с ним поговорю, чтобы он не доставал тебя.

В тот же вечер, перед сном, я потолковал с ним. Больше моя жена на Виталика не жаловалась, хотя я и подозревал, что он, имея тонкий слух и массу времени, караулил ее и постоянно попадался на глаза, когда она выходила из нашей комнаты. Но я решил оставить все как есть, потому что заметил, что мой брат испытывает к невестке нечто, похожее на влюбленность. Сказать откровенно, меня это удивляло. Он никогда не проявлял интерес к моим подружкам, которых я частенько водил к себе, будучи холостым.

Но долго так продолжаться не могло. Моя маленькая жена начала чахнуть. Ее веселый нрав стал меланхоличным, улыбка исчезла с ее личика. Взгляд стал жестким и недоверчивым. Я не знал, что делать, и когда однажды, моя старая знакомая, предложила место сторожа в библиотеке, я с готовностью ухватился за возможность раз в три дня давать Анютке отдых от назойливого Виталькиного внимания.

Вначале Виталик ходил на работу, как на каторгу. Но потом, когда привык к новым лицам, стал с удовольствием уходить в библиотеку не только на смены, но и в свои дни отдыха. Пожилые библиотекарши его любили, наперебой закармливали домашними постряпушками и разрешали таскать книги домой. Виталькин шкаф стал пополняться специфической литературой – “паранормальные явления”, “переселение душ”, “параллельные миры” и прочей, на мой взгляд, бредятиной.

Должен признать к своему стыду, я все реже и реже интересовался, как там, у Виталика дела с дежурствами. Главное, он был сыт и всем доволен.

Зато Анютка моя просто расцвела и стала, как прежде, с готовностью ходить со мной в выходные за продуктами, она с детской непосредственностью радовалась новым шмоткам, на которые я великодушно выделял деньги, и перестала отказывать мне в регулярном сексе, ссылаясь на головную боль и мнимые недомогания.

Но моей семейной идиллии суждено было закончиться.

Внезапно заболел Виталик. С высокой температурой он слег в постель, как раз в день своей смены и слезно попросил меня подежурить за него вечером. Его раскрасневшееся от жара лицо было жалким. Лихорадочно блестевшие глаза требовательно меня буравили. И я не смог ему отказать, хотя, мне и не улыбалась перспектива, после рабочего дня, провести ночь в библиотеке, а назавтра опять топать на работу.

Я быстро собрался, затарившись приготовленными женой, бутербродами. Поцеловав Анютку, я уже собрался уходить, но что-то заставило меня, одетым, пройти в комнату к Виталику. Он лежал тихо и улыбался мне слабой улыбкой.

Вместо того чтобы пожелать брату скорейшего выздоровления, я, неожиданно для самого себя, негромко сказал:

- Я люблю тебя, Виталя.

У двери, прощаясь с Анютой, я судорожно ее обнял, шепнув на ухо:

- Как я не хочу тащиться в эту замшелую библиотеку!

- Ну, что ты, как маленький, Сережа, - упрекнула меня Анютка, повиснув у меня на шее. – Почитаешь, поешь, поспишь, а завтра утром я приготовлю тебе, что-нибудь вкусненькое.

Но мне не хотелось ее отпускать. Я словно предчувствовал, что больше ее не увижу.

С трудом, оторвавшись от родного теплого тела жены, я выскочил за дверь и поспешил вниз по лестнице.

******

На дежурстве я даже не стал читать. Без аппетита, пожевав бутерброды, я завалился спать на жесткий диван сторожей, помечтал об Анютке и не заметил, как уснул.

Проснулся я от странных для пустующей библиотеки звуков. Я явственно слышал, как кто-то нащупывает в темноте домашние тапки, шаркая ими по полу. Затем, в коридоре послышались осторожные шаги, дверь в туалет, открываясь, заскрипела, щелкнул выключатель, и дверь закрылась.

Я лежал, замерев, пытаясь проанализировать услышанное.

Шорох покрышек? За окном, изредка, проезжали машины.

Да-да, успокоил я сам себя, именно так. Но в этот момент послышался звук открываемой двери, тихие шаги приблизились к сторожке, а потом, совсем рядом со мной, этот невидимый, скинул тапки на пол, и все стихло.

Я облился холодным потом. Полежав минут, пять, я заставил себя встать и, освещая себе, путь мобильником, вышел в темный коридор.

Вот, черт! Где здесь выключатель?

Я в панике шарил по стене руками, пока не наткнулся на него. Прежде, чем включить свет, я внутренне посмеялся над собой за детские страхи и надавил на выключатель.

Свет не зажигался.

Я щелкал выключателем, чувствуя, как липкий страх заползает мне за ворот рубашки.

И тут я опять услышал этот омерзительный звук шаркающих тапок.

Инстинктивно, я, чуть ли не бегом, устремился вперед по коридору, в сторону читального зала, чтобы поскорее миновать туалет, до того, как туда зайдет нечто, меня напугавшее.

Внезапно я увидел слабую полоску света, сочившуюся из-под двери напротив. Я остановился, приблизив сотовый к табличке.

“АРХИВ”, прочел я и, поколебавшись секунду, толкнул дверь.

******

В тесном архиве, освещенном лампой в 20 ватт, трудно было что-либо рассмотреть, как следует. Всюду громоздились стеллажи со связками журналов и газет. Меня заинтересовал стол, на котором в беспорядке валялись чертежи, рисунки и книги.

Дело в том, что в рисунках я сразу же узнал Виталькину руку. И чертежи он рисовал сам.

Я успокоился. Сел за стол, полистал чертежи, как мне показалось, с абракадаброй, и стал с улыбкой рассматривать рисунки.

Опять какая-то муть с голыми телами и бестелесными субстанциями! Но у художника свое видение общества и мне, грубому материалисту, не стоило лезть в его тонкий мир.

Внезапно мой рассеянный взгляд наткнулся на тетрадь. Обыкновенная, тонкая, в 12 листов, школьная тетрадь.

Я с любопытством раскрыл ее. На титульном листе, Виталькиным красивым, с загогулинами, почерком, было старательно выведено: “Мой дневник”. А ниже, загадочная фраза: “Шесть душ невинных, седьмая – грешная”.

Я хмыкнул, прочитав сноску меленькими буквами: “Сереже читать можно”.

Можно, так можно.

Я послушно перевернул страницу и онемел. На меня, с фотографии, смотрело мертвое, залитое кровью, лицо ребенка. В черепе у него торчал топор. Фотография была подписана именем и фамилией убитого, датами рождения и смерти.

На следующей странице была фотография задушенной девочки.

Я с дрожью листал тетрадь, насчитав шесть жертв – трое мальчиков и трое девочек. Все они погибли насильственной смертью на седьмом году жизни, примерно неделю назад.

И в этот момент, позади меня, раздался детский плач.