Царица Пальмиры

— Что это за комната? — спросил он, проходя мимо нее, чтобы заглянуть внутрь. Он был удивлен при виде великолепных и чрезвычайно красочных картин, которые увидел на стенах комнаты.

— Почему я ни разу не видел эту комнату, богиня? — спросил он. — Ведь эта комната предназначена для того, чтобы заниматься любовью!

— Я велела замуровать вход в нее в прошлом году, — ответила она холодным, как камень голосом. — В проходящем через дворец коридоре дверь, ведущая в нее, скрыта под красивой фреской, изображающей фрукты. Не могу понять, почему я не велела замуровать также и этот вход.

— Возможно, потому, что хотела в конце концов вспомнить обо всем, богиня, — сказал он с необыкновенной проницательностью.

Зенобия вышла в залитый солнцем сад.

— Ты одобряешь мой костюм, римлянин? — спросила она, очевидно, желая переменить тему.

Следуя за ней, он окинул ее восхищенным взглядом.

— Ты — настоящая царица с головы до ног, богиня!

— Не возражаешь, если я надену пальмирскую корону?

— Не возражаю, — последовал ответ.

— Тогда идем, римлянин, — нетерпеливо сказала она. — Здесь, в Пальмире, мне больше не место и, конечно же, в твоем Риме тоже. Я горю желанием узнать, где же теперь мой дом.

— Твое место рядом со мной, богиня, — сказал он, взял ее за руку и вывел в главный внутренний двор.

Она должна была идти вслед за колесницей Аврелиана, и на тот раз улицы Пальмиры будут до отказа забиты горожанами, которые придут попрощаться со своей любимой царицей. Она надела Мласирис из серебряной парчи с круглым вырезом и короткими рукавами. Каласирис гладко облегал ее тело, и она выглядела как серебряная статуя. На ней было великолепное ожерелье из темно-пурпурных топазов и столь же великолепные серьги. И ожерелье и серьги были оправлены в золото. Подкладка накидки была из золотой парчи, а сама накидка — из перемежающихся золотых и серебряных полос. Она прикреплялась к платью резными пурпурными жуками-скарабеями в золотой оправе. Сандалии на ней были серебряно-золотыми.

Вежливо извинившись, Гай Цицерон застегнул на ее изящных запястьях пару золотых наручников. Наручники прикреплялись друг к другу золотой цепью. В середине этой цепи к ней прикрепили другую цепь. Она была довольно длинная, и ее последнее звено пристегнули к кольцу на поясе императора.

— Император обещал освободить вас, как только мы выйдет из города, — сказал Гай Цицерон.

— Цезарь слишком добр, — саркастически произнесла Зенобия. — А где же моя дочь?

— Она уже за пределами города вместе с вашими слугами. Император не хотел, чтобы она участвовала в процессии. Зенобия кивнула, но заметила с горечью:

— Он также не хотел, чтобы родные моей дочери смогли увидеть ее в последний раз. Царя он выслал из города под покровом ночи, словно вора, а теперь вот и мою дочь.

— Но у вас ведь есть еще сын, и он, кажется, останется, чтобы напоминать Пальмире о династии Одената, — напомнил Гай Цицерон.

— Деметрий слишком горяч.

— Горячность этого мальчика будет стоить ему жизни.

— Вы ведь еще не схватили его, Гай Цицерон! Зенобия отвернулась от помощника императора и замолчала. Шествие уже началось, и больше не оставалось времени для размышлений. Она должна успевать за лошадьми Аврелиана, а то может упасть.

Она оглянулась на свой дворец всего лишь один раз, когда они проходили через Главные ворота. Она вспомнила, как впервые входила в его внутренний двор. Это было двадцать лет назад, и тогда она была почти ребенком. Она вспомнила холодное приветствие Аль-Зены и прелестную Делицию, к которой относилась с таким страхом и ревностью. Бедная Делиция! Теперь она овдовела, и на ее попечении находятся шестеро детей. Правда, после Одената и Руфа Курия у нее есть, на что жить.

Тут царица споткнулась и быстро вернулась к действительности, осознав, где она находится и что делает. Они как раз вступали на главный широкий проспект Пальмиры, и обрамленные колоннадой улицы были запружены целым морем зрителей. Личный иллирийский, легион императора возглавлял процессию. Впереди ехали верхом офицеры, а следом за ними катилось бескрайнее море легионеров. Все они шли быстрым маршем, и их короткие красные военные плащи развевались на легком ветру, а лучи солнца отражались от полированных нагрудных доспехов. Позади них в своей колеснице ехал Аврелиан, за ним шла Зенобия, пленная царица Пальмиры, а позади нее — остальные три легиона. Не было ни рабов, ни телег с трофеями, потому что римский император был милостив к народу Пальмиры. Только правительство пострадало от его гнева.

При виде своей прекрасной царицы в наручниках, прикованной цепью к римскому императору, народ Пальмиры принялся распевать патриотические песни о свободе и прошлом триумфе Пальмиры. Они бросали под ноги царицы белые цветы. Некоторые из этих нежных цветов застревали в ее длинных струящихся черных волосах и в изящном золотом венке из виноградных листьев, венчавшем ее голову. Наконец, народ принялся скандировать имя своей любимой царицы, и кони императора нервно заплясали. Ритмичные звуки становились все громче и громче, пока по всему городу эхом не зазвучало одно слово: «Зенобия!»

Царица почувствовала, что ее сердце переполняется гордостью при виде той дани уважения, которую отдавал ей ее народ, и непрошеные слезы хлынули из глаз. Она гордо шла позади колесницы Аврелиана, высоко держа свою прекрасную голову. Она отдала этому городу, этому великому и чудесному городу, большую часть своей жизни и ни о чем не жалела, за исключением того, что проиграла свою последнюю битву с Римом. «Когда-нибудь, — думала она, — когда-нибудь, да будут свидетелями великие боги Марс и Венера, я исправлю эту несправедливость!»

Наконец, перед ней стала неясно вырисовываться триумфальная арка Одената. Зенобия прошла под ней и вышла из Пальмиры на западную дорогу. После того, как они прошли по дороге ОКОЛО мили и вокруг стало безлюдно, Аврелиан остановил колесницу, сошел с нее, подошел к своей пленнице и снял с ее запястий — ручники. Не сказав ни слова, она потерла запястья — наручники натерли ей кожу.

— Прошу прощения, богиня. Я велю обтянуть эти наручники ягнячей шестью перед триумфальным шествием в Риме. Я не хотел поранить тебя.

— Я даже не заметила этого, — сказала она с удивлением. Он кивнул.

— Прощание с твоим народом было впечатляющим. Я хотел бы внушать такую же преданность и любовь. Не могу понять, почему, уже имея так много, ты рискнула всем, чтобы восстать против нас. Не решись ты на эту глупость, я, может быть, никогда не тронул бы тебя.

— Все очень просто, римлянин, — ответила она. — Мы уже устали подчиняться чужеземцам, которые находились за морем и ничего не знали о нас, кроме того, что мы богаты. Мы считали, что сможем править Восточной империей, которую мы хорошо знали, гораздо лучше, чем вы, римляне. Мы тоже смогли бы править ею, но, увы, вы оказались сильнее.

— И мы всегда будем сильнее, богиня, — ответил он, потом поднял ее на колесницу, взобрался следом за ней и снова тронулся в путь.

Через три недели они прибыли в Антиохию, и Аврелиан решил сделать там остановку на несколько дней, чтобы насладиться всеми удовольствиями, которые мог дать город. Антиохия должна была стать последним большим городом, прежде чем они достигнут Рима через несколько месяцев. Как ни странно, Зенобия относилась теперь к Аврелиану мягче, чем когда-либо. Теперь, когда она была вдали от своего города с его знакомыми видами и воспоминаниями и погрузилась в эту новую и очаровательную среду, проявилось ее природное любопытство, и, к радости римского императора, она занимала все его время осмотром достопримечательностей города.

Однако в ночь накануне их отъезда все изменилось. Во время обеда с римским губернатором города их неожиданно прервали. Прибыл посланец из Пальмиры. Легионер, на теле которого даже теперь, через несколько дней, явственно виднелись следы засохшей крови. В изнеможении, с затуманенным взором, спотыкаясь, он вошел в комнату и прохрипел;