Земля надежды

К моменту отплытия у Джона был новый кустарник, самое любопытное и прелестное растение, которое сами островитяне называли «дерево жизни» потому, что оно реагировало на прикосновение, как живое существо, сворачивая листья. У него была пара корешков капустного дерева и дюжина разнообразных шкурок и перьев, включая довольно хороший экземпляр чучела вест-индского зимородка, которое сэр Генри просто подарил.

— Когда будете в Англии, организуйте там для меня приличный бизнес, — проворчал он. — Честный агент в Лондоне — такая же редкость, как добродетельная женщина. Я хочу сказать, достаточно редкое явление, достойное того, чтобы поместить в вашу коллекцию.

— Буду рад, — вежливо ответил Джон и, пока корабль отдавал концы, отходя от берега, без малейшего сожаления смотрел вслед уходящему сэру Генри.

Весна 1646 года, Лондон

Возвращение домой прошло так обыденно, как только можно было себе представить. В лондонском доке Джон нанял возчика, чтобы довезти до дома бочонки с семенами и корешками, два бочонка с саженцами и сундук с вещами с Барбадоса. Сам он уселся на деревянное сиденье передка повозки, которая, подпрыгивая на ухабах, направилась по замерзшим тропам в Ламбет.

— Что новенького на войне? — спросил Джон.

— Слышали, что Честер сдался?

— Не может быть!

— Где же вы пропадали?

— В Виргинии, — сказал Джон. — И что, король в самом деле проиграл?

— Стерли в порошок, — с чувством выговорил возница. — И теперь, слава богу, в стране наступит хоть какой-то мир и порядок, а эта толпа паразитов убежит обратно в Рим, откуда они все и появились.

Джон попытался сказать «аминь», но обнаружил, что слово не хотело слетать с языка.

— Буду молиться о мире, — сказал он. — Уж войны-то я повидал, на целую жизнь хватит.

— И мы все тоже. А для некоторых война длилась даже дольше, чем жизнь. Как вы думаете, сколько англичан погибло, пока король не убедился в том, что мы хотим молиться Богу, а не епископам, и чтобы нами управляли англичане?

Джон покачал головой.

— Тысячи, — хмуро сказал возница. — Сотни тысяч. А сколько народу умерло от чумы и трудностей из-за этой проклятой бойни?

Джон снова покачал головой.

— Еще тысячи. А сколько семей, как вы думаете, потеряли сына, или брата, или отца?

Джон молча покачал головой.

— Каждая семья в стране, — мрачно сказал возница. — Это была безнравственная, нехорошая война, война без врага, потому что мы сражались друг с другом и убивали сами себя.

Эстер на конюшне перебрасывала сено в стойло, когда услышала грохот колес и увидела покачивающуюся телегу, обогнувшую угол и въехавшую на конный двор. Мгновения она смотрела только на бочонки в повозке и думала, что Джон прислал какой-то груз. Но потом она, узнав человека, слезшего с сиденья возницы и повернувшегося лицом к ней, уронила вилы, со звоном ударившиеся о булыжники.

Он выглядел изможденнее и старше, чем она его помнила. Пятна от медвежьего жира сошли с лица, но сильный загар от палящего солнца и ветра еще сохранился. Он потерял пару зубов, когда умирал от голода, и отрастил усы и каштановую бороду, сбрызнутую сединой. В глазах таилась печаль, безошибочно узнаваемая печаль, отчего Эстер захотелось обнять его и утешить, даже не спрашивая, почему он так печален. Он выглядел так, будто потерял что-то очень дорогое его сердцу, и Эстер задалась вопросом, что же за лезвие ножа в том новом мире ранило его так глубоко.

— Джон? — тихо спросила она.

Он сделал несколько шагов к ней.

— Эстер?

Она вдруг осознала, что на ней самая старая рабочая одежда, мужские тяжелые башмаки, а на голову наброшен коричневый шарф, небрежно приколотый на затылке. Даже если бы она сильно постаралась, она не смогла бы придать себе более затрапезный вид.

Эстер сорвала в головы шарф и постаралась не выглядеть слишком смущенной. Она всегда старалась быть выше женского тщеславия, особенно перед человеком, впервые женившимся по любви, когда его жена была в расцвете юности и красоты.

Эстер отряхнула сено с накидки.

— Добро пожаловать домой, — просто сказала она.

Он сделал еще пару шагов, раскрывая свои объятия, она бросилась к нему, испытывая невероятное облегчение от мужского объятия после трех лет одиночества.

— Ты прощаешь меня? — Он уткнулся в ее волосы.

Она сама пахла сеном из стойла, а ее кожа — чистым, знакомым запахом мыла, полотном, надушенным лавандой.

— Можешь ли ты простить меня за то, что я так жестоко покинул тебя, а потом и вовсе надолго пропал?

— Это ты должен простить меня за то, что отказалась ехать с тобой, — быстро ответила она. — Я так жалею об этом.

Джон обнял Эстер покрепче.

— Я был неверен тебе, — быстро сказал он, дабы исповедаться и покончить с этим до того, как возникнет искушение солгать. — Прости.

Она склонила голову ему на плечо.

— Все в прошлом, — сказала она. — И в другой стране. Но теперь ты вернулся домой, ко мне?

— Да, — ответил он.

Она чуть склонила шею, чтобы заглянуть в его усталое, изможденное лицо, и поняла, что на нем написано то же самое недоуменное выражение боли, как и тогда, когда они встретились впервые, и он еще не оправился после потери первой жены.

— Что случилось, Джон?

В эту секунду он готов был ответить ей, но их прервал возница.

— Мне одному это все не разгрузить, — решительно заявил он. — И я не могу позволить себе стоять здесь весь день и ждать, пока вы двое нацелуетесь.

Эстер со смехом повернулась.

— Сейчас найду Джозефа, он поможет.

Она позвонила в колокольчик, что висел в углу двора.

— Иди в дом, Джон. Ты ведь совсем замерз. И Джонни будет так счастлив увидеть тебя. Он в кухне, завтракает.

Джон помешкал перед кухонной дверью. Внезапно он вдруг оробел, не зная, как обратиться к сыну, который был всего лишь девятилетним отроком, когда он уезжал, а теперь стал юношей двенадцати лет. Он медленно растворил дверь и заглянул внутрь.

Джонни сидел за начисто выскобленным кухонным столом, перед ним стояла миска с кашей, которую он рассеянно отправлял в рот ложка за ложкой. Глазами он смотрел в книгу, подставкой для нее служила кружка со слабым элем. Одним взглядом Джон окинул его целиком — своего сына, его светловолосую голову с коротко подстриженными золотистыми волосами, светло-карие глаза, длинноватый нос на продолговатом лице и свежий невинный рот. Он был похож на мать цветом глаз и волос, радостным выражением лица, но в остальном был вылитый Традескант.

Джонни поднял глаза, ощутив сквозняк, потянувший от приоткрытой двери, и положил книгу, готовый приветствовать мачеху. Тут он увидел мужчину, смотревшего на него, и впал в замешательство, не зная, что делать.

Джонни очень медленно встал из-за стола и внимательно вгляделся. Джон распахнул дверь настежь и перешагнул через порог.

— Отец? — неуверенно выговорил Джонни. — Это правда ты?

Джон стремительно сделал пару шагов через всю кухню и схватил сына в объятия, жадно вдохнул воздух — плача и целуя его шелковистую макушку.

— Я, я. Слава богу, я дома, с тобой, Джонни! Ты здоров, и у тебя все хорошо.

За ним на пороге появилась Эстер. Она вошла и повесила накидку на крючок.

— Узнал его? — поинтересовалась она.

— Нет! — одновременно выкрикнули отец и сын и тут же вместе засмеялись.

Джон заставил себя отпустить сына, силой принудив себя позволить мальчику высвободиться.

— Он вырос, — гордо сказала Эстер. — И помогает мне в саду не хуже взрослого мужчины. А еще он у нас ученый, ведет теперь счета и по комнате редкостей, и по саду. И все записи по посадкам.

— А как учеба?

По лицу Эстер пробежала тень.

— Школа в этом году не работала. Учителя уволили из-за какой-то ссоры по теологическим вопросам. Так что делаем дома все, что возможно.