Роза на алтаре (Цветок страсти)

Товарищ детских игр Ролана, Себастьян Патен, погиб еще на пути к России: Дезире и Эмиль наконец получили страшное сообщение. И Элиана не могла ответить, что хуже: узнать жестокую правду и почернеть от горя или же ходить с призрачно-бледным лицом, на котором застыло выражение трагической отрешенности, и утешаться жалким подобием надежды.

Женщина постоянно напоминала себе, что у нее есть другие дети, в том числе второй сын Бернара, Андре, но слова оставались словами, они не могли спорить с чувствами.

Ее мир опустел, и душа была похожа на орех, из которого вынули сердцевину. Элиана жила в состоянии гнетущей неопределенности, она напоминала человека, дрейфующего на хрупкой льдине в бескрайнем океане мрака.

После гибели старшего сына Дезире сделалась более сдержанной, молчаливой, суровой, но все так же упорно трудилась, вела хозяйство, воспитывала детей. Она не выбилась из привычного жизненного ритма, и знающей об этом Элиане порой становилось стыдно, потому что сама она могла внезапно застыть, словно перед неведомо как возникшей стеной, и глядеть в пустоту, не замечая струящихся по лицу слез.

Она ничего не трогала в комнате Ролана и не позволяла детям брать его вещи. Она ждала, не признаваясь в этом никому, ждала, хотя, по-видимому, напрасно, ведь уже шел июнь 1813 года. Но она не желала верить в то, что он остался там, на чужой земле, даже, возможно, не похороненный, ее мальчик, ее кровинка, ее душа.

Расположившись на балконе дома в Маре, Элиана и Дезире вспоминали прошлое. В это время года балкон был снизу доверху увит плющом, и оттого внутри постоянно сохранялась прохладная изумрудная тень. Полосы зеленого света ложились на лица сидящих на скамье женщин, скользили по замершим в безмолвном рыке мордам львов, чьи изображения украшали мраморные перила балкона.

Элиана держала руки Дезире в своих и думала о той страшной ночи, когда они вдвоем укрылись в спальне от черной бури, сметавшей все вокруг, и сидели, обнявшись, словно сестры. Именно тогда они, две заблудшие в мире души, сами того не ведая, навсегда сплели свои руки и соединили сердца. Те нелегкие годы изменили их, сделали непохожими на тех, кто уехал из Франции. Они лучше других понимали, что есть жизнь, любовь, потеря и смерть, и с тех пор не скупились на искренние слова и не боялись открыто выражать свои чувства. Их пытались заставить ненавидеть, а они научились любить, их унижали, а в их душах просыпалась гордость, их хотели выбросить на обочину жизни, сделать лишними, не нужными никому – ни другим, ни самим себе, принуждали отречься от всего, что было дорого, чем они жили прежде, но они… они сумели выстоять и остались верны собственной правде.

Элиана говорила себе: «Любовь кажется нам чем-то возвышенным, светлым, она окрыляет; дружба – куда более прозаичное чувство, бывает, ее просто не замечаешь. Но любовь подобна вдохновению – сегодня она озаряет твой путь, а завтра ее свет меркнет; дружба же – это как хлеб, который ешь каждый день, она сродни чему-то незыблемому и простому, без чего невозможно жить».

– Как мало на свете людей, способных столь искренне радоваться удачам другого и сопереживать в его невзгодах, – говорила она Дезире. – Я никогда не замечала в тебе ни равнодушия, ни зависти.

– Дело в том, – отвечала женщина, – что мы с вами умели быть счастливы каждая по-своему. Ведь верно сказано: рыба никогда не станет завидовать птице, что та высоко летает, и птица не будет завидовать тому, что рыба плавает так глубоко! Вот ваша сестрица, упокой Господи ее душу, любила заглядывать в чужой огород, а своего возделать не сумела. И вы, и я из тех, кто никому не желает зла, а если и захочет навредить, так не сможет, – Господь отведет. Что нам написано на роду, с тем и живем.

Элиана задумалась. Да, внутренний мир человека и мир внешний одинаково небезграничны. Бывает трудно справиться с жизненными обстоятельствами, но еще сложнее – перебороть свою сущность.

Женщина помнила, что сказал ей однажды отец, Филипп де Мельян: «Всех нас создал Бог, из одного и того же материала, по единой мерке. Разница лишь в наших душах и сердцах, которые диктуют каждому из нас разные помыслы».

Она была уверена, что Ролан не годится для военной службы, она чувствовала это сердцем, как может чувствовать только мать. Вот Андре, когда вырастет, наверное, будет другим. Но Бернар, зная, что ответит ему жена, даже не заговаривал о военной школе.

Элиана посмотрела на Дезире: глухой ворот черного платья заколот эмалевой брошью, в гладко причесанных волосах – ранняя седина.

– Дорогая, мне так жаль!

– Ничего, ничего, – тихо промолвила женщина и погладила пальцы Элианы. Так уж получалось, что именно Дезире всегда утешала ее.

«Почему порою нам так жалко произнести слова одобрения, утешения, похвалы, подарить другому душевную теплоту? – подумала Элиана. – Чего мы боимся, что нам мешает? Мы всегда стремимся занять лучшее место, лелеем свои страдания и не замечаем ничего вокруг».

Но Дезире была иной. Потому Элиану и тянуло к ней, хотя они и казались такими разными.

И Дезире сказала, словно прочитав ее мысли:

– Ведь мы совсем непохожи друг на друга. Вы всегда думали о чем-то возвышенном: о любви, о своих мечтах. А я… я просто жила.

– Но и тебя все это волновало, правда? Ты не привыкла выражать чувства словами, вот и все.

Женщина печально улыбнулась.

– Наверное. Как-то раз я спросила Эмиля: а ты меня любишь? И что он мне ответил! Он сказал: «Откуда я знаю? Я доволен нашей жизнью, тем, как ты ведешь хозяйство, воспитываешь детей, твоим характером. Мне с тобой хорошо, и я не хотел бы видеть рядом другую женщину». Вот так.

– Но ты была довольна? Или предпочла бы, чтобы он произнес одно короткое слово?

Дезире пожала плечами.

– Мне все равно. Я же знаю, он стыдится подобной откровенности. Наверное, считает, что мужчина должен молчать о своих чувствах. А может, не знает, что следует говорить.

Элиана вздохнула.

– Пусть бы Бернар не говорил со мной о любви, но был бы рядом. Ведь Эмиль никогда не оставлял тебя одну!

– Так ведь он занят совсем другим делом, ему не приходилось воевать. И потом мне бывало одиноко даже рядом с Эмилем.

– Да, – промолвила Элиана, – такое случается с каждым.

В это время в ярко освещенном проеме балкона появилась Адель. Солнце играло в ее бирюзовых глазах, но на хорошеньком личике отразился испуг.

– Мама, смотри!

Элиана увидела в руках дочери конверт с печатью военного ведомства.

«Бернар! – подумала она. – Или… Ролан?»

– Открой! – попросила она, ухватившись рукой за перила. Адель помотала головой.

– Я боюсь!

– Давайте я открою! – послышался голос Дезире. Элиана кивнула, и Адель подала женщине письмо.

В этот миг Элиана почувствовала себя как утопающий, который видит приближение очередной гигантской волны, и пока Дезире вынимала из конверта сложенный вдвое лист, стояла ни жива ни мертва.

С улицы доносились летние звуки, в зарослях плюща весело гомонили птицы, но в душах трех находившихся на балконе женщин царила могильная тишина.

На мгновение зеленые глаза Дезире стали яркими, как изумруды.

– Это о Ролане. Твой сын жив, Элиана! – прошептала она, впервые называя бывшую госпожу просто по имени. – Он был ранен и сейчас находится в парижском военном госпитале. Ты можешь забрать его домой.

Элиана закрыла глаза, чувствуя, как ее уносит куда-то теплая, живительная волна облегчения и невероятной радости.

Сколько раз она представляла себе, как Ролан входит в дверь, улыбающийся, с сияющими глазами. Но мечты есть мечты, а явь есть явь – одно никогда не похоже на другое. Теперь она должна ехать к нему сама.

Внезапно на сердце Элианы словно бы легла какая-то тень, а в душу закралось странное сомнение и тревога. Наверное, так бывает, когда предвкушение счастливых минут соседствует с неуверенностью в том, что они все-таки наступят.

Дезире обняла женщину со слезами на глазах.