Завет, или Странник из Галилеи

Проснувшись на следующее утро, я обнаружил, что Еша нет в палатке, место рядом со мной было холодным. Я никак не мог заснуть в ту ночь, размышляя о том, что произошло за долгий день. Я почему-то подумал о Йерубале, и меня охватило острое беспокойство, когда я вспомнил, что не видел его со вчерашнего утра. Меня посетило нехорошее предчувствие. В душу мою закрались сомнения: а может быть, он узнал о том, что случилось с нами, и, спасаясь от новых бед, решил бежать?

Я вышел из палатки; день был серый и пасмурный, похоже, собирался пойти дождь. Я хотел разыскать Еша и спросить у него прямо, не изменил ли он свое решение из-за того, что произошло с ним накануне. Но, кажется, он ничего не думал менять. После завтрака он объявил всем, что собирается снова пойти к храму. Камень, к моему удивлению, вызвался идти с Еша, по-моему, он все еще ждал каких-то объяснений, решив не отставать от Еша ни на шаг. Итак, мы снова выступили в путь, Камень, Зелот и я, влекомый какой-то неведомой силой. Мне, в общем-то, совсем не хотелось снова появляться в храме, но у меня было какое-то странное чувство, что жребий мой уже предопределен.

Кроме нас, трех Симонов, в город отправился Андрей, брат Симона-Камня, которого тот теперь старался не отпускать от себя, Арам и еще несколько человек, которых я знал очень мало. Камень и Андрей шли позади всех. Андрей, видно чувствуя что-то неладное, беспокоился и не хотел идти, Симону пришлось чуть ли не волоком тащить его за собой.

Дорога, по которой мы шли, вела от фермы нашего радушного хозяина прямо к городским воротам у южной оконечности Храмовой горы. Именно туда мы с Йерубалем попали после нашего памятного посещения храмового рынка. Все очень изменилось с тех пор, как мы были здесь вчера. В воздухе витало какое-то напряжение. Все были раздражены, начиная с горожан и кончая солдатами. Атмосфера была душной и спертой. Небо затянуло тяжелыми облаками, которые, казалось, давили и на нас.

На улице у самого подножья Храмовой горы царила толкотня. Но после того, как мы прошли немного вперед, толпа как-то неожиданно схлынула. Перед нами стояла женщина, а рядом с ней двое мужчин. Что-то удивительное было в этой женщине, мимо нее нельзя было пройти просто так. Она была невысокого роста, изящная, хрупкая, но в то же время необыкновенно сильная; она стояла как утес посреди потока, и толпа тихо расступалась, открывая ей путь. Женщина пристально смотрела на Еша. Взгляд ее бездонных глаз таил такую глубину и такой покой, словно был бездной, самой темнотой, и тем удивительным садом, где совсем недавно молился Еша. Достаточно было бегло брошенного взгляда, чтобы понять, что между Еша и этой необыкновенной женщиной существует какая-то тайна, неведомая сила была их союзницей.

Еша подошел к ней. Но что-то разделяло их, какая-то невидимая стена или поток; было ясно, что им невероятно трудно стоять вот так, лицом к лицу. Еша повернулся к нам и сказал:

— Это моя мать, а это — мои братья.

Он произнес это так просто, словно говорил о чем-то обычном. Затем он взял руку женщины в свои и поднес к губам. Все вокруг них замерло на мгновение. Женщина смотрела на Еша, и трудно было сказать, что было в ее взгляде. Удивление необычным поведением Еша? Да, конечно. Но и множество других чувств. Она пристально смотрела на него, одетого в лохмотья, на людей, таких же оборванцев, что стояли рядом с ним. «До чего же ты дошел!» — говорил ее взгляд. На мгновение показалось, что чувство взаимной любви двух этих людей спасено, и стена, воздвигнутая между ними, рушится. Но женщина, по-видимому, была из того же материала, что и ее сын, — та же твердость и непоколебимость присутствовали в ее характере. И вот они двое, такие близкие и такие одинаковые, стояли лицом к лицу, молча смотря друг на друга. А потом Еша резко повернулся и пошел прочь.

Не оглядываясь, он отправился прямо к Крысиным воротам. Здесь меня охватила паника. Поначалу я не понял, что происходит, и в это время меня увлекла за собой толпа, втиснув в узкий, душный проход, где нельзя было толком пошевелиться, не то что повернуть назад. В животе у меня стало как-то пусто, и тоскливо засосало под ложечкой. Так же тесно было и на площади, куда мы в конце концов попали. Стиснутый толпой, в которой люди стояли, прижатые плечом к плечу, я старался держаться рядом с Еша, чувствуя себя в безопасности лишь рядом с ним. Только теперь я разглядел солдат, стоящих сверху на колоннаде. Еще одна цепь охраны была около ограждений. Обстановка накалилась до предела, достаточно было малой искры, чтобы вспыхнуло волнение. Людская толпа, зажатая в душных объятиях стен, настроение, близкое к панике или бунту, и с другой стороны — строй охранников с палками наперевес, готовых пустить их в ход при малейшем признаке людского волнения.

Еша шел к храму. Открытый вызов, брошенный всем, — вот что вело его вперед. Он был не такой, как все мы. Незаконнорожденный, изгой. Я подумал, что будет делать Задэк и другие, подобные ему, если вот сейчас прямо перед ними предстанет Еша. И я понял: он решил бросить им отчаянный вызов. Я представил, как он сейчас подойдет к огромным вратам храма и закричит во всю мочь: «Вот он я, здесь, смотрите!» Они должны принять его. Они должны понять, что глупо судить о человеке, о том, какой он есть, опираясь на кем-то придуманные правила и кем-то писанные законы, не доверяя собственным глазам, сердцу и разуму. Я видел в Еша желание поступить именно так. Потом я подумал о том, чтО есть храм. Место, заполненное множеством людей, рабочих, с большим количеством помещений, переходов, внутренних дворов, где всем заправлял Задэк или ему подобные. И такому Задэку ничего не стоило просто позвать стражу, и Еша вышвырнут отсюда, как полное ничтожество, уберут, как тот внезапно выпавший снег, досадный и совершенно ненужный.

В конце концов все, как я и думал, закончилось плохо, но из-за совершеннейшего пустяка. Кто-то из толпы узнал в Еша человека, который строил дома из снега в поле у оливковой рощи. В тесной толпе, сквозь которую мы пробирались, узнавшие Еша стали показывать на него один другому, а стоило нам замешкаться на мгновение, как Еша сразу же оказался в центре внимания. Тут кому-то пришла на память шутка Еша, припомнили, что он говорил, будто может построить храм за несколько часов. Кто-то в толпе, услышав такое, почел себя оскорбленным в лучших чувствах. Кто-то вслух сказал: «Кощунство!» В возбужденной, как улей, массе людей достаточно было этой случайной шутки, чтобы завязалась перепалка. И вот уже люди кричали — каждый о своем, стоя в давке, страдая от гнетущей атмосферы тотального контроля со стороны римлян и самарян, само присутствие которых воспринималось евреями как надругательство над святыней.

Кто-то не выдержал давки и, потеряв сознание, упал; толпа беспорядочно задвигалась, люди толкали и пихали друг друга, стараясь высвободить себе немного свободного пространства, боясь быть раздавленными колеблющейся толпой. Казалось, вот-вот всех поглотит хаос. Вдруг внезапно за моей спиной раздался вопль, кто-то выл как зверь — у Андрея начался припадок падучей. Люди шарахались от него, стараясь уберечься от осквернения, а его брат, схватив его в охапку и прижав к себе, изо всех сил пытался удержать несчастного и успокоить. Кто-то, наоборот, протискивался к нам поближе, чтобы увидеть, что происходит. Стражники же решили, что беспорядки наконец-то разразились, и, спрыгнув вниз со стен и колоннады, бросились усмирять толпу.

Солдатам понадобилось всего несколько мгновений, чтобы проложить свой путь через толпу и оказаться рядом с нами. По мере их приближения шум толпы нарастал: солдаты находились по эту сторону заграждения — немыслимо! Не обращая внимания на протестующие возгласы, стража, потрясая дубинками, двигалась вперед. Я плохо помню, что случилось потом. Каким-то образом солдатам удалось отрезать нас с Еша и еще нескольких человек от людской массы. Толпа отпрянула, затем кто-то из воинов решительно направился к Андрею; Симон, подумав, что брату грозит опасность, мгновенно сбил его с ног. И тут же на нас навалилась целая куча солдат. Последним моим ощущением был сильный удар по голове, затем все смешалось, заплясало и погрузилось во тьму. Тело с заломленными за спину руками тащат куда-то почти волоком, кажется мое. Потом кровавая пелена, слух улавливает лишь приглушенный гул. Какое-то хныканье, доносящееся из-за моей спины, настойчиво лезет в уши — голос Арама, насмерть перепуганный, умоляющий о чем-то. Тупой звук удара. Тишина. В конце концов ворота храма остаются позади, площадь исчезает из поля зрения. «Мы в крепости», — мелькает мысль.