Спасенный любовью

Тут и граф Рамзи наконец заговорил:

— Рад тебя видеть, Йен. Мне было бы любопытно послушать, что ты скажешь о фарфоре династии Минь, который я нашел. Я застрял на маркировке. Никак не могу в ней разобраться. Ведь я ботаник и историк, а не лингвист.

— Ты читаешь на тринадцати языках, отец, — заметила Элинор, не отрывая глаз от Харта.

— Увы, мои лингвистические познания носят общий характер. Я никогда не изучал особенности древних языков, тем более азиатских.

— Но мы уезжаем в Шотландию, — добавила Элинор. — Прямо сейчас. Не забыл еще?

Йен направился к лестнице. Обернувшись, проговорил:

— Нет, вы останетесь в Лондоне до нашей поездки в Беркшир, вот так-то. Ведь мы все ездим туда каждый год.

Наблюдая, как брат поднимается по лестнице, Харт пробурчал:

— В этом году будет иначе, Йен. Мне нужно готовиться к выборам.

— Будешь делать это в Беркшире, — бросил Йен и скрылся за поворотом.

— Действительно, лучше не придумать! — заявил Алек Рамзи с типичной для него жизнерадостностью. — Франклин, отнеси и наш багаж наверх.

— Слушаюсь, ваша светлость, — пробормотал Франклин и тут же, подхватив все вещи, которые мог унести, стал подниматься по ступенькам.

— Миледи!.. — В холл вошла одна из горничных. — Миледи, вам письмо. Мне передал его мальчик-посыльный.

Поблагодарив служанку, Элинор взяла письмо, с трудом сдерживаясь, чтобы не распечатать его тотчас же. Чувствуя на щеке дыхание Харта, она повернула конверт к себе лицевой стороной и прочитала: «Леди Рамзи, остановившейся по адресу: дом 8, Гросвенор-сквер». Причем почерк был тот же самый. И бумага та же.

Элинор бросилась в дверь мимо Харта и выскочила на улицу, на холодный ветер. Она в отчаянии озиралась в поисках посыльного, но тот уже исчез, словно растворился в утреннем воздухе.

Час спустя Элинор отправилась искать Йена и нашла его в кабинете Харта. А герцог уже уехал — наорал на Марцелла, чтобы побыстрее привел его в должный вид, после чего, хлопнув дверью, умчался в свой клуб или, возможно, на Уайтхолл. Он никогда не сообщал, куда именно направляется.

Йен же сидел за столом и что-то писал. Когда вошла Элинор, он даже не поднял голову. В другом конце комнаты, растянувшись на диване, храпел его слуга Карри.

Элинор подошла к столу, но Йен по-прежнему на нее не смотрел. Она шагнула еще ближе и тут вдруг обнаружила, что Йен вовсе не писал, а выводил длинные колонки чисел, которыми заполнил уже два листка. Пока Элинор наблюдала за ним, он закончил и третий листок, затем приступил к четвертому. Не выдержав, она проговорила:

— Йен, прошу прощения, что отвлекаю, но…

Он продолжал строчить, и губы его при этом беззвучно шевелились.

— Йен, ты слышишь?

Карри на диване зевнул, открыл глаза и приподнялся.

— Оставьте его, ваша милость. Когда он пишет цифры, с ним бесполезно разговаривать, пока не закончит. Это у него… последовательности Фитричи или что-то в этом роде.

— Числа Фибоначчи, — пояснил Йен, не поднимая головы. — Повторяющиеся последовательности, которые я просчитываю. Но сейчас у меня не это…

Элинор придвинула к столу стул и уселась.

— Мне очень нужно попросить тебя об одном одолжении, Йен.

Тот продолжал писать цифры, и его перо быстро скользило по бумаге.

— Бет здесь нет, — буркнул он.

— Я знаю. Но она в любом случае не смогла бы мне помочь. Мне нужна именно твоя помощь.

Йен наконец-то поднял голову.

— Я пишу Бет письмо, потому что ее здесь нет, — проговорил он с таким видом, как будто объяснял что-то маленькому ребенку. — Я сообщаю ей, что благополучно прибыл и что мой брат по-прежнему осел.

Элинор подавила улыбку, вызванную последними словами Йена. Кивнув на бумагу, сказала:

— Но ведь это цифры.

— Да, я знаю. — Йен обмакнул перо в чернила и, наклонив голову, снова принялся писать.

Элинор терпеливо ждала, когда он закончит, но Йен все писал и писал.

Тут Карри кашлянул и произнес:

— Прошу прощения, ваша милость. Когда он такой, вы ничего от него не добьетесь.

Йен продолжал строчить без остановки.

— Заткнись, Карри, — буркнул он.

— Ничего, кроме этого, — с усмешкой пояснил слуга.

Элинор придвинула к себе одну из исписанных страниц. Йен выписывал цифры ровным, аккуратным почерком, и все «двойки», «пятерки» и «шестерки» выходили у него абсолютно одинаковыми.

— Как Бет узнает, что означают эти числа? — спросила Элинор.

— Не перепутай страницы, — предупредил Йен, не глядя на нее. — У нее есть ключ для расшифровки.

Элинор вернула листок на место.

— Но зачем писать ей в зашифрованном виде? Наверняка никто, кроме нее, не будет читать эти письма.

Йен на мгновение поднял голову, едва заметно улыбнулся и пояснил:

— Бет это нравится.

Он снова склонился над цифрами, а Элинор подумала: «Какая у него славная улыбка». И было очевидно, что он очень любил Бет, — потому и стремился побыстрее закончить письмо и отправить его, чтобы любимая получила удовольствие, расшифровывая послание. А это послание, наверное, просто чепуха, которую никто другой не поймет…

Элинор вспомнила день своей первой встречи с Йеной — тогда Харт привез ее в психиатрическую лечебницу, чтобы вместе с ней навестить брата. Она увидела там испуганного одинокого мальчика со слишком большими для его тела руками и ногами. Йен тогда злился и выходил из себя из-за того, что не мог заставить всех окружающих понять его. И удивился, когда его брат поговорил с ней и даже позволил ей погладить его по плечам, что было неслыханно. Йен терпеть не мог, когда к нему прикасались.

Но тот робкий паренек не имел ничего общего со спокойным и уверенным в себе мужчиной, сидящим сейчас за столом и сочиняющим письмо для удовольствия своей жены. Этот Йен мог посмотреть Элинор прямо в глаза, мог поделиться с ней секретом и даже улыбнуться. Такая перемена в нем и прямо-таки бьющий из него фонтан счастья — все это согревало ее сердце.

И еще на память ей пришло, как и они с Хартом когда-то придумали для себя секретный код. Не столь замысловатый, конечно, как у Йена, но весьма действенный способ общения, с помощью которого Харт мог известить ее, что слишком занят и не сможет увидеться с ней. В каком бы городе они ни находились, он оставлял ей оранжерейный цветок — обычно розу — в углу парка или сада, где обычные прохожие не могли его заметить. В Лондоне это происходило в Гайд-парке, на пересечении условленных тропинок; или же в садике посреди Гросвенор-сквер, под ближайшим к центру деревом. В самом начале своего ухаживания Харт вручил ей ключ от нужного садика. А в Эдинбурге он оставлял цветы на месте их встреч в Холируд-парке.

Харт мог, конечно, прислать записку, когда был вынужден пропустить свидание, но он говорил, что ему хочется оставлять ей сообщения именно таким способом. Элинор, безусловно, понимала, что он отправлял какого-нибудь посыльного мальчика, чтобы тот оставил розу, — но ей все равно было приятно. Она подбирала цветок и относила домой, чтобы сохранить до следующей встречи с Хартом.

«Чародей, — думала она о нем. — Знает, как умерить мой гнев, когда не приходит». Получалось, что цветок согревал ее сердце лучше любой записки с извинениями, и он, конечно же, это знал.

Даже сейчас в свои редкие приезды в Эдинбург или Лондон Элинор бросала взгляд на заветные места в Гайд-парке или Холируде. И боль, которую она испытывала, не увидев цветка, не переставала ее удивлять.

Она посидела немного молча, чтобы образовавшийся в горле ком рассосался. А Йен тем временем продолжал строчить свое письмо.

— Я что-то не вижу твоего ключа, — сказала Элинор, когда снова обрела способность говорить. — Откуда ты знаешь, какие цифры писать?

Йен пожал плечами.

— Помню.

Карри снова хмыкнул.

— Не удивляйтесь, ваша милость. У него не голова, а целый парламент. Порой это пугает.

— Я все слышу, Карри, — сказал Йен, не переставая писать.

— Но вы же знаете, сэр, что я про вас никогда не вру. Говорите, ваша милость, — обратился слуга к Элинор. — Он ведь сам сказал, что все слышит.