Любовный дурман

Обратили в бегство войска ночей

своей яркостью.

И пришел когда мой неслышно взор,

чтобы взгляд украсть,

Метнули стражи ланит ее звездой в него.

Посредник спросил купцов: «Сколько вы дадите за жемчужину и за газель, ускользнувшую от ловца?» Один из купцов сказал: «Она моя за сто динаров!» Другой сказал: «За двести динаров». Третий сказал: «За триста динаров». И купцы до тех пор набавляли цену за девушку, пока не довели до девятисот и пятидесяти, и продажа задерживалась только из-за предложения и согласия…»^[2]

И тогда посредник подошел к персиянину, ее господину, и сказал ему: «Цена за твою невольницу дошла до девятисот пятидесяти динаров. Продашь ли ты ее, а мы получим для тебя деньги?» — «А девушка согласна на это? — спросил персиянин. — Мне хочется ее уважить, так как я заболел во время путешествия, девушка прислуживала мне наилучшим образом. Я поклялся, что продам ее лишь тому, кому она захочет. Спроси же ее, и если она скажет: “Согласна”, продай ее, кому она пожелает, а если скажет: “Нет”, не продавай».

Посредник подошел к девушке и спросил: «О владычица красавиц, знай, что твой господин оставил дело продажи в твоих руках, а цена за тебя дошла до девятисот пятидесяти динаров; позволишь ли ты мне тебя продать?» — «Покажи мне того, кто хочет меня купить, прежде чем заключать сделку», — сказала девушка посреднику. И тот подвел ее к одному из купцов, и был это дряхлый старик.

Девушка, взглянув на покупателя, обратилась к посреднику: «О посредник, что ты — бесноватый или твой разум поражен?» — «Почему, о владычица красавиц, ты говоришь мне такие слова?» — спросил тот. И девушка воскликнула: «Разве дозволяет тебе Аллах продать меня этому дряхлому старику, о жене которого написаны такие стихи:

Она говорит, сердясь в изнеженности своей

(А раньше звала меня к тому, что не вышло):

«Не можешь когда сойтись со мною,

как муж с женой,

Тогда не брани меня, коль станешь рогатым.

И кажется мне твой аир по мягкости восковым,

И как я ни тру его рукою, он гнется».

И сказано еще о его аире:

Спит мой аир (как презрен он и несчастен!)

Всякий раз как сойтись хочу я с любимым.

А когда я один сижу в моем доме,

Ищет аир мой сражения, ищет боя.

И сказано еще об этом аире:

Мой аир — нехороший, он очень жесток,

И мирно встречает он чтящих его.

Как сплю, он встает, а как встану, он спит.

Аллах, не помилуй того, кто с ним добр!

Разгневался старейшина купцов, услышав эту насмешку: «О сквернейший из посредников, ты привел к нам на рынок невольницу, которая дерзит и высмеивает меня!» Посредник отвел от него девушку со словами: «Госпожа, не будь невежливой: старик, которого ты высмеяла, — старшина рынка и надсмотрщик за ценами^[3], и купцы советуются с ним».

Невольница засмеялась и промолвила:

«Всем судьям в век наш следует истинно —

И это судьям всем обязательно —

Повесить вели на воротах его

И плеткою надсмотрщика выпороть».

Девушка сказала посреднику: «Клянусь Аллахом, я не буду продана этому старику, продавай меня другому! Может быть, ему сделается передо мной стыдно, и он продаст меня еще кому-нибудь, и я стану работницей, а мне не подобает мучить себя работой, раз я узнала, что сама буду решать вопрос с продажей».

«Слушаю и повинуюсь», — ответил посредник и подвел строптивицу к другому купцу.

«О госпожа, — сказал он девушке, — продать мне тебя этому моему господину, Шериф-ад-дину, за девятьсот пятьдесят динаров?»

Невольница, вглядевшись в старика с крашеной бородой, отвечала посреднику: «Бесноватый ты, что ли, или твои разум поврежден, что ты продаешь меня этому умирающему старику? Что я — очесок пакли или обрывок лохмотьев, что ты водишь меня от одного старика к другому, и оба они подобны стене, грозящей свалиться, или ифриту, сраженному падающей звездой. Что касается первого, то язык обстоятельств говорит словами того, кто сказал:

Хотел я поцеловать в уста, но промолвила:

“О нет, я клянусь творцом

всех тварей из ничего,

Охоты у меня нет до белых твоих седин.

Ужели при жизни мне набьют уже хлопком рот?”

А как прекрасны слова поэта:

Сказали: “Белизна волос — блестящий свет,

Величием и блеском лик покроет”.

Но вот покрыла седина мне голову,

И я хотел бы не лишиться мрака.

И когда б была борода седого страницею

Грехов его, все ж он белой бы не выбрал.

Но еще лучше слова другого:

Вот гость к голове моей явился —

бесстыдный гость,

И лучше меча поступки, если он явится.

Уйди, с белизной твоей, в которой нет белизны,

Ты черен в глазах моих от многих твоих обид!

А что до другого, то он человек порочный и сомнительный и чернит лик седины. Покрасив седину, он совершил сквернейшее преступление, и сказано о таких, как он:

Сказала: “Ты седину покрасил!”. Ответил я:

“Ее от тебя хотел я скрыть, о мой слух и взор!”

Она засмеялась и сказала: “Вот диво то!

Подделка умножилась, проникла и в волосы”.

А как хороши слова поэта:

О ты, что красишь черным седину свою,

Чтобы молодость тебе вновь досталась

на долгий срок,

Покрась ты их лишь раз моею участью —

Ручаюсь я, что краска не сойдет, тебе».

Купец, выкрасивший бороду, услышав такие слова, разгневался и сказал посреднику: «О сквернейший из посредников, ты привел сегодня к нам на рынок глупую невольницу, которая объявляет дураками всех, кто есть на рынке, одного за другим, и осмеивает их стихами и пустыми словами!». Выйдя из своей лавки, купец ударил посредника по лицу.